Ирма : Человек, который приносит завтра ( ч.2.)

Палата-ловушка захлопнулась на все замки, коридор оживал гомоном голосов и утренней суеты, колесики каталок елозили сомнительную гладкость линолеума, половые тряпки, щедро сдобренные хлоркой, создавали видимость чистоты, преломленный свет струился сквозь полуоткрытые жалюзи, кровать раскачивалась в разные стороны, Оля плавала на волне полусна-полуяви. Она слышала, как в палату вошла снежно-белая женщина, деловито стуча шпильками, все также грустно повздыхала над пульсом, позвала кого-то по имени, какую-то сладкую девочку Олю. Девочка не откликнулась. Тревога в голосе снежно-белой женщины усилилась, шпильки буквально протыкали пол насквозь, нервно захлопали двери, дышать становилось все труднее, где-то внутри поселился страшный зверь, он съедал крошечные глотки воздуха, маленький комочек острой боли нарастал и увеличился до гигантских размеров, внутри все распирало, вот-вот – лопнет. Оля гладила против шерсти этого зверя, у него почему-то было лицо отца или это только, кажется. Но отец никогда не носил длинных волос и бороды. Зверь лизал руки шершавым языком и просил водки. Оля пошарила рукой по карманам, но они были пустые, потянулась к тумбочке, опрокинув графин с водой, расплакалась, но зверь не сердился и лишь слегка рычал на снежно-белую женщину, словно она была виновата. И тут в окне появился Р., совсем не такой, какой он был в реальной жизни: болезненно- анорексичный, абсолютно лысый и неоправданно старый. Он подошел вплотную к зверю и свернул ему шею, хрустнули позвонки, на цепких пальцах остались клочки шерсти, невнятно пискнув, зверь затих; сердце ритмично забилось, поперхнувшись мощным потоком воздуха, Оля снова задышала и наткнулась на четыре пары глаз.
— Бедная девочка, нужно будет сердечко полечить! А у тебя, милая, бывали до этого сердечные приступы? – спросила снежно-белая женщина. Оля отрицательно покачала головой.
— Вы ночью ее наблюдали? Судя по кардиограмме, сердце у нее здоровое и патологических изменений нет.
— А как же, Ирина Петровна, — уже не улыбался во все усы Игорек, — Ночью она спала как ангел. Сам не пойму, что могло вызвать такой спазм.
— Нитроглицеринчик глотать — это тебе не витамины кушать. Верно, я говорю, тут и со здоровым сердцем можно коньки отбросить, — придавая своему голосу излишнюю самоуверенность и браваду, Юрик избегал встретиться с Олей глазами, и в который раз мысленно прокручивал, все ли уничтожил улики, не вздумает ли девчонка его выдать. Хотя, кто ей поверит, она же – чокнутая, справки у нее, правда, пока нет, но на учет рано или поздно поставят.
— Юрий Иванович, я вас попрошу соблюдать приличия. Все же не забывайтесь: наш долг лечить, а не травмировать психику пациента и излишняя фамильярность ни к чему.
Оля устало отвернулась к стене: не было сил смотреть на этих лицемерных гнид и делать вид, что ничего не произошло, притворятся, опять притворяться! Не хочу я выдавливать из себя эту вымученную улыбку, не хочу принимать ваши чертовы таблетки! У меня давно уже ничего не нормально. Я жить не хочу! Поймите вы это, наконец! Особенно после ночи… Ненавижу ночь, ненавижу день! Всех ненавижу! Но я должна быть сильнее, сильнее вас всех! Вам не забрать у меня последнее желание! Не забрать!
— Ну, вот опять она бесится, — вздохнул Михалыч, — А вы говорите, помягче с ней.
— Девочка моя, успокойся. Ну, что же ты так себе не бережешь? Дыши глубже: плавный вдох – выдох! – не сдавалась снежно-белая женщина. Но Оля царапалась как кошка, била кулачками в чью-то рыхлую грудь, визжала, выкрикивала непристойности, не понимая, что чрезмерная агрессивность – верный путь к мучительным инъекциям, к животной любви Игорька и Юрика. И вот уже снежно-белая женщина хлестала Олю по щекам и говорила с ней злым, строгим голосом:
— Если ты сейчас не прекратишь ломать из себя сумасшедшую, я тебя заставлю связать! Быстро успокойся! Это они могут поверить, что у тебя «не все дома», но я-то знаю, что ты абсолютно нормальная! Жизнь продолжается, и в стенах этого заведения у тебя нет ни одного шанса покончить с собой. Запомни это, солнышко! Я пришлю сейчас санитарку, и она поможет тебе принять ванную. Будешь паинькой, выпишу через пару дней. И только попробуй меня подвести!
Мордатый медбрат, усатенький доктор и угрюмый Михалыч опешили от столь резкого перехода Петрухи, они и не думали, что эта добрейшей души «сердобольная маманя» способа применить к кому-нибудь силу и пусть даже в благих целях. Капризная девчонка и, правда, прекратила истерить, обиженно захлюпала носом и успокоилась. Через четверть часа все так же спокойно и равнодушно она подставила свое тело под теплые струи душа, добросовестно съела диетический завтрак, прошла обследование и без тени эмоций встретила навязчивую влажность всемирного потопа матери.
— Совсем ты меня не любишь, а ведь ты у меня одна, — особенно жалобно скулила мать, — А, что, если бы бабушка узнала? Ты не представляешь, что я пережила за эту ночь! Хочешь ты моей смерти, — ланкомовская тушь превратилась в уродливые комочки, расширенные поры бугрились под мощной броней пудры, серые тени залегли под глазами: да, мамочка была не в лучшей форме, но помада на искаженной в гримасе губах держалась как в рекламе.
– Дрянь, такая! Сколько ты будешь крови моей пить? – мамаша перешла в атаку, — Из-за тебя с работы пришлось отпрашиваться, а в институте, что мы скажем — в дурке на учете стоим?! Головой думать надо было, прежде чем травиться!
— Да, пошла ты! Иди в задницу с бабкой!
— Ты как разговариваешь с матерью? Я тебе сейчас покажу, не посмотрю, что больная! Но любезной мамэ не дали ничего показать, вовремя подоспевший Юрик выдворил истеричную родительницу за двери. Все, также избегая встречаться с Олей глазами, Юрик ловко орудуя шприцом, сделал ей укол в вену. Острая пика иглы впилась в кожу, неся в себе очередную дозу оптимизма. Как ни странно, руки у него были не грубые, не то, что ночью.

Оля терпеть не могла щекотки: душистые усы щекотали ей ляжки, внутреннюю сторону бедер, тепло ворошили все складки на теле, каждую округлость, впадину, родинку, крошечный шрам на левой ноге; урчали, плямкали, всасывали что-то в себя. Очнувшись, она увидела черного изящного кота с хитрющими серо-зелеными глазами и вытянутой мордочкой.
— Видишь, я совсем не такая скотина как этот Юрик. Я умею обращаться с женщинами, — сладко мурлыкал кот, — Ты меня не отталкивай, я хороший и нежный, — а сам продолжал работать своим шершавым и очень длинным ярко-розовым языком. – Придурок спит, я его обезвредил, он больше к тебе не придет, — заливал Олино отвращение елейными речами наглющий котяра, — Расслабься, я сделаю все сам, чуть-чуть поиграюсь с тобой. По-настоящему не трону. Только ты никому не рассказывай. Вот так, милая, поддайся ко мне, — изящный котик взял такими же ухоженными лапками ее бедра и удобней пристроился между ног. Ты такая сладкая! Тебе хоть немного приятно? Прости, что я тебя связал и заклеил рот, но у меня не было выбора.
Оля из последних сил боролась с подступающим оргазмом, несмотря на презрение к себе за подобную слабость, ей было чертовски хорошо, слишком хорошо. Мифический или реальный котик отлично знал свое дело, вылизывая ее до кристальной чистоты, он подарил ей давно забытые плотские чувства, фейерверк эмоций, радиоактивную дозу извращенности. Смакуя послевкусие, уже развязанная, она совсем чужими, деревянными пальцами перебирала черную шелковистую шерстку кота и грустно думала о том, что она – жуткая шлюха; кот довольно мурлыкая, грелся на обнаженных коленях. Оля нащупала рукой ниточку ночника и решила поближе посмотреть на «питомца». Кремовая «розочка» висящая над кроватью озарила молоденького и усатенького доктора.
— Этого просто не может быть! Ведь со мной был кот! Черный кот!
— Что-то не так? – с тревогой в голосе спросил Игорек, — Какой кот? Тебе опять плохо? Сердце? Ведь ты сейчас меня не прогнала, значит, не сердишься.
— Убирайся отсюда! Немедленно! – вопила Оля, — Мразь несчастная!
— Хорошо, я уйду. Только не кричи! Да, я – мразь, ничтожество, но я сделаю все, что ты захочешь. – С опаской пятился к двери, Игорек. Оля запустила в него стаканом, но промахнулась. Устало откинулась на подушки и разрыдалась. Слезы не приносили облегчения. Вторая ночь ухохатывалась над ее горем.

Утро. Значит, предстоит еще один день, ночь, снова день и снова ночь. Итак, триста шестьдесят пять дней в году. Ничего не изменится.
Плюшевые медвежата, зайцы, собачки, фарфоровые куколки, — среди всего этого розового девчачьего царства, она чувствовала себя счастливой. Теперь же эскимо с курагой и изюмом – обычная еда, а не лакомство; Питер Пэн не домчит до луны; феи не существуют: ночные бабочки слетаются на яркие огни исключительно из меркантильных целей и за спиной у них порхают отнюдь не крылья, а в сумочках шуршат зеленые бумажки. Детство кончилось. Осталось только стряхивать пепел в это небо…
— Завтра мы можем тебя выписывать. Причин для беспокойства нет. Но больше не устраивай такие глупости, — ворковала с ней снежно-белая женщина. Мамаша со скучающим видом сидела в кресле и листала «Добрые советы», выискивая очередную халтуру для омоложения. Игорек печалился возле окна с историей болезни: глаза у него были грустные-грустные; Юрик возился с капельницей: сытая морда лоснилась от позитива. Оля мысленно разрубила череп Юрика, огромный тесак с каплями гнилой крови приятной тяжестью оттягивал вниз руку, но она не спешила останавливаться, простое «рубилово» – стало бы для него слишком легкой расплатой. Упитанный медбрат с размозженным кумполом визжал как резаный поросенок, когда она подвесила его на потолке за пока еще целые и крупные яйца, но вот раздался треск – два шарика лопнули, бедняжка растянулся во всю длину и раздавил свое драгоценное хозяйство собственным весом.
«Ах, мне очень вас жаль, Юрий Иванович, теперь вы стали полностью профнепригодны и мне придется вас списать в морг», — вздыхала над его окровавленным мешком заведующая, капли гнилой крови попали и на ее безупречный халат.
— Я тебе назначила препараты, укрепляющие сердечную мышцу и парочку антидепрессантов, — вернула ее к реальности снежно-белая женщина, — Ну, еще придется попить транквилизаторы, они, конечно, вызывают сонливость, но в целом – хорошие. Это немецкий аналог, он гораздо лучше отечественного. Стоят правда на порядок дороже… На сегодня у меня все. Выздоравливай! — Как только за троицей закрылась дверь, из журнального ступора вышла мамаша.
— Ну, вот! Опять лекарства нужны и все мать – плохая, мать – дура, а как припечет, то сразу к мамочке! А за палату твою одноместную, знаешь, я, сколько отвалила? Теперь на себе придется экономить! А нужно было бы тебя со старперами положить! – все, что касалось валюты, вызывало у любезной мамэ приступ изжоги, и неизменная пила «Дружба» включалась на полную мощность.
— Ты можешь хоть иногда быть человеком? Не хочешь покупать – не покупай, я их все равно пить не буду! А вот тебе бы не помешало. За апартаменты, огромное спасибо, мамочка! Мои похороны обойдутся гораздо дешевле, не переживай!
— Заткнись, пока я тебе не влепила! Это, что значит, не буду? Да, кто тебя спрашивать будет? Насильно заставлю! Врачей подключу, но ты пройдешь полноценный курс лечения, психопатка несчастная! – В такие моменты мамаша напоминала рыжую истеричную собаку, которая бросается на всех прохожих и лает, и лает, и лает. Сдать бы ее на живодерню или мыловарню и то бы толку больше было!
Сука визгливая, как же ты меня заебала! Мощная подача слева, второй рукой мамаша вцепилась Оле в волосы. Значит, опять она говорит вслух? Неконтролируемый поток слов и мыслей – это у нас признак чего? Шизы или просто усталость?
Через полчаса Оля, истерзанная потасовкой с матерью, с поцарапанной щекой, сидела с ногами на кровати, и слушала в наушниках на полную мощность Nine Inch Nails. И тут в углу ожила огромная тень, силуэт незнакомого человека становился все более зримым, это был молодой мужчина, закутанный в плащ.
— Ты кто?
— Я человек, который приносит завтра.
— Ха-ха! Ты всего лишь плод моего воображения, фантазия, миф, обычный глюк! Мне в эти дни многое кажется. Проваливай!
— Мы уйдем вместе, – Засунув в карман плаща руку, он достал темный флакончик, протянул его Оле.
— А это, что за хрень? Тоже хочешь, чтобы я уснула?
— Это то, что ты искала долгие годы.
— Была — не была! Мне после того, что со мной случилось уже ничего не страшно! – сказала Оля, высыпала на ладошку крошечные белые тельца таблеток, послушно проглотила несколько штук, нервно улыбнулась своему собеседнику и превратилась в легкое облачко, бесплодную тень. Но быть невидимкой было не очень удобно. Куда она сможет пойти без своего привычного тела? Ведь у нее столько нерешенных дел, начинай, желаний, мечтаний!
— Я не хочу быть никем! Я хочу быть собой! Но, если я тень, почему мне холодно? Так чертовски холодно?
— Не бойся, я тебя согрею. Согрею…- На ощупь он еще холоднее, чем она, совсем ледяной. Холодный мраморный мальчик, ожившая статуя, но статуи не могут говорить, не превращаются в молодых мужчин в черных плащах, не приносят спасение в бутылочке…
А потолка над ними так мало, чтобы стать небом! Палата-ловушка слишком тесна для двух теней! И как любить того, кто тебе только кажется? Но кто придумал зримую реальность, может, вся ее жизнь и была сном, очередным перерождением, вымышленным кругом? И кто, если не она прервет этот слишком затянувшейся фильм? И, какая это будет жестокая насмешка, дерзкий плевок в лицо закостенелой морали и законов мирозданья, вот так взять и умереть! А, вы – простые смертные, сытые и пугливые, не верящие в себя, не отпускающие никогда на волю чувства и желания, ищите ответ в запыленных книжках, в заплесневелых головах, пытаясь хоть как-то объяснить логическую причину отклоненья отклоненья, аномалии, порока, уродства; единодушно осуждайте; поставьте жирную, неизгладимую печать громких проклятий и едкой желчи своей правильности и человеколюбия; навсегда милосердно лишите самых страшных грешников, протоптанной дорожки в Рай и песнопений ангелов! Сделайте все возможное, чтобы очистить совесть, усмирить кровь, окреститься и забыть, дабы можно было спать спокойно и не видеть кошмаров! Но все ваши усилия – тщетны и вся ваша правда – податливый пластилин.
Оля радовалась как ребенок новым открытиям, совсем не нужное ей тело безвольно валялось на смятой простыне, «завтра», зажатое в ладошку было только в ее власти, крылья черного плаща улетали в ночь…