Ромка Кактус : Орфей сходит в ад

В тот вечер мы изрядно нагрузились. Хозяин сказал, что мы можем пить, сколько влезет, и выставил все свои запасы бухла – он и не представлял, на что мы способны вдвоём. Некие бездонные пропасти, зияющие в наших душах, мы заливали алкоголем, отчего эти бездны становились только больше и вместительней. В конце концов, хозяину это надоело, и Вернон решил исправить ситуацию музыкой. Его саксофон был в прихожей – лежал на полу, накрытый кучей шалей, горжеток, шляп. Там было даже несколько предметов интимного свойства: лифчики и женские трусики с пикантной прорезью посередине – нам пришлось изрядно повозиться, выкапывая музыкальный инструмент.

Разговоры в зале притихли, радио выключили. Все ждали джазовой импровизации, и даже хозяин, очевидно, предпочитавший лёгкие любовные песенки и футбольные гимны, готов был терпеть нас, раз уж от нашей музыки увлажнялись пушистые киски присутствующих дам. Шатаясь, Вернон вышел на середину паркетного острова, вставил мундштук саксофона в рот, надул щёки и выпучил глаза, замер, какое-то время играл цветом лица, изменяя его от легко-пунцового до густо-бардового, наконец побледнел, и его обильно стошнило.

- Рвота в ре миноре, — сказал я, рывком отделяясь от стены в прихожей, откуда я наблюдал концерт в качестве обоев.

Чтобы не заканчивать вечер с топором между лопаток – хозяин по одному вытаскивал из шкафа инструменты, один опасней другого, и, примерившись, отбрасывал в сторону, выбирая самый разрушительный, — мы сыграли стремительную ретираду. И, каким-то чудом, нам удалось не потерять ничего из одежды, вещей, чувства высокого стиля и собственного достоинства, а в придачу в руке моей оказалась рука изящной нимфы с волосами couleur de rose. Кажется, я протащил её за собой два квартала, прежде чем заметил.

Звали её Жанна. Она сразу призналась, что от меня кроме спиртных паров исходят некие флюиды шарма, и что она

рыдания гамельнской флейты

После долгих блужданий среди тёмных переулков, мы вышли к освещённой вывеске бара «Тринидад». В баре уже происходило некое действо, похожее одновременно на оргию, драку и тризну, поэтому мы сочли себя достойными этого заведения. Деньги были у одной Жанны, впрочем, и они не понадобились, поскольку Вернон моментально вычислил подвыпившего рабочего, который с приятелем отмечал получку. Приятель постепенно переместился на пол, и мы втроём заняли его место – никакой подмены рабочий до конца так и не заметил и угощал нас с рвением мастурбирующего священника.

Когда Вернону приспичило выйти в уборную, я обе клешни запустил Жанне под её шёлковую блузку и шарил там, скорее, с тем блаженством, что младенец испытывает от прикосновений матери, нежели переживая что-то сексуальное.

Вернон вернулся, вернее, выскочил из туалета, бледный, бледнее обычного, что ночь на излёте, взобрался на свой стул и пролепетал:

- Мужик в писсуаре… плавает в крови…

Это было знаком. На секунду этот знак затмил все другие знаки привычной знаковой системы; я выпустил из рук соски Жанны, оставив изучение их иероглифики на потом.

- Вот, — сказал Вернон. Он протягивал мятый бумажный кулёк, и рука его дрожала. – Вытащил у того из кармана.
- Нам надо драпать отсюда, — резюмировала Жанна неожиданно трезвым голосом.

Мы выскочили в дождь

дребезжание рваной жести

Прошла неделя с тех пор, как Вернон обнаружил порошок. Никто из знакомых, имевших дела с наркотой, не смог его идентифицировать. Самой остроумной оставалась предложенная Жанной теория, что это волшебный порошок Урфина Джюса, с помощью которого оживляют дуболомов. В самом деле, покидая «Тринидад», я заметил двух парней, лицом и фигурой походивших на

свирель из берцовой кости удавленника

поэтому сверхъестественный ужас неотступно преследовал нас. Мы старались собираться глубоко за полночь, чтоб привлекать к себе как можно меньше внимания. И всё-таки странные тени ползли по стенам домов, забирались в подъезды, проникали даже в квартиру, если шторы были не забраны.

Жанна не выдержала первой.

- Мы должны его попробовать. Лучше конвульсии и смерть, чем эта чудовищная неопределённость.

Я улыбнулся и хотел сказать, что эта неопределённость – самое надёжное, что только может быть в мире, однако промолчал и погладил попку девушки.

- Как ты хочешь? – спросил Вернон. Он курил у окна, стряхивая пепел в большую пепельницу, выполненную в форме черепа питекантропа. – Нюхать? Лизать? Ширяться?

Вместо слов Жанна достала жгут, шприц и серебряную ложку с гербом

тихое урчание смерти

Я решил, что действия более ждать бесполезно. Мы сидели в тех же позах, в каких приняли вещество. То есть, каждый вставал, ходил по комнате, жестикулировал и говорил, но к этому моменту будто всё вернулось вспять.

- Дай снова, — я протянул руку, и Вернон вложил в неё мятую бумажку, в которую ранее был завёрнут порошок.

Я развернул листок. Текст на нём был напечатан в соответствии с дореволюционными правилами, со всеми этими ятями, ерами, ерями.

- Тень Орфея склонялась над колыбелью лесбийской мелики, — прочитал я вслух.

Жанна встала, вышла в коридор и стала возиться с «молнией» на сапоге. Лицо у неё было злое и разочарованное.

- Послушай… постой, погоди, я провожу тебя.
- Думаю, в этой ситуации будет не лишним.

Я быстро обулся и нахлобучил шляпу на затылок, как это делают католические

бравурное стаккато гебефрении

после лестничной площадки нас ждало разноцветное крошево домов фонарей уличных толп звуков не было она посмотрела на меня с мольбой и я ответил ей поклоном по ступеням или это были холодные кальгаспоры такие льды похожие на головные уборы монахов мы спускались вниз музыка эта застывшая архитектура беззвучно звучала в небесах немая музыка была оправданием всего если конечно всему нужно оправдание Вернон плёлся сзади он забыл свой саксофон а значит у нас не было ни единого шанса