Ирма : Докторша или пол-литра спирта

Терпеть не могу докторшей. Вся она – чистенькая, беленькая, словно прохлорированная и говорит по-доброму, заискивающе. Б-рр-р-ррр! Аж на дух не переношу этих фифочек!
Познакомился я однажды с одной вдовой, работающей в нашем госпитале. Мордаха холеная – кровь с молоком; глазища как блюдца; губища алые, соком налитые; кудри черные под колпачком белым как у барашка вьются; груди как два откормленных поросенка, так и просятся помацать; круп выдающийся, хоть поднос со жратвой на него ставь, не упадет. Бабенка — сочная, знойная, зрелая, не какая-нибудь там сверестелка! И, что примечательно — одна живет, мужика рядом нету, надобно ей подсобить. Да и к спиртяге у нее доступ прямой имеется. Я, что дурак упускать такую возможность? Вот и начал подсоблять. Пришел к ней внаглую в субботнее утрецо, физию свою перед визитом пошкрябал, одеколончиком сдобрил, носки новые на ноги вымытые натянул, рубашенцию солидную напялил. В общем – мужичок получился, что надо! Стучу к ней в двери, а сам думаю, откроет вдруг при всей «красе», без «штукатурки», перепугаюсь насмерть. Нет, слава тебе Господи, без душевных потрясений: в халатике байковом, румяненькая и незаспанная, смотрит на меня так удивленно, внутрь пустить не решается.
- Здрасьте, Вам! Я тут недалече проходил. Думаю, дай зайду. Как у вас, — говорю,- с хозяйством, может, подсобить надо, а?
- Здравствуйте… А я вас не ждала…Сами понимаете, что одинокой женщине живется не сладко. Ой, если Вам не трудно, ведь даже как-то неудобно, мы ж с вами и недавно знакомы, а я вас сразу к хозяйству. Пользуюсь, как говорится, вашей добротой и участием. И вся зарделась, как маков цвет.
- Вы это бросьте всякие глупости думать. Я – мужик простой! Чем смогу, тем помогу.
- Душевный вы человек, сразу видно, что работящий. Вы меня обождите, я только переоденусь и вам компанию составляю. Я быстро. А там и кофеечек попьем.
Быстро только кошки родятся. А ты мне и халатике нравишься, — подумал я про себя и начал создавать видимость бурной деятельности. Для начала сухостой в одну кучу собрал. Бабы они хозяйственных мужиков пуще всего на свете уважают.
Выходит моя краля во двор, ну, прямо – барыня: кофточка бархатная как влитая, пуговички глядишь, сами собой на полушариях расстегнуться; тужурочка с мехом волосики кудрявые и мордаху холеную оттеняет; юбочка из стороны в сторону колышется; ножки в сапожках крепкие по песочку ступают. Любо-дорого посмотреть, какая откормленная, видно каждый калорий на своем месте. Люблю до одури я баб при теле! Решил я ей для полного счастья дровишек наколоть, да как загляделся на ее муслиновую юбку, и бац – топориком по руке. Рана вроде и не глубокая, так, кожу оцарапал, да страху нагнал, но кровищи натекло! Но докторша не испужалась и мне серьезно говорит:
- Идите, в дом, я вам перевязку сделаю, дабы нагноения не было.
Баба есть баба, что с нее взять? Не успеет горе случиться, уже кричит: «караул!» Но эта видно не такая паникерша: на страсти-мордасти небось и в госпитале своем насмотрелась. Да и с другой стороны: в хате-то дела сердечные легче решаются.
Захожу в ее хоромы – не по средствам живет докторша. И телевизор на тумбочке пузатой имеется и патефон такой импортный, и шкафы до потолка высятся, и ковры пушистые полы укрывают, и диванчики-креслеца мягонькие – прыгай в любое. И живность всякая микробная не водится, чистота вокруг – кристальная, не то, что у меня в «берлоге». Сразу видно, что докторша здесь живет! Подходит моя врачевательница к чуланчику, достает бутыляку спирта и выхлюпывает в тазик, у меня аж глаза загорелись! Ух, я страсть выпить люблю! А она ж химера – льет, льет и льет, себе на руки свои белые, аки это не спирт, а вода проточная. Думаю, так дело не пойдет — действовать надо.
- Я кажись, — говорю ей, дверцу не закрыл, дабы покража не стряслась.
Ух! Побежала! Беги, докторша, беги! А сам прытью к ее чудо-полочке, самую тяжелую ёмкость нащупал.
Вот это удача! Полулитра будет! — раз и в грудной карман. Она дуреха за ним и не кинется, а я его вечерочком с мужиками оприходую. Главное – виду не подавать, что спиртягу ее умыкнул. Напустил я на морду свою хитрую побольше трагизма, сижу, молча терплю, пока она рану мою боевую-трудовую обрабатывает. Хоть щипало до уссачки, я ни разу не пискнул.
Сели мы с ней опосля процедур медицинских кофейничать, а она щебечет и щебечет, щебечет и щебечет, кофеечек мне подливает, тарелку с бутербродами колбасными ближе пододвигает, вареньице за обе щеки лопает, но на диванчик плюшевый присесть не приглашает. Больно правильная: в первый вечер рукам волю не даст.
«А в госпитале то, а в госпитале се. А на работе не устаете? А сердечко не пошаливает? А сестра из Сибири пишет?..» Аж уши вянут.
Где ты, думаю, взялась на мою голову? Иль мужика живого сроду не видела, так вроде вдова, не холостячка. Ну, хватит трандеть. Пора прощаться, докторша. Кофе-кофеем, а душа горючего просит!
- Ну, до свиданьице!
Вот и дверца заветная и ступеньки желанные. Бах-бах-трах-тарарах. Не рассчитал: сапоги вдовьи помешали. Грабанулся с ее крыльца деревянного, ногу зашиб, на руку топором почеркрыженную, щедро йодом и перекисью политую, да бинтом перевязанную, всем телом навалился, аж из глаз искры посыпались. Бутылочку под сердцем не уберег! Смотрит на меня докторша, от обиды чуть не плачет. Небось сто раз пожалела, что в дом негодяя впустила. И тут меня такая злость заела, так в груди все закипело, не стал я церемониться с докторшей. Вся ее бабья прелесть для меня вмиг пропала.
- Мать твою за ногу! Ядрена вошь! Из-за скороходов твоих чертовых весь спирт разхлюпал! Че, выпучилась, не видишь, у человека горе?
- Какое горе? Вы зачем взяли спирт? Ведь он казенный, ведь я для медицины!
- Казенный не казенный, я взял, значит, — мой!
- Да, как же можно его употреблять, ведь он – муравьиный! Для растирки только пригодный! Как же вам не стыдно обворовывать бедную женщину? А с виду такой приличный мужчина!
- Много ты понимаешь, докторша… Мурашиный не мурашиный, во рту горит и в башку ударяет, значит, пить можно. Про тебя вон тоже мне другое рассказывали! Я тоже сегодня в убытке!

Не стал я выслушивать ее бабьи бредни и угрозы, дескать, пойдет она на меня кляузы катать и пороги начальства елозить, однак не на пужливого эта бройлерная курица напала. И нахрена она мне была нужна, коль к казенному «горючему» прямая дорожка была заказана, хоть стой, хоть сиди, а от ее муслиновой юбки пьяным не будешь. Пошел я, не солоно нахлебавшись, понуря голову за семерочным портосом, напоследок пнув вдовьи сапоги и обложив весь евин род трехэтажным матом.
Терпеть не могу докторшей! Сроду с ними больше не свяжусь.