Старовер-1 : Паша

Созерцаю людей в вагоне.
Созидаю любовь в душе.
Но душа пребывает в агонии,
а вагон прибывает уже

на красивую станцию в белом,
с грязным низом, как платья невест.
Всё не плохо. Всё здорово в целом.
Бог не выдаст, собака не съест.

Только вдруг я увидел Пашу.
Боже праведный! Как же так?
Сквозь толпу метрошную нашу
проплывал его лапсердак.

Проплывали пейсы и шляпа
и нездешне спокойный вид.
Будто только спустился с трапа.
Ни проблем в глазах, ни обид,

ни забытой камфорки с газом,
ни жары, ни носочных дыр.
Паша сбросил с себя всё разом:
мерзость мира и целый мир…

Уезжал в девяносто первом.
В парке. С зонтиком. Плащ в горох.
Был смешным, необычно нервным
в предвкушеньи дальних дорог.

Что-то нёс о божьем народе,
что мол, вот, почувствовал зов…
А потом вдруг понял, что вроде,
как-то лучше совсем без слов.

Парк был мокрым в огне заката.
Напились у киоска в хлам.
И уже под вечер с плаката
Горбачев ухмыльнулся нам…

Он мне был, наверное, самым.
Друг навек. От горшка до конца.
Вместе портили нашим мамам
кровь, и планы, и цвет лица…

И учились вещам полезным,
выясняя, кто смел, кто слаб.
Вместе пили дрянь по подъездам,
и по ним же щупали баб.

А потом — уехал и точка.
Нахватал там бабок и льгот.
Краем уха слыхал, что дочка
родилась у него через год.

И затем, ещё, аж, четыре.
Пять засранок! Ну, на хрена?
То ли дырки сверлил в мундире,
то ли просто ждал пацана.

Хотя, в принципе, может статься,
это вера и скорбный труд:
им же бедным предохраняться
не велят талмуд и кашрут…

Поезда по бокам урчали,
уходя в тоннель, как в кишки.
Я не чувствовал ни печали,
ни волнения, ни тоски,

ни желания крикнуть: «Пашка!»,
подбежать, обнять, потрясти.
И стоял я, как чебурашка
кем-то брошенный на пути…

И на мир безмятежно глядя,
точно зная, что мир фигня,
моё детство в смешном наряде
уходило прочь от меня.