Безнадёгин : Русское солнце

12:31  25-10-2011
«Ярусский»- горделивая надпись, немного измазанная рвотой, светилась на черной футболке, как зубы в растянутой улыбке негра, перед кружком линчевателей. В ультрафиолете школьной дискотеки «Осенний бал» огонек русскости, трясущийся в слэме под « Иц май лайф», напоминал свет в конце тоннеля, расплывающийся в глазах пьяного автомобилиста. Зрелище это умиляло учительницу МХТ- бывшую проблядь из педучилища, и существенно повлияло на раннее половое взросление Виктора. Потому что не отдаться русскому- это плевок, пощечина и вагинальный герпес..
В университете черный цвет футболки не изменился. Менялась лишь надписи- от максималистской «лечу на йух» до тривиальной «секс-инструктор». На время экзаменов появлялся на футболке очконосный еврей Бродский в чепчике команданте с эпитафией «културал революшин». Это умиляло старых трухлявых преподавательниц так же, как цитирование Сталина и Бориса Рыжего.
Баб на филфаке было много, и все были сплошь некультурные. Без изюминки и лобковых волос. Интимная эпиляция была на пике моды, как и татуировки- иероглифы. Все были русские. Всем было похер. Самодержавные «царе-отечественники» прыщевели от напрасного рассеивания имперского семени по туалетам и наволочкам с гжельским узором. Модернизации не было, инновации сводились к бросанию сортирной бумаги в озерце унитаза, чтоб брызги от говна не расплескивались, аки чай в плацкартной тряске.
Улыбался русский Путин, русский Касьянов, русский Горбачев и русский Александр Карелин. Народ не писал в блогах про распилы, и педофилию, а коленопреклоненно расползался из гаражей, после встречи с сорокаградусной русской мечтой, навстречу бигудейной, тошнотворной реальности.
Было хорошо и кружились осенние листья.
Виктор любил осень, баб и ЛДПР. Осенью было посвящение, первокурсницы пили из гандонов смесь водки, портвейна, пива и дюшес- приобщались к нравам студенчества и общажной коммуны. Потом их облеванных, и нередко обоссаных, пользовали студенты факультета физической подготовки и индустриально-педагогического направления. Физмат оргии обходил по касательной к окружности, ведь варкрафт был уже создан, а нобелевку дали не им, а Жоресу Алферову. Некоторые из них отращивали длинные волосы, от которых на подушках и обоях оставались сальные трудновыводимые пятна, и нередко заводились в комнатах общежития вши. Их не любили, не признавали, потому что вокруг все были русские и всем было похер. Виктор матанов не любил тоже. Обычная неприязнь души поэта к скучным формулам распространялась на носителей занудного учения, как грибок, кочующий от ноги к промежности.
Виктор любил ЛДПР и баб. ЛДПР обещало, а бабы давали. Перебирая на видавшей виды шестиструнке знакомые аккорды из репертуара тезок- Петлюры и Цоя, Виктор погружался в музицирование и наблюдения за трепыханиями окрепших юных грудей, вздымавшихся в такт мелодии и изредка скуливших « вееетееер осеееенниииий». Игре на гитаре иногда сильно мешала по-юношески мощная и неудержимая эрекция Виктора. В такие моменты он откладывал гитару в сторону, заводил бушующую плоть за резинку спортивных штанов, подливал в стакан «Русский винодел» из литрового пакета, подсаживался ближе к носительнице иждевенной вагины, и эстрадно по- безруковски, сквозь зубы заводил « мне осталась одна забава». Забав в жизни Виктора, и правда, было немного. Точнее была одна и главная- ебля.
Ебле Виктор отдавался самозабвенно. Кидался в нее как гусар в омут цыганских глаз. Политике отдавался меньше. И если баб в жизнь свою впускал разных, и плохих и хороших, то политику только одну- либерально-демократическую. Часто бывало во время передачи « К барьеру» Виктор покидал шумные компании и спешно спускался в каморку комендантши. Комендантша улыбалась золотыми царскими зубами, бежала ставить чайник, и отнимать у постояльцев бухло. Виктор присаживался к телефону и набирал заветный московский номер. Владимиру Вольфовичу нужна была поддержка, а России справедливость. В быстро меняющихся цифрах телевизионного таблоида Виктор все пытался уловить свой скромный звоночек, но в хоре единомышленников терялся политический голос студента, Соловьев русофобствовал, а зуммер на порыв души отвечал монотонным тактом. Звонки были не бесплатные, и Виктор платил за них единственным, чем мог заплатить- еблей. Ебля была противной и иногда извращенной, с применением куннилингуса и непроизвольного золотого дождя. Комендантша была сорокапятилетней и похотливой. Виктор был молодым и горячим. На алтарь партийной борьбы, он клал самое ценное, что имел. Самое ценное не подводило и не иссякало
Так в борьбе, поту, и пламени души пролетели годы студенчества и демократии. Навис над страной Путинский эгрегор, эрекция спадала, осенние листья загнивали на неубранных тротуарах. В либерализме Виктор разочаровался, Цоя из репертуара вытеснили Летов и Ермен Анти. Виктор поступил в аспирантуру и на работу. Университет, а точнее команда веселых и находчивых, научила Виктора за годы молодости только одному- пиздеть. Пиздеть Виктор умел и любил. Это и спасло разочаровавшегося в жизни нигилиста. Повзрослевший Виктор стал корреспондентом провинциальных «Вестей».
В череде скучных, сплошь противных сердцу репортажей с полей и передовой партийно-единороссовской борьбы, Виктора спасало только одно- пьянство. Пьянство на работе было бичом и пряником, солдатской берцой и женской лодочкой. Плясали в танце тремора пальцы Виктора по грязной клавиатуре, металась душа между Сцылой и Харибдой, складывалась кириллица в простые и нужные народу слова. Слова непротивления и оптимизма.
Оптимизма Виктор не видел и оптимизма не разделял. На глазах у него расплывалась мокрая жизнь, как картинка в фокусе камеры. Операторы тоже не верили. Напивались они ежедневно и пели вечерней порою про черных воронов и таганскую тюрьму. Многие из них, бывшие сидельцы, плакали, кидались на жен с ножом, и выводили из строя дорогостоящее оборудование. Требовала душа народа перемен и свободы.
А душа Виктора плелась по жизни не шатко не валко, от судьбы к судьбе, от события к событию, как инвалид-колясочник, попрошайничающий в автомобильной пробке. Пока не посетила его пьяная и еще более пьянящая мысль- убийство премьера.
Убийцей Виктор не был, и оружием владеть не умел. Да и рассказы операторов внушали ему благоговейный страх перед тюрьмой и анальным насилием. Но не зря ведь Виктор был талантливым молодым журналистом, не зря улыбался он с экрана нетрезвому народу, не зря долго отмывался под душем от запаха мочи старой комендантши.
Вспомнил Виктор, как во сне, события бурных общажных каморочных ночей. И ясная мысль охватила холодеющую от ужаса и спирта голову Виктора. Ведь была у старой ведьмы припрятана старая двустволка на случай студенческих волнений, и терять ей было нечего, кроме оставшейся после операции на опухоли левой груди. А Путин как раз обещался посетить их скромный городок и нанести визит в государственный университет, осветить жизнь провинции своим солнцеликим присутствием. Народ, по заданию местного звена Единой России, на планерках, и школьных пятиминутках тренировался уже в падении на колени и целовании следов вождя. Ждал город премьера, а университет верил в честность сотрудников.
Тогда-то и подговорил Виктор, путем утех и поцелуев, старую комендантшу всадить в горло тирана горстку дроби из двуствольного оружия возмездия.
На крупном плане местных новостей трепыхалось в агонии тело русского светоча и тело комендантши, избиваемой микрофоном с символикой «Вестей». Боялся Виктор признаний старухи, и избивал ее манерно, беспощадно. За мочу, за унижения, за юность у старого телефона. К избиению старухи подключились активисты «молодой гвардии» и «народного фронта», и даже оппозиционеры- яблочники, отказавшись от затеи разворачивать перед агонизирующим телом премьера плакат « Свободу узникам совести», стали душить комендантшу язвительными выкриками. Правые- только на словах сильные.
Когда часы пробили 12, душа убиенного и душа убийцы проскользнули мимо вспышек фотокамер и нового евроремонта, сделанного к визиту премьера, и улетели, незнамо куда- в мир тотальной справедливости, а может быть на Меркурий.
Было хорошо и кружились осенние листья.
Виктор любил осень, борщ и неуклюжее русское медвежье солнце. Президент Кадыров улыбнулся с экрана широкой кавказской улыбкой и скомандовал «Пли». Автоматная очередь легко разорвала тюремные робы Соловьева, Константина Райкина, и Владимира Познера. Виктор поперхнулся, золотой полумесяц ордена Героя России прозвенел в тишине скромной кухни. «Постирать трусы-то тебе»- донеслось из ванной, «Постирай конечно»- ответил седой подвыпивший Виктор. С крупного плана застывшие глаза мертвого Соловьева смотрели Виктору в душу, как будто в пустоте небытия плелись на гудки его спасительного телефонного звонока.