Голем : Падонак Вертинский (эссе)

* * *
Вертинский не преуспел в развитии русской поэзии.
То же самое, в отношении музыки. И на театральной сцене следов его почти не осталось. Шансон его явно вторичен. Французы, к примеру, оказались куда поэтичней и музыкальнее. Тот же Жильбер Беко, или там, Шарль Азнавур.

В кинематографе Вертинский — тоже что-то малозаметное.
С превеликим трудом всплывает из небытия гнусавый князь-покровитель (к/ф «Анна на шее») в безупречно сидящем фраке. Прочие же актёры, занятые в постановке, напоминают толпу переодетых беженцев.
Что же вспоминается при слове Вертинский?
Томительная поза, вкрадчивый стон: где вы теперь, кто вам целует пальцы…
Сладкая истома охватывает вас, словно при чтении романа Лидии Чарской «Княжна Джаваха».

Ну и с чего бы, спрашивается, столько лет крутилась блистательная мировая элита в орбите недобитого русского скитальца, прозванного революционно-газетными перьями «беглым белогвардейцем»? Те же Фёдор Шаляпин с Анной Павловой были на театре далеко не олухи – зачем они ввели в свою программу Александра Вертинского, да ещё и в мировое турне?

За бугром фраеров не держат.
Наплевать им, конечно же, на наших примадонн и прочих бедросычей. Некоторые европейские страны, а это уж верх цинизма, умудряются даже водку гнать лучше российской. Так на кой чёрт сдался миру посредственный романсеро? Это в зрелости, годам к сорока мы делим себя на дарования, дилетантов, графоманов и прочий электорат, не к ночи будь помянут. В юности половина из нас – таланты, остальные просто уроды. За скупыми строками юности Вертинского видится нормальное созревание гения.

Вертинский родился в Киеве, в 1889 г…
К пяти годам стал круглым сиротой.
Вырос у тётки, зарабатывал на жизнь разгрузкой арбузов, торговал открытками, печатал рассказы, работал корректором в типографии.
Подрастая, Саша увлёкся театром: сочинил стихотворно-музыкальную пародию, которую исполнял в сопровождении балетного дуэта. Видимо, публике понравился жанр синтетического искусства, раз юноша решил ему себя посвятить. Хохол-гастарбайтер переезжает в Москву, где первым делом показывается в качестве актёра самому Станиславскому. Но во МХАТ, из-за картавого звука «рр», Вертинский не попадает. Возможно, к счастью — глядишь, тянул бы до старости роль девятого стража в замшелой исторической постановке…

Наше-всё-Революции, господин Ульянов-Ленин – видимо, назло картавости – в зрелом возрасте стал непрактикующим юристом и знаменитым оратором. Чёрно-белый Пьеро-Вертинский, столь же картавый, превращает проблему дикции в знаменитое грассирование, увлекая за собой кучу псевдо-французских экзотов, предшественников нынешних эмо, мать их… вот уж, воистину, грустные пидорасы. Сие, впрочем, смотрится куда безобидней, чем случай г-на Ульянова.

Год 1915-й, кризисное время России: бездарная война, распутинщина, крушение великой империи. Близится гибель цивилизации. Грядущему хаму вяло пытается противостоять серебряный век русской поэзии, увенчанный строкой: «Я – гений Игорь Северянин!».
Вертинский, попутчик революционной эпохи, чужд символизму, хотя и кладёт его местами на музыку (например, пишет романсы на стихи Блока «Последний суд» и «В голубой далёкой спаленке»).
Разночинная муза Вертинского противится разрушению, она жаждет потерянного уюта:

Что Вы плачете здесь, одинокая глупая деточка,
Кокаином распятая в мокрых бульварах Москвы?
Вашу тонкую шейку едва прикрывает горжеточка,
Облысевшая, мокрая вся и смешная, как Вы…
(с) Кокаинетка, 1916.

Революция.
Символисты смяты и расплющены: пережиток, позорное пятно декаданса.
Вертинский, словно чертополох в бурю, пригнулся и выжил. Он не борется – он жалкий осколок прошлого. Только-то? Ну, скоро увидим.
Он молод: не примкнуть ли к гогочущим футуристам, где отирается здоровенный Вован Маяковский, в жёлтой кофте, с морковкой вместо галстука? Вывернутый горлопан Кручёных, накрученный и пьяный Бурлюк… в общем, та ещё публика. Хотя и эта пёстрая публика — лишний повод быть услышанным. Футуристы много шумят напоказ.

У этих клоунов Вертинский долго не задержится, успев положить на музыку дрянную поэзу Маяковского «Сумасшедший маэстро». На моей памяти такие фокусы с угрюмым Вованом никому больше не удавались (если не брать в расчёт канувших в забвение «Песняров»). Футуризм проглочен жабой канцелярщины. Сошло на нет весёлое инакомыслие и беснование. На повестке дня — совсем другая строка: «Я всю свою звонкую силу поэта тебе отдаю, атакующий класс!».
Но Вертинского одолевают совсем не праздничные эмоции:

Пей, моя девочка, пей, моя милая,
Это плохое вино.
Оба мы нищие, оба унылые —
Счастия нам не дано.
Нас обманули, нас ложью опутали,
Нас заставляли любить.
Хитро и тонко, так тонко запутали,
Даже не дали забыть.
Выпили нас, как бокалы хрустальные
С светлым, душистым вином…
Вот отчего мои песни печальные,
Вот отчего мы вдвоем.
(с) Пей, моя девочка, пей, моя милая, 1917.

Коли ты, читатель, настоящий художник, пусть только по складу характера, ты непременно будешь нон-конформистом… хотя бы в форме офисного протеста. Не утерпел и наш лощёный Пьеро. Вслед за расстрелом в Москве трехсот мальчишек-юнкеров он пишет знаменитый романс «То, что я должен сказать», за исполнение которого автора вызовут на Лубянку:

Я не знаю, зачем и кому это нужно,
Кто послал их на смерть недрожавшей рукой,
Только так беспощадно, так зло и ненужно
Опустили их в вечный покой.
...
Но никто не додумался просто стать на колени
И сказать этим мальчикам, что в бездарной стране
Даже светлые подвиги — это только ступени
В бесконечные пропасти к недоступной весне
(с) То, что я должен сказать, 1917.

Нужно-ненужно — это, разумеется, полный ацтой.
Революция всегда пожирала собственных (равно как и несобственных) детей.
Всё же композиция удалась. А вот песенка Пьеро была спета – скажите спасибо, Родина сразу не шлёпнула! Началась одиссея скитаний: в Штатах, Китае, Румынии, Франции… даже жену себе Вертинский отыскал лишь в Харбине:

Я всегда был с причудинкой,
И тебе, моей худенькой
Я достаточно горя принес.
Не одну сжег я ноченьку,
Я тебя, мою доченьку,
Доводил, обижая, до слез.
И, звеня погремушкою,
Был я только игрушкою
У жестокой судьбы на пути
Расплатились наличными
И остались приличными,
А теперь, если можешь, прости.
(с) Личная песенка, 1935.

Вертинский эпистолярно оплакивал падение Франции и позор Европы во время Великой Отечественной. Он вообще был изрядный плакса, при этом трагик совершенно никудышный. Допросился однажды, вернули плаксу на Родину. И даже вынули из-под под топора в знаменитом деле космополитов (1948). Сталин сам вычеркнул печального пилигрима из числа осуждённых, сказав: дадим артисту Вертинскому спокойно умереть на Родине! Как наш герой ни проституировал перед Советской властью – только и дали ему, что помереть не в зоне… так в чём же фокус-то? Тайна томная где, или весь пар певца в гудок подевался? Многовато цитат… ну, это от беспомощности, друзья мои: речь-то ведь идёт не о стихах, а о ПЕСНЯХ.

В чём разница, спросите вы?
Проведём мысленный эксперимент. Скажите, смогли бы пересказать в трёх фразах роман в стихах «Евгений Онегин»? Верю, что смогли бы. И я бы смог. А перескажите в трёх фразах романс «Гори, гори, моя звезда»!
Так… ну, всё – время истекло, долго вы чухались. А ведь по объему «Гори, гори…» – примерно одна-стосемидесятая часть от «Онегина», но что-то пересказать слабо. Что, не согласны? Сасите боты.

Почему не получается?
Это Песня. Не так уж много их, подлинных Песен, что не может не радовать: хоть какая-то защита от девальвации.

Как появляются Песни?
Стих, втянув живот, немножко отодвигается в сторону (вот почему, например, вряд ли будут петь когда-нибудь стихи того же орлуши: эту чёртову глыбу ни в один бочок не подвинешь), музыка подтягивается на огонёк… и рождается Magic (волшебство), в котором нет отдельно стихов или музыки – оттого и бенефис ваш с пересказом не задался.
Прочие песни, а имя им легион – курортный роман, пердимонокль с подвывом. Ни стихов редкостных, ни мелодий… хоровод бесов под умца-умца.
Категоричен ли автор? Да. Ну так спорьте, если найдёте нужным.

Вертинский – воплощённое Танго.
О чём это Танго? О знании Судеб.
О том, что Здесь чертовски грустно. Да и Там, признаться, будет невесело. Остаётся любить и надеяться, что бы ни пророчило Танго любви или ревности, Танго измены и смерти. Таковы пророки… про-Роки, предсказатели Рока, проводники Судьбы. Обещать можно любое чудо – и не исполнить. А можно обещать, что все мы однажды вернёмся к любимым, и это сбудется. Нет у вас любимой?
К Родине возвращайтесь.
К Вечному.

Господа! Если к правде святой
Мир дорогу найти не сумеет –
Честь безумцу, который навеет
Человечеству сон золотой!
(с) Беранже.