виктор иванович мельников : СТАРОЕ ПЛАТЬЕ (ПРОДОЛЖЕНИЕ ИСТОРИИ «СЛЕПОЙ ИГНАТИЙ»)

начало
---
Наступает лето. За изгородью с тихим журчанием течёт ручеёк, вода в нём холодная, можно пить.
Птице, сидящей на изгороди, и в голову не приходит, что лай соседской собаки возвещает приближение незнакомцев, птица продолжает невозмутимо чистить пёрышки.
К слову сказать, закона нет, чтобы все были богаты, и бедняков, кстати, тоже не сеют. Сам человек пробивает себе дорогу. А дорога бывает извилистой и ухабистой.
Молдавская семья из восьми человек, муж с женой и шестеро детей, останавливаются возле заколоченного домика. Они уже прошли всю деревню и увидели более или менее опрятную хатку – открывай дверь да живи!
Глава семьи смотрит на соседний дом, где лает собака. Смуглый, чернявый – ему лет сорок, жена истощена и, кажется, выглядит старше мужа. Дети – мал мала меньше.
- Есть кто? – кричит он во двор.
- Чего, милок? – выходит старушка.
- В дом, что напротив, вселиться пустите?
- А чего нет – вселяйтесь. Ничейный он. Жил здесь в прошлом году Степан. Ремонт сделал – к слову, к рукам прибрал. Но от чертовщины сбежал. В доме этом цыгане жили. Сами его построили – решили стать оседлыми, да только жить с соседями мирно не хотели – воровали, хулиганили, шумели, могли собак отравить. Вот люди тогда собрались всем скопом и сказали: «Уезжайте, а то биты будете». Цыганская семья без поддержки табора решила на рожон не лезть и съехала, а нам всем сказала, что в их доме никто из чужаков русских жить не сможет, — повторяет старушка известную всему селу историю. — Проклятый дом – в этом убедились все – быстро избавляется от русского человека. А вас, смотрю, примет. Даже если говорите вы по-русски, а чужаками будете.
Глава семьи чешет загривок, сомневается.
- Жену свою и ребятишек любишь? – спрашивает старушка между прочим.
- Знамо, люблю…
- Не врёшь?
- А что врать, если я с ними до сих пор по миру блуждаю. Вон, сотни километров прошёл и проехал, не сбежал… — как-то неуверенно отвечает глава семейства.
- Верно, милок, верно. Чего стоишь тогда, иди во двор, открывай дверь. Степан с собой из домашней утвари ничего не забрал. А наши, деревенские, – не тронули, ибо боятся входить в дом.
- Как зовут-то тебя?
- Стефан меня зовут.
- А маму как зовут? — обращается старушка к женщине, окружённой детьми.
- Мария, — отвечает за жену Стефан. – За детей не спрашивайте – сам путаюсь с их именами, — и открывает калитку, идёт в дом. За ним семенит всё семейство.
Нет смысла справляться, как они жили, так как местные жители деревни посматривали на многодетное семейство с опаской, сравнивали с цыганами – и для этого имелись все основания. Ибо отец семейства частенько вместо хлеба угощал детей оплеухами да затрещинами, и во дворе их частенько стоял крик и плач. Дети были вечно голодные и грязные, на людей смотрели исподлобья и воровали все подряд в садах да в огородах людских. Сердобольные люди жалели детей, но открыто это делать боялись, — это еще больше сердило Стефана, поэтому прятали угощения где-нибудь в траве или сене, а дети находили поклажу, радовались.
Правда, воровать не прекращали.
Старушка, завидев Стефана, говорит как-то:
- Работать тебе надо. Хотя бы огород посадил, живностью обзавёлся. Хозяйство, может, хоть не доброе поначалу вышло, да ведь голод не тётка.
Стефан, всегда молчаливый, проходит мимо, в сторону старушки даже не смотрит.
- Детей пожалей, — добавляет она.
- Не вмешивайся, мать, — притворно бросает Стефан.
Когда-нибудь, когда он состарится, и волосы его станут белыми как снег, дети накажут его, думает старушка, забудут. Её вдруг охватывает уверенность, что так и будет. И она вспоминает своих детей, которых пережила.
А тем временем в доме потусторонний дух не буйствует, как бывало при Степане, новым хозяевам не вредит.
Один из жителей деревни так и говорит:
- Сразу видно, что чужие. Пусть живут, конечно. Детей только жалко, мучаются дети с такими родителями.
В деревне, можно сказать, проживал народ зрячий. Он видел, что делается, но не понимал, что творится.
Однажды вечером Мария выбегает из хаты, бросив шитьё. Она бежит, куда глаза глядят, то ли от мужа, то ли от детей своих. Но останавливается на полдороге: всё небо полыхает как будто молниями, но гроза отсутствует. Сполохи, то алые, то зелёные, прекрасные, фантастичные, и в то же время – страшные, как лесной пожар.
Вдруг она слышит, как её зовут.
Вернувшись в дом, женщина видит, как её самая маленькая дочка стоит у окна и заливается плачем. Успокоить ребёнка женщине не удаётся, и она замечает через окно, как местные жители деревни смотрят в небо, крестятся, они, как и её дочь, видят в небе чертовщину, это не сон, как ей казалось.
Мало-помалу ребёнок успокаивается, но тревога удивительным образом передаётся Марии.
Остальные дети спят, Стефан ещё не воротился с города. Она не понимает, зачем он туда ходит, если возвращается в лучшем случае с тремя банками рыбных консервов.
Вскоре приходит муж. В этот раз он с пустыми руками. С ним всё хорошо, никаких разноцветных молний он не видел, и все страхи Марии кажутся беспричинными.
А местные жители сопоставляют последние события с проклятым домом и его обитателями. Не нравятся им чужаки.
Вот и лето к концу подходит. А ничего не меняется ни в деревне, ни в пришлой семье. Пока одна женщина не зазывает к себе крохотную молдаваночку, ту самую, которая плакала у окна, и не дарит ей старое платье своей дочери. Малышка радостная бежит домой, где её встречают совсем не ласково. Слышится крик ребёнка, вначале одного, затем другого…
На другой день семья собирает свои пожитки в узлы и уходит, ни с кем не попрощавшись. Дом их пустеет, и жители деревни вздыхают с облегчением. Но через время замечают странные вещи: нет-нет, да и слышится в доме непонятная речь, что-то падает, скрипит, стонет. По вечерам в грязных окошках прохожие видят огоньки, а если мимо дома проходит чей-то пес, он обязательно поднимает к небу свою морду и протяжно завывает. А раньше, до прихода молдавской семьи, такого не случалось.
- Странно всё это, — говорит старушка, — дом этот, верно скажу, словно характером меняется. Не нравится мне – да разве может понравиться кому-то страшное место!
Право, дом очень скоро приобретает славу проклятого места, более проклятого, чем это было раньше, когда в нём жил Степан, и его обходят стороной. Он зарастает сорняками, а в его трубе поселяются совы, но в остальном он остаётся целым и не гниёт, не ветшает, не рушится. И так целых пять лет.
Старушка, живущая напротив, умирает. Перед смертью она просит разрушить дом, все беды в деревне от него, говорит. Но не решаются жители деревни вмешиваться в иные миры, тут в своём мире проблем гора целая, а в том – пойди, разберись после.
Но вот однажды ругаются муж с женой, женщина выдворяет своего мужика из дому. Деваться тому некуда, вот и решает он переночевать в проклятом домике, осень-то, хоть и ранняя, прохладно, а там все-таки крыша над головой, ну а чертовщина – она пьяному как море, однако. Залезает он в дом через разбитое окно, разгребает мусор, да и заваливается спать: литр самогона, первача, пусть даже на жирную пищу, любого валит через плечо, борьба эта неравная, в ней всегда один победитель.
Удивительное дело, просыпается он от того, что ему на лицо что-то капает. Смотрит – девочка возле него сидит и плачет, а слезы ему на лицо текут.
- Холодно, дяденька, ой холодно! — говорит она и, подойдя к противоположной стене, исчезает.
- Чур, меня! Чур, меня! — орёт мужик. И из дома выскакивает, как кипятком ошпаренный. Хмель – рукой сняло, и он долго рассказывает своей жене, что с ним в том доме приключилось.
Жена быстро разносит весть о призраке девочки по всему селу. Люди кто верит, кто нет, и тут один дед вспоминает слова умершей старушки, которая ближе всех к проклятому дому жила. Он говорит:
- А ведь когда семья молдаван уходила, детей было пятеро, а не шестеро, обмолвилась тогда Ефросинья.
- Чего ж ты сразу-то не сказал, — напустились на него все.
- Я откуда знал, тока вспомнил. А она, представляется мне, побоялась, мало ли как у них, у пришлых людей, — отвечает дед.
На следующий день собирается толпа, да и двигает к дому.
Заросший двор кажется диким. Внутри хаты полно паутины и пыли, старая печь, переложенная Степаном, разваливается, кое-какая кухонная утварь разбросана по полу. До этого, насколько известно, сюда, кроме соседа-пьяницы, никто не захаживал по известной причине. Видно было, что последние хозяева собирались впопыхах.
- Где видел девочку? – спрашивают женщины, окропляя святой водой стены и пол заброшенного жилища, крестятся.
- У той стены, — дрожащим голосом говорит мужик. – Как живая! Вот вам крест!
- Верим, верим, — говорят ему почти все в один голос.
- Только раньше времени не состарься, — упрекает жена. – Вон как испугался, поседел весь!
- В штаны, главное, не наложил, — говорит он, — а то стирала б лишний раз.
Человек пять приближаются к указанному месту.
- Здесь?
- Вроде как.
Стена поштукатурена добротно в отличие от остальных стен, и это подозрительно.
Кто-то бежит домой за кувалдой, возвращается и разбивает стену – маленький скелет рассыпается, падает на пол. Остатки детского платьица сохраняют цвет. Люди ошеломлённо смотрят на находку, крестятся.
Одна из женщин говорит:
- Это платье я ей сама дарила. Вот ведь сукин сын! Перестарался, избивая дочь! Найти бы его да посадить…
- Нужно похоронить дитя по-христиански, — говорит одна бабка.
И тут вдруг все понимают, что даже имени девочки не знают.
- Пусть будет Таня. Отец – и тот не знал имён своих детей, ужас! – говорит женщина, которая узнала свой подарок на скелете девочки.
После похорон люди ходят сами не свои, женщинам ничего не остаётся, как носить полевые цветы на могилку Танюши.
А дом с тех пор медленно умирает, без преувеличений, в нем не слышится чужая речь, не блестит огонек, и собаки не воют, проходя мимо. Крыша проваливается, отходят углы, проседает фундамент. Никто не знает, почему так дом быстро разрушается.
Но однажды кто-то узнаёт из прочитанной книжки, что при строительстве древних замков и крепостей в стены обязательно замуровывали живых людей, считая, что такое строение будет стоять нерушимо. И рассказывает всем. Люди верят этому, но не могут поверить, что такое происходило в их деревне. Совсем недавно, пять лет назад.
С тихим журчанием течёт ручеёк, вода в нём холодная, можно пить. Изгороди той самой давно уже нет, как и проклятого дома. Да и деревня – один жилой дом остался, все съехали. Лай единственной собаки часто переходит в вой. Она не понимает, почему воет, и вряд ли поймёт – зачем ей это?