Ирма : Мой клоун

Мой клоун никогда меня не смешит. Мой клоун опохмеляется водкой, закусывает черствым хлебом и горьким шоколадом. Включает пластинку Вагнера, закуривает Ligeros и предлагает мне новый смысл жизни. Мой клоун – страшный зануда. Я лежу на кровати в цыплячьем махровом халате, смотрю на своего клоуна, на его кривую черную улыбку и искусственные капли слез, и в который раз собираюсь свернуть ему шею. Мой клоун скоро умрет от цирроза, и потому я хочу помочь ему первой. Но сделать это чертовски сложно: то у меня не хватает духа, то мне все время кто-то мешает, да и бываем мы наедине крайне редко. Даже сейчас в моей комнате сидят какие-то люди: серая женщина, серый мужчина и серый ребенок. Они говорят, что меня любят, приносят апельсины, расчесывают мои спутанные волосы, заплетают их в две пшеничные косицы, кормят меня с ложки прозрачным куриным бульоном с гренками, шикают на вечно пьяного клоуна, выпускают в форточку валькирий.

Серая женщина всегда театрально плачет, заливает слезами всю мою комнату, я уже почти захлебываюсь в ее страданиях, но серый мужчина вовремя бросает мне спасательный круг, обнимает серую женщину и протягивает мне свою большую красную руку. На ощупь она как у манекена: пластмассовые пальцы обхватывают мои плечи, гладят мое запястье, щекочут кончик моего носа — навязчивые пальцы заботливого серого мужчины хотят казаться живыми.
Потом ко мне на колени забирается серый ребенок — маленькое злобное существо дергает меня за косицы, щипает мою кожу, повисает на шее, влажно целует, тараторит какую-то белиберду и дико меня утомляет. Капризное чудовище мучает и моего клоуна, отвешивает ему щелбанов, крутит фиги, роняет на пол; черные капли на мертвецки-белом лице выступают сильнее, серые мужчина и женщина считают это очень забавным.
Их визит длится бесконечно долго, и тогда я сама начинаю плакать, обычно это срабатывает, и они уходят. Моих слез, они почему-то не выносят.

Наконец-то мы вдвоем: я и мой клоун. Я залезаю на подоконник, закуриваю крепкую сигарету, отпиваю паленой водки, делаю из черствого хлеба безруких и безногих монстров, закусываю черным шоколадом, но мне никогда не бывает горько: я слишком сладкая внутри, как конфета с самой вкусной начинкой.
Вечереет. Я слышу, за окном грохочут взрывы, по улицам рассекают танки, огненными шарами падают с неба бомбы. В моем городе который год идет жестокая война, я не знаю, кто с кем воюет, мой клоун тоже не знает или просто не хочет говорить.
Мой клоун – жуткий тупица: он читает одни сентиментальные романы и вырезки из старых газет. И как назло все книжные магазины там, где я живу, сгорели, а новых не строят – людям не нужны настоящие книги. Я восстанавливаю отдельные главы по памяти, мои герои оживают, приветливо машут мне руками, я меняю концовку любого даже самого мрачного рассказа, никто никогда не умирает.
Мою фантазию почему-то пытаются усыпить. Я прячу разноцветные пилюли в углубления стены, там, где висит гобелен с деревенским пейзажем. Когда у меня будет достаточно ярких таблеточек, я соберу из них чудесную картину. Я повешу свою вариацию Дали или Мане над камином, буду раскачиваться в кресле качалке в том доме, что стоит на самой высокой горе над уровнем моря. Об этом тайнике знаю только я и мой клоун. Мой клоун меня не предаст: он умеет держать язык за зубами.

Когда мы не одни, мы всегда притворяемся: он становится деревянным, покрывается лаком, мой клоун очень правдоподобно замирает в страдальческой гримасе; я же наоборот болтаю без умолку со своими визитерами, (если это не тройка из «серых» — мужчины, ребенка и женщины), и заливаюсь звонким смехом. В этом цыплячьем махровом халате так легко казаться беспечной дурочкой, этакой, немного потерявшей себя чудачкой. Я больше не ломаю головой окна и стены, и потому меня не забирают в снежно-белую комнату, со снежно-белыми простынями, с крепкими ремнями и разрядами молний. Который месяц я существую здесь довольно сносно. Я даже могу гулять в заброшенном парке под присмотром моей сиделки – тучной женщины с равнодушным лицом, вечно занятой вязанием и игрой в пасьянс. Иногда за отдельную плату она разрешает мне выходить за ворота парка и одалживает ключи от каморки. На этот раз за свои услуги она взяла мои золотые сережки.

Мой клоун постоянно боится, что я могу забыть дорогу и не вернусь обратно или, что меня заберут в плен солдаты. Но я всегда возвращаюсь: на подоконнике сидит мой особенно грустный клоун, допивает последнюю бутылку, но в кармане халата у меня для него припрятана еще одна, сегодня я примешала в нее клофелин. Я не хочу, чтобы мой клоун чувствовал боль или страх.
- Давай, выпьем, мой единственный друг! — предлагаю я ему. Он улыбается черными накрашенными губами, выпивает добрую половину принесенной мной водки, белая пудра уже не скрывает желтизны его кожи, мой клоун неизлечимо болен, мне невыносимо хочется плакать, но я не могу быть несчастней его. Я жду, пока он свалится безвольным телом с подоконника, я бесшумно подойду к нему и сверну его тоненькую шею. Затем я выпью залпом остаток водки и впервые в жизни скривлюсь от этой блядской горечи.