Sevenard : Армейский дневник. Х006 Караул

Как и обещал, я прибыл в часть в воскресенье утром вместе со всеми. Из четвертого отделения отсутствовал наш парижанин Джонатан, но к нему из Франции приехала его подруга, поэтому он симулировал сотрясение мозга. Правда, как и у меня, у него не все прошло гладко, так как Джонни оставили на сутки в госпитале для наблюдения после энцефалографии.
В первый же день мне назначили суд. Надев парадный комплект формы, штатные ботинки и чистую футболку, я предстал перед командиром батальона. Зачитав мне мои права и обязанности, он вальяжно предоставил мне слово для оправданий.
– Командир, я солдат-одиночка, что указано в моем личном деле. Естественно, что раз я один в стране, то помощи мне ждать неоткуда. Своевременные платежи по аренде квартиры, оплата всех счетов, включая связь, посещение банка, и...
– Да, да… я понял. Но именно для того, чтобы разрешить все свои бытовые обязательства каждый солдат-одиночка получает каждый месяц выходной в середине рабочей недели.
Это было действительно так, и этого дня было бы вполне достаточно человеку, живущему в Германии, где многие сервисы автоматизированы, а, заходя в любую контору, вы встречаете неизменную дежурную улыбку и в тот же миг слышите приветствие: «Халёё», которым служащий демонстрирует полную готовность вас обслужить. Но в Израиле, где вы можете топтаться и демонстративно покашливать у прилавка, в то время как продавщица мило беседует со своим молодым человеком по мобильнику вот уже битый час, одного дня явно не достаточно. Кроме того, в каждой конторе вас, скорее всего, попытаются нахлобучить, поэтому вам придется потратить еще полдня на сверку распечаток и ругань с менеджерами.
– Да, командир, но также любой солдат-одиночка по регламенту имеет право на дополнительный день, если того требуют обстоятельства.
– Да, но по решению своего непосредственного командира.
– Именно! Я многократно писал прошения о предоставлении мне дополнительного выходного для устроения бытовых неурядиц, однако, так и не получил ответа от моей мефакедед. Обращаю Ваше внимание, что я не получил именно ответа, а не отказа, обоснованного и однозначного. Вот ксерокопии прошений, которые я писал от второго сентября, девятого сентября, а так же шестнадцатого сентября.
Комбат приказал вызвать на суд нашу мефакедед. Я не зря закончил юрфак и понимал, что все просьбы надо оформлять с входящими номерами и хранить копии. Собственно, я непрерывно строчил заявления на предоставление выходного. Во время уроков мы часто получали задание написать коротенький рассказ или сочинение на иврите. Все подобные сочинения я оформлял в виде прошения и вручал мефакедед по окончании занятий, предварительно щелкнув на свою мыльницу, просто чтобы пораздражать комсостав. Поэтому к моей писанине никто не относился всерьез. Мефакедед сильно удивилась вызову в суд.
– Это действительно так? Солдат писал просьбы, которые были оставлены без ответа?
– Но я думала это просто шутка.
– Какая же может быть шутка, командир, если это мое официальное письмо с подробным изложением особых обстоятельств и подписью? А кроме того, я неоднократно писал прошение предоставить мне Устав и свод законов, касающихся прохождения гражданином службы в израильской армии для ознакомления со своими правами, однако не получил ни Устава, ни внятных разъяснений от командиров, почему эти документы не могут быть мне предоставлены. Копии этих прошений у меня имеются.
Такая прыть озадачила нашего комбата. Устав мне никто не предоставил просто потому, что офицеры сами его отродясь в глаза не видели и не знали где взять.
– Я принимаю во внимание все вышеизложенные доводы и все же предостерегаю впредь от подобных действий. Ни один солдат не может брать закон в свои руки и самовольно покидать часть. Однако, учитывая те обстоятельства, что твои непосредственные командиры также не исполняли по отношению к тебе свои прямые обязанности и игнорировали прошения, то выношу оправдательный приговор. Только в этот раз!
Я вышел с суда, широко улыбаясь, в отличие от нашей дурочки, на которой не было лица.

Трудно сказать, с чем был связан настрой последних недель. Может быть, все уже немного устали от «Михвей Алона», возможно, наоборот, привыкли к порядкам, царящим здесь, и вконец оборзели, а, возможно, ребята, ощущая приближение финиша и скорого завершения нашего общего приключения, старались оторваться по полной.
Вечером командиры построили нас на улице и организовали выборочный шмон личных вещей. Пользуясь тем, что командиры не говорят по-русски, некоторые ребята имели неосторожность открыто обсуждать грандиозную попойку, ради которой в часть было завезено огромное количество спиртного.
– Ну, – злорадно улыбался Славик – я говорил вам, что наша Женька русская?! Теперь ты веришь мне?
Он действительно давно предупреждал нас, что Дженни прекрасно понимает русскую речь. Но никто ему не верил. Меня обмануло ее лицо — наивное и лучезарное. Таких лиц у русских не бывает. Как говорит моя мама: «лицо человека, не знавшего проблем». В действительности, это не совсем верное утверждение, ведь я сам, да и многие из тех, с кем я вырос, тоже не знали особых проблем в жизни. Детки из благополучных семей, в период отчаянных трудностей конца восьмидесятых – начала девяностых мы были еще слишком малы, чтобы понять и прочувствовать страхи и проблемы наших родителей, а когда уже повзрослели, то не видели нужды и лишений. Мы варились в своем кругу и никак не контактировали с гопницкими компаниями и уличными хулиганами. Футбольные фанаты, бритоголовые фашисты, компашки быдлятских отпрысков и всех этих «кухаркиных детей», что, лузгая семечки и посасывая пиво, отбирают мелочь по темным переулкам, были для меня чем-то вроде размытого фона на заднем плане, не более того. Мое лицо, да и многих моих приятелей, иногда украшает жизнерадостная улыбка, и все же ни у кого из нас нет того беззаботного вида человека с другой планеты, какой можно встретить у американцев или европейцев. Дженни была вывезена из Ленинграда в младенчестве, поэтому выросла уже типичным представителем израильской культуры и несла на своем лице отпечаток местного колорита. Славка сразу ее раскусил, но как я мог обмануться?! Ведь у меня есть похожий пример – мой троюродный брат из Америки. Я помню, как он приезжал к нам в гости в Питер. Безупречный русский без тени акцента и аутентичные интонации, но с первой секунды понимаешь – лох заморский, ну не может наш так улыбаться!
– Мирослав, снимаю перед тобой шляпу и приношу извинения.
– Я эту тихушницу сразу раскусил! А ты мне не верил...
Надо отметить, что я был восхищен актерским искусством Женьки. Не выдать себя ни жестом, ни взглядом, когда в твоем присутствии обсуждают твои зубы, сиськи и прическу, это – мастерство!
Досмотр личных вещей солдата наши офицеры имели право производить только в присутствии владельца и свидетеля.
– Илья, ты будешь понятым, за мной! – я производил впечатление страшно интеллигентного мальчика, поэтому наша ММ не могла заподозрить меня в употреблении алкоголя на базе. Собственно, в этом она была совершенно права. Я на дух не переношу ничего крепче кефира, и даже в новогодний праздник и День рождения не выпиваю и глотка шампанского. Несмотря на тщательный шмон наиболее подозрительных личностей, никакой водки офицеры так и не нашли, чем остались крайне недовольны. Естественно, что открыть фляги и понюхать содержимое у них ума не хватило.
Командиры отчаянно пытались вернуть дисциплину в ряды идущих вразнос солдат, а гроза тем временем неумолимо приближалась. Заступление роты в караул – своего рода экзамен для комсостава. Сирена, сборы по тревоге на время, готовность новобранцев и поведение караульных – все это инспектировалось командованием базы. Всем нам раздали график дежурств. Мой первый караул пришелся как раз на время ужина с семи до девяти. Все мы были ознакомлены с правилами несения караульной службы: нести караул стоя, усаживаться можно лишь на десять минут в конце каждого часа, каску, вест или винтовку не снимать с себя ни в коем случае, о любых подозрительных перемещениях немедленно сообщать по рации, а курить, слушать музыку или разговаривать по телефону – категорически запрещено. Но кому мы были нужны?! Меня скорее беспокоили не гипотетические террористы, которым в этом месте и взяться-то было неоткуда, а мои командиры и проверяющие, поэтому я очень удачно расположился на своем посту спиной к внешнему периметру и лицом к дороге, по которой могли прийти с инспекцией, а моя каска послужила мне замечательным табуретом.
– Бункер, Бункер, кончайте бухать и надевайте каски, вижу к вам проверку. Полигон, идут к вам, ждите гостей, – периодически оживала рация.
Я неспешно, смакуя каждый вдох, засмолил самокрутку с травой и набрал Ленкин номер:
– Привет, что делаешь?
– Ужинаю у себя дома. А ты?
– Я Родину в данный момент стерегу. У меня сейчас караул.
– Родину стережешь? Уже страшно лечь спать! А я думала, развлекаешься со своей шоколадкой.
– Какие шоколадки?! Они давно закончили тиранут и разъехались по базам. Нет, — я картинно вздохнул – давным-давно тех шоколадок нет с нами. Наша рота одна осталась на всей базе.
– Значит ты на голодном пайке, сочувствую...
– О тебе, конечно, такого сказать нельзя.
– Конечно! – Ленка рассмеялась в телефон – Не грусти, Севенард, обещаю, я буду трахаться за нас двоих.
– Я почему-то не сомневаюсь. Упс, ко мне идут, а я еще каску надеть должен и в глаза закапать, позже созвонимся.
Подойдя ко мне, лейтенантша окинула меня взглядом:
– Все в порядке, Илья?
– Так точно, мой командир!
Нормальной жратвы мне уже, конечно, не досталось, а ведь предстояло еще ночное дежурство с двенадцати до двух. Я проглотил несколько йогуртов и еще рассовал себе по карманам полтора десятка упаковок, чтобы не давится бутербродами с омерзительной шоколадной пастой. Паста только называлась шоколадной, на самом деле это было взбитое с сахаром и еще каким-то химреагентом дерьмо. Во всяком случае, какао-бобы в составе не упоминались.
– Илья, хочешь прикол? – огорошил меня Славик, не успел я еще войти в комнату, – смотри!
Мирослав выставил здоровенные колонки саунд-системы в окно и щелкнул «энтер» на своем ноутбуке. В ту же секунду меня оглушил рев сирены.
– Быстро, быстро все вниз! Тревога, тревога… – забегали по корпусу командирки, сгоняя всех на учебную тревогу, как им казалось. Славка, схватившись за живот, катался от смеха по полу.
– Блядь, Славик, в чем прикол-то? Я в душ хотел.
После пятой такой шутки командиры догадались изъять у нас саунд-систему на время.
В двенадцать, согласно графику, я явился вниз, на площадку, где командиры проверили наши магазины на наличие патронов, фляги на заполненность водой, и все остальное обмундирование. Из десяти человек, которые должны были заступать в караул, стояли восемь, двое остальных просто забили и легли спать.
– Свободен, отдавай рацию и иди дрыхнуть, – я сменил Ромку на боевом посту недалеко от нашего флагштока. В рацию кто-то все время матерился и орал на командирок, что его не меняют. Я выключил прибор, дабы не раздражал, и погрузился в свои размышления. Очнулся я от невероятного чувства голода. В иврите даже термин есть специальный: «манчес» – состояние неутолимого жора, овладевающее человеком после употребления марихуаны. Сожрав пару йогуртов из кармана, я вспомнил, что в комнате у меня есть еще десяток банок. Часы показывали три-десять. Меня должны были сменить уже больше часа назад. Теперь, включив рацию, уже я орал благим матом на командирку, которая не в состоянии поднять солдат с койки. В ответ рация извинялась женским голосом и просила подождать еще. Девочка пыталась поднять засранца, но он, очевидно, посылал ее. Тогда она попробовала поднять кого-нибудь другого, но остальные послали тем более, резонно замечая, что сейчас не их вахта. Оставив свой пост, я голодный и очень злой вернулся в корпус.
– Ты, дура недоделанная, давай сюда лист дежурств, какая сволочь меня не сменила? – я схватил за руку одну из командирок.
– Илья, что ты делаешь, ты не можешь покинуть пост!
– Заткнись, и смотри, как надо поднимать с койки! – я решительно вошел в комнату третьего цевета и, сдирая одеяло со всех подряд, стал искать Алекса.
– Блин, что ты делаешь?
– Охуел, чо ты творишь? – мычали раздраженные парни.
– Завали ебало, где Алекс?
– Ну, вон!
Резким движением я сорвал с него одеяло и, схватив за ногу, сдернул с кровати на бетонный пол.
– Оху...
Но мой удар ногой в живот прервал возмущение сонного гаденыша.
– Ты… я тебя… – отдышавшись, он еще хотел мне что-то высказать, но занесенный над ним приклад, и мое лицо, выражающее полную готовность впечатать его башку в пол, охладили пыл урода.
– Бегом в караул, сучий потрох! – я обернулся к мефакедке – вот что ты должна была сделать, глупая соска!
– Илья, это запрещено. Тебя за это могут судить, если он пожалуется.
– Он не пожалуется. Потому что тогда ему вообще пиздец.
– «Стукач», – произнесла девчонка русское слово с акцентом, – я знаю это слово. Русские не любят «стукач».
– Очень не любят «стукач». Просто пиздец, как не любят!
– А в российской армии командиры так же поднимают солдат в караул?
Я посмотрел на наивную девчонку:
– В российской армии солдаты сами вскакивают вовремя. А если кто-нибудь нечто такое выбросит, то командир его просто убьет.
– Выведет во двор и расстреляет без суда?
– Ну, зачем же так жестоко! Отпинает ногами так, что почки оторвутся и селезенка лопнет, а солдатик потом сам тихо помрет в лазарете.
– Хорошо, что мы не в России.
– Уж поверь мне, – я отправился доедать свои йогурты.