Набор : симметрия

Растрёпанный влажной подушкой хохолок выделяет меня из толпы белозубо-пёстрой человеческой массы, только этого никто не замечает. Я называю их “люди с хорошей причёской”; лица их, затирая мой безразличный глаз наждачной улыбкой, отчаянно счастливы есть и будут даже в случае выявления раковой опухоли в собственном теле, поломки автомобиля либо начала войны (или что там они могут счесть за горе?); я же невозмутимо толкаюсь в этой куче, беззаботно и как бы во вторую очередь подкидывая в руке пластиковую свастику, которую вырезал смеха ради из карты почётного члена ещё более почётного клуба до сумасшествия почётной гильдии совершенно обыкновенных читателей; в первую же очередь я курю, третью очередь делят между собой ненависть и лень. Я испытываю удовольствие лишь оставаясь недовольным.

Как ни фатально, фрустрации чаще всего выливаются в бездушную бесполезную графоманию, за которую не стыдно, но которая твоя, однако, что с этим поделает заключённый литерой словесный фетишист? Да, да, да – это снова я, я достаточно осязаемый, я возрастом в молодую жизнь или в тысячи взрослых, я с ноющими костяшками правой руки и раздутым синим ребром той же ладони – дело в том, что мой монитор часто гаснет от старости, и его приходится бить, дабы он работал, реанимационный набор, сестра, разряд, сука; он столько повидал и достоин почётной лёгкой смерти в работе — последнего издыхания на самом пике своей прокуренной карьеры.

Хайдеггер курит, зажав в жёлтых пальцах с интеллигентно неостриженными ногтями своё крепкое смоляное ничто, пусть и ушёл в это самое ничто никем; я вспоминаю томный сон в палатке на одном из уральских склонов; уйдя в месячную экспедицию один, я шастал по камням, над которыми фатой плыли туманы, лизал неприхотливые мхи, мужественно дышащие в суровой природе, роднился с родниками; тогда и случился сон, врезавший наотмашь по голове. Во сне я увидел самые вкусные волосы, что когда либо нюхал – эти волосы были моими; я вкушал их медовую приторность с наслажденьем, которое, возможно, может испытывать беременная женщина к мёду; лишь когда женщина, смотрящая в сон моими глазами, сделала аборт, заместив чудаковатого, возможно кудрявого, розовыми дёснами улыбающегося малыша валяющимися в медицинской, залитой глазурью, мисочке слизистыми кусочками начинающей зарождаться плоти, я понял – это не более чем сон, и женщина – не менее, чем я. Я сделал аборт, дабы не случиться, так сказать, “счастливым”, а вдруг (да совершенно точно) во мне убъёт “счастье” меня, которому это не нужно?
Я не буду проветривать, задыхаться интереснее; и табачный пепел средь клавиатурных клавиш весит более счастья.