Голем : Шантаж антиквара Кройцмана

* * *
В прежнее время не продохнуть было Ришельевке от антикваров.
Почистить обувь места не сыщешь. Много ли держали лавок? Боже ж мой, и даже в избытке! Вот, скажем, свернули вы с Дерибасовской. Закурили сигарету «Ира». Хочете иметь на полке подлинность под старину?
Стойте здесь, смотрите сюда!
Ось туточки Тоцкий и Марусевич, через дорогу Свентопольский. Не хочете Свентопольского, идёте дальше, в «Борьзя и сыновья». Справа спит на завалинке старообрядец Мокеев, так от Мокеева вы тем же разом попадаете к старому, с позолотой и фонарями Трохыму, в его «Порселан и Бронза – Еронимъ Грушковецъ»… ещё хотите за антикваров? Так сигарету можете не докуривать. Отдайте бычок местному пацану: за маму-папу он вам с любого лавочника сбрехнёт!

Так было.
Но к юбилейной, пятнадцатой дате нашей Революции и Свободы – чтоб они обе были здоровы, и детям их не хворать! – меж антикваров стало просторно, как в Оперном театре после гражданской панихиды. Тут-то и понесло к нам всяческого инородца: Прокофий Бякин, «Вомбат, Роценя и Камуфлон», какой-то невнятный Гродек-Лыцарский… и даже этот тип из Бобруйска, сын марцифаль-биндюжника! То есть я хочу сказать, Беня Кройцман. Что я имею сказать за Беню… нет-нет, вы наливайте и закусывайте.
Свадьба длинная! Пусть они там поют.
Беня был богач, шустряк и зануда.
Он явился на свет седьмым по счету среди сыновей и дочек Хеси-повитухи и биндюжника Кройцмана. Весь в волосах, рыжий, с двумя нетронутыми зубами. И весело скалился, даже повитуха-мама над ним смеялась!
Без юмора эти рыжие весельчаки и до покакать сидя не доживают.

Но выдать хохму, отправив мужа к бениной маме, как это сделала супруга, так это стоило родиться дважды! Представьте, эта Рузанна, довольно-таки нелепая мещанка, и замужем-то была — не то, что вы думаете, а целых четыре года — так вот, она придумала удрать с херсонским провизором, да ещё и по фамилии Мейерхольд! Мозольный салон, я вам скажу. для комнатных собачек… Не думайте плохо: девочка, сбежав в расстроенных чувствах, захватила с собой и парочку лучших колец – ровно тех, с брильянтами и платиной напополам из рубинов! На добрую память и всякий случай Рузанна прихватила заодно и перину из гусячьего пуха. Жаль было расставаться с приданым. Какой в перине был пух…
Гуси с радостью вернули бы всё обратно!

Провизор – по слухам, очень видный мужчина – прельстил Рузанну мускулистым, поджарым задом и бараньими глазками, долгими и навыкате, словно люля-кебаб. Так уверяла мою маму близкая родня Рузанны, её природная тётя Сима. Эта тётя Сима живёт на Фонтанах – а люди на Фонтанах знают, что говорят! И говорят, что знают. Слышно было, что бросил провизор Рузанну с вещами где-то на проезжем шляхе. Вернуться домой ей, слава Богу, и в голову не пришло.
Сказывают, осталась жить у путевого обходчика… брешут, наверно.

Заскучал без женской ерундовины Кройцман – ну просто будьте любезны!
Развестись не с кем, хотя можно бы и заочно. Жениться без развода тоже не по-людски…
В общем, решил Беня взять себе экономку. Объявление дал в газете – пошла экономка, как скумбрия в Балаклаву! Но видит Бенчик, что кандидатки всё про сезонный график талдычат – слепому ясно, что летом никому работать не хочется. Про нелады с мужьями женщины объясняют, про детей, свекровей и членство в профсоюзе.
Так что выпадает Бенчику пирожок ни с чем.

Приуныл антиквар, отозвал газетный фантик про экономку.
Но кто-то умный, как цадик Авессалом, предложил Бене выискать хорошую сваху. Сводницы в ту пору сидели на бобах, поэтому на встречу с Бенчиком пришли неразлучно вдвоём, как прикуп. Скажем без сантиментов: сам Беня так подстроил. Каждая сваха, не отрывая задок от стула, в течение трех-четырёх часов расхваливала свою кандидатку.

Первая гостья, Зося Казимировна, была и сама, как герцогиня на выданье. Козырная дама – полька… нет, не полька, а менуэт! – на Молдованке многие её хотели, но что-то никто, мне говорили, так и не смог… гм-гм. Была пани Зося пышной и хлопотливой. Такая, знаете ли, с розовым личиком и в кудерьках, словно бешеная болонка. Славилась она самомнением, какого у болонок отродясь не бывало, и огромным, несоразмерным бюстом.

Зося в тот день представляла интересы Кати Суржак, приходящей судомойки из приличной семьи. У Кати, как узнал заранее Бенчик, имелись три достоинства: широкие бёдра, коса до арбузной попы и полное отсутствие интеллекта. Оспаривала Зосю вторая сваха, повитуха Нехама, которую все её клиенты, от родителей до приёмышей, звали «тётей Хаей». Кем она хвасталась, я сейчас расскажу. Скажите лучше, песню слышали: «с добрым утром, тётя Хая»? Говорят, это про Нехаму. Правда ли? Не знаю. У меня об этом пока что не спрашивали.

Так вот, тётя Хая торговала Бенчику буйной поросль из рода Лейбы Хемницера. Не понимаете, о ком речь? О смуглокожей Рахиль! Нетронутой, послушной и образованной, как расписание поездов. Шустрый был поцык Беня Кройцман! Весь такой из себя агицер-паровоз, и про вторую невесту всё заранее вызнал. Рахиль была черна и дурновата собой. Зато, заметьте, хорошо считала до ста, вышивала крестиком и между делом больше помалкивала.
Уважительные невесты случаются только в еврейских семьях…
– Матка бозка! Да Катя просто сложена из достоинств! – настаивала пани Зося, допивая вторую пузатую чашку чая, украшенную алыми персидскими маками, и чинно отставляя мизинчик. – Она уже разочек была замужем. Стало быть, навык имеет! Уважение к мужчине… и всё такое.
– Бросьте вы этих глупостей! – ворчала тётя Хая, плюясь и фыркая рафинадом. – Когда вы говорите, пани Зося, хочется, чтоб вы уже плакали! Рахиль – это пишный цветок, пары эфира, а не какой-то там-тарарам с Хацепетовки… Солидный мужчина, как вы, мосье Кройцман, можете вить с Рахили что только хочется – любые вировки! А вы суёте мне вашу Катю?!

Торг продолжался. Барышни горячились.
Кройцман, посмеиваясь, утирал платком потную лысину, усыпанную звездопадом веснушек. Наконец, антиквар смигнул самому себе и заметил:
– Хозяин я безобидный. Ходики мои, прошу прощения, смотрят давно на юг, да ещё и забот – целый дом плюс несгораемый ящик. Стоит ли вить какие-то верёвки?
При этом Беня, словно невзначай, упёрся игривым взглядом в Зосино декольте. Лысина его вновь покрылась бисеринками пота.
– Зачем же говорить обидное, Веньямин? – надула губы старая повитуха. – Не надо делать пошлых намёков! Мужчины, как молоко и мёд: согреешь им лысину, просочатся сквозь пальцы. Можете забирать себе эту шиксу и делайте всё, что хочете, если кому-то нравится нырять головой в навоз. Только я не вижу причины! Дайте мне причину, и я ухожу с Рахилью…

Тут Беня Кройцман окончательно сделал выбор.
Привстав со стула, он торжественно произнёс:
– Тётя Хая! Я вам признателен больше, чем Одесса дюку, только уносите вашу Рахиль обратно к папа и мама, век им горя не ведать! А вас, пани Зося, покорно попрошу подняться в фонды. Мне привезли старинную католическую икону, и… и я не знаю, выставлять ли её в салон?
Польщённая пани Зося вспорхнула со стула и пискнула что-то, пытаясь оставаться невозмутимой.
Она внутренне торжествовала, уверовав в успех своей миссии.
Тётя Хая, дохлебав остатки заварки и вежливо рыгнув, перевернула чашку вверх дном – в знак признательности – и чинно откланялась.
Сваха не должна быть настырной, за нею ещё придут.

Поднявшись наверх, Беня привлёк к себе пани Зосю и, потянув одну из многочисленных ленточек на её груди, пустил на волю пышное декольте. Вцепившись зубами в тёмный Зосин сосок, он принялся сосать его и причмокивать, словно дитя без няньки.
Пани Зося поначалу терпела, полагая, что Кройцману нелегко перейти к делу и он пытается держаться непринуждённо. Но события явно принимали критический оборот. Не выпуская зубами сосок, Беня решительно увлёк даму в складки пышного балдахина в своём будуаре.

Оправившись от изумления, полька оттолкнула нахала, и он с грохотом рухнул на хрупкий журнальный столик с чугунным подсвечником. Коварное литьё умудрилось найти антикваровы яйца и нанести довольно чувствительный урон. Больно было даже думать об этом… Кройцман вскрикнул и ухватился, лёжа на полу, за пострадавшее место.

Пани Зося спохватилась, что навсегда утратит клиента – к тому же пыл антиквара, видно, пробудил какие-то ответные чувства. Сваха помогла Бене встать и бережно усадила его на край кровати. Затем недрогнувшей рукой спустила ему штаны вместе с трусами и так нежно погладила мохнатые, отнюдь не фабержовые яйца с торчащим по инерции членом, что у Бенчика заблестели на щеках слёзы признательности и боли… Он обнял Зосю, и она больше не противилась.
Однако в опочивальню, гадюка, влазить всё же не пожелала.

Пообещав, что в случае Зосиного отказа приступ женской нежности станет в городе притчей во языцех, а заодно подкрепив аргументацию парочкой драгоценных побрякушек, прохвост-Беня в итоге добился от новой экономки согласия на переезд.

Между тем отвергнутый Зосей стекольщик Кадуцкий к вечеру после помолвки напился до синевы и грёбаной богоматери. Всю субботу Кадуцкий бузил под окнами Кройцмана, пока не разбил единственную витрину. Но в понедельник, бормоча извинения, он вставил новую – дороже прежней, потому что новая витрина стала зеркальной! Целых шесть лет Беня с Зосей жили за ней душа в душу, пока железная рука наркома не смела и эту парочку в бездонный совок с лагерной пылью…