Голем : Внешний долг шулера Другораки

* * *
Уберите со стойки эту пошлую надпись, или я спорчу вам табло.
Что значит – пива нет и неизвестно! Зачем торчать здесь, как поц? Ну вот ещё, ничего не поделаешь! Слушайте, что надо делать: пойдёте на кухню, скажете Самику, что пришёл Ахиллес. Возьмёте четыре литра портера и шесть порций свеженьких раков. Портер принесёте со льдом, раков с укропом и в кипяточке. И можете не извиняться, дядя Ахилл уже прощает. Причем здесь, наливать в долг? Что вы знаете о долгах, юноша… я пью в неограниченный кредит. Вы же не мой банкир, зачем распускать пары! Скажите, какой вы танкер с Аделаиды… есть, есть у меня деньги. И совесть есть, особенно до завтрака. Однако в долг не даю. Почему называю Самвела Звиядовича – Самик? Хороший вопрос, и тоже о долгах. Сядьте здесь и слушайте сюда.

Руки мои уже довольно не те, но заработали себе на обеспеченную старость, это никчёмное и счастливое время, когда не терпится забыть всё, что претерпел в молодости. Некому уже вспоминать про старого Ахиллеса. Но в двадцатые годы имя Другораки вполне звучало, стоило только съехаться в катране у Тигуша игрокам по первому классу…
Как, во что играли? В салочки, разумеется!

Малыш, мы играем в покер.
Правда, последние годы я обожаю бридж, но этот спорт не требует кисти – скорее, усидчивости разума… кисти руки бридж не требует, младенец, а не кисти художника. Ты сомневаешься, что карточный покер – вид спорта? Посмотрим. Есть у Самвела колода карт? Поищи там, в ящике, под несгораемой кассой. Одна нераспечатанная, кажется, должна быть. Дай сюда. Рубашка цела? Пусть даже и не очень: Самвел есть Самвел… но ведь и мы не графья, на кухне помоемся.

Раздай колоду одной рукой.
Не можешь? А перетасовать? А подложить… ну, скажем, парочку тузов лоху, что за столиком – третий справа? Наколдовать себе королевский покер? И чтобы на полном серьёзе! По-твоему, не спорт? Нет, это не штанга, идиёт! Может, цирковой фокус? Ты меня просто расхохотал.
Да, я как раз смеюсь…

А ведь тут только азбука.
Арифметика начинается с угадать сумму червонцев, лежащих возле нужного клиента. И сбавить эту сумму практически до нуля. Почему практически? Надо же что-то дать взамен. Например, чувство обретённого житейского опыта. И капельку денег на утреннего извозчика. Смогли бы взять у человека немножко денег и подождать, пока он скажет спасибо? Вот видите… Вам не дожить до лучших времен, младенец. Считайте в уме хоть до тысячи, всё равно умрёте неучем. Конечно, если кому-то выпадет попасть в хорошие руки… порой и не такое случается.

Мы с Самиком влипли как-то в хорошенькую переделку, когда чека накрыла стол у Доси Забегайло. Открылась беспорядочная стрельба, а я всякую беспорядочность терпеть ненавижу. Начиная с предреволюционных времён, у меня убираются две домработницы — и обе соревнуются за лучший порядок, причём наравне со мной. Выигравшей плачу я, проигравшая платит мне…
Об остальных подробностей помолчим, но я всегда при даме, как туз при короле! Что очень удобно, за те же деньги.

На четвёртой сдаче у Доси к столу подсел незнакомый фраер, и пока я собирался с мыслями, он успел не очень грамотно передёрнуть.
Хрустя крахмальными манжетами…
Смотрю повнимательней: ба! Да это Чугуев, комиссар из Ростова!
Мы выросли с Чугуевым в одном дворе на Пересыпи. Тогда я звался не Ахиллес Другораки, а попросту Хиля. Чугуева кликали, как водится, Чугунком, но дрались-то мы как раз с огольцами из переулка Самвела…
Потом Чугунок примкнул, по бедности и недомыслию, к красным, а я попал к картёжникам, и мы слегка разминулись. От его родной бабушки я слыхал, что Гоша-Чугунок с полгода как комиссарит с ростовского губчека.
И вот ведь какая встреча!

Чугуев загодя чует, что я его немножко спалил, и семафорит: я тут не с частным визитом… ну ясно, пасёт комиссар кого-то. Так ото ж, но ведь игра есть игра! Я взял за этим столиком примерно двести лимонов, однако денег у Чугунка не случилось, и комиссар заявил, что ставит американку. Это значит, проигрыш на желание победителя.
Я только кивнул, боясь, что голосок мой выдаст какого-нибудь козла. До хрипоты, помнится, хотелось обнять комиссара и врезать Досиным канделябром по белобрысому кумполу: куда сдуру лезешь, чертяка?!
Ещё и передёргивать тянется, щучий сын...

Но тут Самвел хватает Чугунка за руку, и из-под чугуевского лацкана падает к ногам трефовая краля. Эх, били бы катранщики чекиста до полусмерти, когда бы не шепнул я Самику два-три словечка… в общем, оттащили мы Чугуева в сторону и снова сели играть. Он полежал-полежал и очухался. Посмотрел на часы, да как крикнет: а ну, стоять! Работает угрозыск!

Ну, дураков нема – все ломанулись в окна.
Беспорядок начался, говорю я. Семерых положили сразу.
Чугунок кого-то рукоятью нагана свалил на пол. Мерно, как по нотам, опустил ему почки, потом выкрутил локти, приговаривая: с полгода я тебя вываживал, Кобчик… вот рыболов хренов! Нас с Самиком вывели к стеночке и, как классово бесполезных, собирались шлёпнуть по холодку, на лёгком катере — к такой-то матери… но комиссар сказал: годи до рассвета!
Я жду указаний из штаба округа.
Или что-то в этом роде, не помню.

По правде сказать, он ждал, когда под утро хорошенько стемнеет.
Когда в катране затихло, зашёл Чугунок в кладовку, где мы с Самвелом связанные валялись, и говорит: ну, Хиля, что там с американкой? Есть пожелания по внешнему долгу?
Я говорю: есть одно. Выпусти отсюда Самвела.
Самвел сказал… нет, я не буду это повторять. Нехорошо он сказал.
Но Чугуев молча вытолкнул его за ворота. А потом вернулся и говорит: тебя я, горе моё, собственной рукой завтра шлёпну! Я много размышлял, до рассвета. Пытался понять, почему мама больше не объявилась, уйдя на Привоз за рыбой, когда мне было три года. И в какую из октябрьских ночей зарезали батю турки возле баркаса с контрабандой, когда мне годик исполнился. Сироты – дети Божьи. Грех жаловаться, если жизнь так удалась, как моя…

А наутро лязгнули засовы, повели парнишку на расстрел… часа через три конвоиры вывели меня во двор, прислонили лбом к каменной ограде. Птички там, цветочки поют, но мне эта природа, словно прошлогодний расклад.
Лоб покрестил, помолился… короче, убил на всё пол-секунды.
Прикрыл глаза – в последний раз по собственной воле – и говорю:
– Чугунок, целься в затылок! Не хочу смотреть в глаза: боюсь, захочется плюнуть…
Ничего на это комиссар не ответил.
Скомандовал: пли!

Пуля ударила в верхнюю часть спины и ушла куда-то под правую ключицу. После чего я сразу и без провожатых покинул чёртову юдоль бесконечных скорбей… но таки выяснилось, что ненадолго. По приказанию Чугуева конвоиры весело промахнулись, а для солидности комиссар аккуратненько прострелил мне плечо. И поставил в отчете птичку. У Чугунка, как я в больничке услышал, имелся приз за пулевую стрельбу – именной маузер от командарма Сорокина.

Ну, дважды у нас не расстреливают, так что списали меня из лазарета через две недели. И отпустили домой за полной ненадобностью.
Но с правой кистью с тех пор беда. Вот почему – бридж.
Отчего не выпустили вместе с Самвелом?
Ну, тогда бы к стеночке поставили Чугунка, и вряд бы кто-то из расстрельщиков промахнулся! А так про Самвела, на радостях да под самогоночку, чекисты и подзабыли. Сам-то он ничего не забыл. И вряд ли уже забудет. А ты говоришь, кредит… Так где мой портер, младенец?
Или ты собрался меня байками забавлять?!