Bobrzol : Торговка Хомяками

Рынок особенно шумен и тесен по выходным. Люди спешат, суетятся, торгуются. Под ногами людей снуют голуби воробьи, у заборов, греются на солнце сытые псы, они виляют хвостами когда, выходит знакомый продавец из мясного павильона. Ряды с битой домашней птицей и соленьями незаметно перетекают в небольшой клочок, вытесненный к краю рынка, где можно подобрать домашнего питомца, пусть не очень породистого, зато недорого. Здесь между аквариумами с цветными гуппи, расположилась со своими клетками Шура, она торговка хомяками. Её непомерно высокий рост и сильный визжащий голос, проявлявшийся во всю мощь каждую минуту, когда, она вдруг, начинала орать «Кому хомяков, хорошие хомячки!», — доводил до бешенства рядом стоящих, интеллигентного вида аквариумистов считающих себя отдельной высшей кастой, и обычно неохотно пускающих кого-либо к себе в торговый ряд.
-Хомяки, кому хомяков! Налетай – раскупай! Хомяк, лучший друг человека!
- Слушай, Шура, а тебе не кажется, что ты уже всех задолбала своими хомяками – с кислой рожей, говорил Аполлоныч, подкармливая гуппи.
- Вам не понять торговли. Реклама, двигатель торговли – отрезала она, и снова неизменный рекламный слоган прорезал мирный, монотонный рыночный галдёж, — кому хомяков, налетай-разбирай! Аполлонович, неодобрительно качнул головой, и принялся кормить рыб в другом аквариуме.
- Послушай, Шура, но ведь всегда считалось, что собака друг человека.
- А почему вы, собаками не торгуете?
-Потому что я океанолог. – Отрезал Аполлонович, будто бы оскорблённый.
-Прекрасно, слева океанолог, справа учитель физики, — она показала на молодого человека в очках, который безуспешно вылавливал сочком юркого барбуса, с такой сконфуженной физиономией, которая только бывает у фокусника у которого не выходит простейшая манипуляция приводящая к волшебству. «Прям академия наук какая-то, только что-то я с вами здесь уже второй год топчусь, а не поумнела». От сказанных ею, специально громко слов, на устах покупателей заиграли улыбки, которые подметил ловец барбуса, от чего с гневным негодованием бросил сачок и запахиваясь курткой удалился из торгового ряда толкая продавцов. На лицах покупателей появилось изумление, Шура хохотала, а Аполлонович, не растерявшись, подпрыгнул к опустевшему торговому месту и продолжил ковылять сачком в надежде вымотать полосатую неуёмную рыбку.
- Вы, извините, это с ним бывает, очень стеснительный.- Стал оправдываться старик за своего коллегу. Вдруг снова, как гром с ясного неба: «Кому хомяков, пушистых, щекастых!»
Наконец, Аполлонович, вбросил в банку покупки, и на последок лишний раз извинившись отдал сдачу.
-Народу как то сегодня мало, — неуверенно он обратился к пристально разглядывающей хомяка Шуре.
- Не знаю как у вас, а я сегодня уже пять хомяков продала, плюс витаминную подкормку, плюс домик. Вот, только что-то клетки не идут. Говорят, будут держать в банке. Что за народ – одно жлобьё. Смотришь так, вроде и одет хорошо, а купит одного хомяка и заладит: «…нет-нет, он в банке у нас будет жить».
- Слушай, Александра, — откашлявшись начал Аполлонович, зачем ты так с Борисом. Ты же видишь, что он мальчик, скромный, неуверенный.
- Вот только не надо этого. Кстати, вы обещались принести мне грелку. Забыли, небось?
-Ах да. Совсем память плохая завтра принесу. Что мама хуже стало?
- Та да, врач сказал к коленям грелку прикладывать. Ой, что-то я зеваю – она зажмурила глаза, зевнула и встряхнула головой. А, правда, что у меня толстая задница и нос длинный?
- О господи, да с чего ты взяла, — говорил Аполлонович, изображая конфуз.
- Знаю-знаю, врёте вы. А за глаза вовсю обсуждаете.
-Шура, вот только мне со своим возрастом, обсуждать чьи-нибудь формы – не тот возраст.
- Ага, нуда, знаю я вас стариканов. Молчите, а потом весь рынок смеется.
День подходил к концу. Ранней весной темнеет рано Борис подошёл через час, собой напоминая подранного кота, и отмалчивался весь оставшийся день. Шура продала ещё пару хомяков и клетку. Под конец дня позвонила мать, едущая за ней с другого конца города, с тачкой, что бы помочь, забрать торговый скарб, так как одному его не уволочить. Ряды пустели, Борис собрав аквариумы на тачку, слил предварительно лишнюю воду распрощался как обычно, бросив неуверенное тусклое «пока» смотря при этом вниз, словно ему было стыдно. Последним ушёл Аполлонович, толкая одной рукой тачку, второй опираясь на трость. Становилось холодно, безлюдно, даже собаки, ушли искать тёплые места. Рынок вот-вот должен закрыться. Шура, стояла уже снаряжённой, хомяки уложены на тачку, и закрыты одеялом. «Помёрзнуть могут, где же старуха» — переживала она. Ещё раз проверила ни чего ли ни забыла, как поднявши голову из-за старого бетонного прилавка заметила знакомый силуэт приближающейся матери.
-А я уже думала звонить. Думала что-то случилось.
- Ох, днём как мне ногу скрутило-то, жуть. Прошлась, вроде отошла – добавила старуха, увидев на лице своего ребёнка переживание. «Эй там, красотки, по шустрей. А то заночуете здесь!» — кричал охранник, из жёлтого пятна фонаря где-то на другом краю рынка.
- Ну всё, где сумка, давай.
- Нет уж, сумка тяжёлая, ты сегодня будешь катить коляску. Мать решила выказать негодование, и заявить что, способна тащить сумку, с кормами, но боль в ногах была столь сильной, что лицо, не подчинившись разуму, изобразило усталость и облегчение. Они затащили поклажу, в трамвай.
Трамвай пуст. За окном серая холодная улица, тянется скучным немым кино. Когда подошел билетёр, женщина с вычурным макияжем на лице, мать предъявила, пенсионное удостоверение, обёрнутое в затёртый целлофан.
- Так, а за сумки, это же багаж, — с возмущением, обратилась она к Шурке.
- Не буду я платить за сумки, у вас трамвай пустой, что нам ещё две остановки осталось платить. У вас трамвай пустой. – Отбарабанила она, после паузы повторно.
- Нет, вы только посмотрите на них, залезли две королевы, сидят и не хотят платить. Василий! -Вдруг как заорёт, кондуктор, — эй Василий тормози! Трамвай потихоньку сбавил темп, и остановился, открылась дверь водителя, из которой появился сгорбленный коренастый мужик, в засаленной распахнутой куртке с щетиной и дымящей сигаретой во рту. Он неспешно подошёл к пассажирам.
- Люда, что тут?
- Да вот, две мымры за багаж не платят. Водитель, окидывает заплывшими красными глазами женщин, — ну что дамы, платим или высаживаемся.
- Да вы что, у вас трамвай пустой, совсем что ли хам! — вспыхнула Шурка.
-А-ну ка Люда, сходи, нажми тумблер, эта сволочь совсем страх потеряла. Люда повеселев пробежалась в кабину водителя, тарахтя распахнулась в серую улицу гармошка дверей. Водитель в начале схватил тачку, на ней повисла Шурка, что-то крича, к ней подбежала Людочка и вцепилась в воротник став тянуть на себя. Мать решившая спасать своего ребёнка с криком «Что же вы делаете сволочи!» бросилась на Людочку. Водитель же подхватив тачку одним лёгким движением вышвырнул её на улицу, и пошёл к себе в кабину. Тачка рухнула, на колёса, вся вздрогнув, ремень стягивающий клетки треснул и хлипкая конструкция развалилась. Следом полетела сумка. Мать и дочь тут же выбежали. Трамвай, спокойно постукивая, поехал дальше в своём гордом одиночестве.
Вместе с трамваем уехал и свет. Сумка треснула, и на мокрый асфальт высыпался корм, и прочая мелкая дребедень, они долго искали пачку с витаминами для хомяков.
- Ну и чёрт с ней, — сказала мать.
- Поищем ещё, сейчас, вот у меня есть зажигалка. В темноте с треском засветилось жёлтое пламя, жёлтым же светом освещая жухлую траву, пивные пробки, окурки, разбросанные на клумбе.
- Откуда у тебя зажигалка? -Удивившись спросила мать. Вдруг Шурка начала плакать, но про себя, слёзы текли, но голос не дрожал, был ровным, только слова получались сдавленные, словно проглоченные
- Прекрати… я не курю, это Борька забыл, чтобы не спёрли, я забрала, ты же знаешь нашего дворника, он прихватывает всё, что плохо лежит.
- Что с тобой? Болит что ни будь? Ударилась?
-Да нет. Всё в порядке, ну вот, только прекрати эти свои обнимания.
Дома были расставлены по полкам клетки с хомяками, в которых пришлось наводить порядок. Всего две клетки оказались погнутыми и Шурка сама выровняла их: «Вот так, вроде не заметно, правда?» Она обратилась с вопросом к давно отошедшей на кухню матери.
- Идём. Идём, покушаешь – кричала мать с кухни.
-Не хочу!- крикнула Шурка, и запереживала по поводу одного из хомяков, который странно и необычно для хомяка себя вёл, будто не мог найти себе места. Пушистый хомяк с рыжими пятнами заплетал ногу и никак не утихомиривался.
- Ну что, плохо тебе, побило тебя, решил завтра сдохнуть? – Обращалась она к хомяку. Уж кто-кто, а Шурка знала, что хомяк – не долгожитель и радует всего один-два года от силы, а после его хоронят в маленькой могилке, — дети, обычно втыкают ещё и миниатюрный крестик из связанных веточек. Мать таки, дозвалась к обеду своего ребёнка. Шурка ела котлеты без обыкновенного аппетита. На окне отражается маленькая кухонька и две уставших женщины, в тусклом свете жёлтой лампочки, а за окном от скуки покачивает ветвями, шелестит лоскутами объявлений ветер. Уже ночь и засветилась луна, до этого скрываемая густыми облаками. С улицы, едва различимо доносились голоса, гневные, злые голоса людей пытающихся что-то разделить.
Когда мать зашла через пол часа в шуркину комнату, затем чтобы пожелать ей хорошего сна, то нашла её спящей и выключила горящий ночник. Перед этим успев прихватить свежий номер журнала с новинками светской жизни и коллекциями современных модельеров, который Шурка покупала постоянно. В итоге, до отказа набитый шелками, бархатами и крокодильей кожей прочитанный номер, шёл на подстилки для хомяков. Однажды, когда, Шурку в шутку спросила Аня, — её подруга, — «За какие бы туфли, ты отдалась неизвестному мужчине?» — то, она быстро сорвавшись с места, подбежала к клетке и вытянула оттуда желтовато-серый от помёта лист, с прилипшими к нему пшеничными зёрнами, взбудоражив сонных хомяков. Стряхнув рукой налипшие зёрна она тыкнула пальцем, на туфли в которые обута дистрофически-худая блондинка с болезненно-бледным страдальческим лицом и сказала вся просияв: «Вот они».
Утром, с выпрямленными клетками Шурка отправилась на рынок. Утром трамвай едет быстрее и до рынка езды всего двадцать минут – не больше. Шурка ехала стоя, придерживая свою поклажу, её глаза задерживались на ярких вывесках магазинов, застывших в витринах манекенах, одетых во всё модное, и очень часто съезжали в сторону неба, сегодня особенно светлого, с едва различимыми белыми разводами облаков. Кажется, наконец, весна задышала полной грудью. Вместе с ней на остановке выгружались бабки из пригорода, вытягивая бесконечные сумки, бутыли, корзины наполненные домашними яйцами, творогом, копчёным мясом, квашеными грибами, спеша, пыхтя, задорно стрекочущи они направились к серым рыночным воротам.
«Хомяки приехали!» — расплывшись в улыбке крикнул охранник завидев Шурку. Когда она проходила, мимо, он, выгадав момент ущипнул её за задницу. Шурка же, обернувшись вдруг крикнула: «Отстань, козёл!», от чего охранник опешил, не раз, проделывавший это с ней. Погодя, нашёлся что ответить и крикнул в след: «Сама дура!». Она быстро раскладывала на прилавке товар, соорудив блестящую на солнце конструкцию из клеток. Рядом стоявший Борис, закурив, решил у Шурки спросить про её рабочий настрой и получив в ответ «Да так, не знаю пока», продолжил отрешённо выпускать дым кольцами, под старую шиферную крышу торгового ряда.
- А где Аполлонович, уже поздно ведь, всю торговлю пропустит, — спросила она, заметив пустоту справа, и, вдруг, не дожидаясь ответа: « Кому, хомяков, хорошие пушистые хомяки! Хомяк друг человека! Лучший подарок ребёнку и взрослому, пенсионеру и трудящемуся!»
К Шурке подошла мамаша, с тыкающим в клетку пальцем ребёнком.
- Почём?
- Полтинник за одного, двести за двух с клеткой.
- Девушка, да нам и одного много. Шурка, с преувеличенным удивлением на лице (успешная торговля требует ещё и небольшого актёрского таланта, который к слову у неё имелся) пустилась в объяснения: «Да вы что, а если что произойдёт, не дай бог с хомяком, то ведь это же какое горе. А так хоть второй останется, всё как-то легче будет на душе. Поэтому берите сразу двух. Кроме того, хомяк в одиночестве очень скучает и становиться пассивным» — серьёзным тоном говорила она.
В полдень появился Аполлонович. Свое отсутствие, он объяснил тем, что снова забыл грелку, и решив, наконец, выполнить обещание, возвращался домой с пол пути. «Да зачем, вы, после завтра бы принесли, ну прямо-таки вам это нужно было. Я бы ещё без грелки обошлась».
- Нет уж, ты бы да, а вот мать — нет. Вот она, — вытянул красный кусок резины Аполлонович и передал Шурке.
- Ну, спасибо вам. После рабочего дня был хороший выторг, и одну часть денег Шурка, отложила, вторую большую отдала Матери. Накрасила губы, одела серёжки, надела кофту, считавшую сокровищем своего гардероба, и замелькала, между своей комнатой и санузлом. «Ты куда, намылилась, опять в пятом часу прейдёшь. Ты чего молчишь! Опять я не буду спать ночь?»
- Мама, всё в порядке. – Натягивая спешно туфли, и дожевывая бутерброд говорила Шурка. – Дверь я сама закрою, ложись спать. Ах, да, Аполлонович грелку принёс, — поищи, там в сумке. И, это, подбрось витаминов рыжему, какой-то он совсем плохой стал.
Она вышла в восемь вечера, уже стемнело, трамвайная остановка освещалась неоновым светом витрины, бутика с французскими нарядами. Шурка рассматривала, манекенов, в заграничных шмотках, дам за сорок неспешно двигающимися между полками их кислые мины, натянутые лакейские улыбки продавцов, вертящихся возле них, пока не услышала приближающийся неровный, сбивчивый перестук трамвая, словно он болен стенокардией как и её мать.
Вышла, на остановке хрипом объявленной: «Парк трудящихся коксохимической промышленности». Следуя через темноту местами весьма запущенного парка к фонарям светящимся в дали, она прошла к одной из лавочек, расположившихся вокруг клумбы уселась, достала сигарету и закурила. На соседних лавках сидели, другие девушки, даже женщины. Вот появился первый автомобиль, иномарка медленно проехала по кругу, вырывая из темени пространства светом фар сочную цветастость ночных бабочек. Автомобиль остановился возле Шурки. Плавно опустилось слегка размытое, тусклое лицо Шурки отражённое в боковом стекле.
- Сколько? – Холодным голосом спросил человек в автомобиле потягивая сигарету.
Сашка ещё в дали рассмотрев, дорогие колпаки иномарки, ответила: «Для тебя дорого».
Водитель едва различимо усмехнулся, и спросил снова: «Лет тебе сколько?»
- Двадцать.
- Садись. Шурка, наклонилась к водителю и продолжила: «Во первых ни каких, машин, групповухи, собак, и прочего ясно?»
-Садись, ничего этого. Всё будет по старинке.
- И ещё, я только в автомобиле.
- Садись. Водитель распахнул дверцу, в которую впорхнула дымящая сигаретой Шурка.
-Я тут, знаю тихое место, вон там за ДК. Водитель включил громко музыку. Перед этим Шурка услышала, как привычно устрашающе щёлкнули дверные замки. Автомобиль резко рванул с места, и быстро миновал нужный поворот, отчего Шурка, начала дёргаться и кричать: «Мы так не договаривались! Козлина, мы так не договаривались!» Она потянулась в сторону водителя и была готова расцарапать ему лицо, красная точка сигареты искрясь некоторое время металась по полу салона у её ног, но вдруг её руки, были стиснуты ещё более сильными, вывернуты вверх и назад, далее на запястьях щёлкнул холодный метал. Кто-то сзади, также ловко поймал её подбородок, откинул слегка сиденье, надавил на скулы, от чего появилась сильная боль и рот открылся сам собой, в него был вставлен кляп. Сиденье вернулось обратно в нормальное состояние и водитель, уменьшив звук заговорил: «Не бойся, ни кто тебя не собирается трахать. Успокойся глупая. Тебе заплатят. Сейчас мы едем в театр. Там будет один человек, и ты с ним будешь смотреть балет. И, если ты, падла выкинешь какой-нибудь фортель, то я и тебя и твою родню перекручу на фарш, ясно?». Шурка кивала, только её глаза продолжали кричать, что-то нелепое про страх и ужас. Из под кляпа сочилась слюна, которую то и дело приходилось отирать о плечо.
Автомобиль подъехал к большому красивому магазину. С неё сняли наручники, вытянули кляп. В магазине, её быстро переодели в роскошные вещи, там же сделали макияж, причёску. Она смотрела на себя и не могла понять происходящего. В зеркале за ней отражались два угловатых и чёрных как гробы силуэта мужчин — водителя не расстававшегося с сигаретой и в помещении и видно его помощника, который окинув Шурку взглядом сказал: « Ага, всё что нужно. Теперь потопали».
Следующая остановка была у театра. К нему они проезжали знакомыми улицами, центральной части города, на которые заходить Шурке обычно было незачем. Всё казалось знакомым и необычным. В коридорах театра тихо и в приглушённом свете переливается золотом густая вязь лепного декора. Проходя мимо буфета, Шурка заметила, как двое задержавшихся женщин с бокалами вина в руках её рассматривали, взглядами недоумённо жадными и завистливыми как тогда показалось. Старуха билетёрша, откинула, перед девушкой и её конвоирами бархатную занавеску и открыла дверцу, ведущую в уединенную ложу. Внутри же происходило действие, вокруг всё сверкало серебром и золотом. В их стороны, обернулись взгляды ещё двух гробов, таких же коротко стриженых мускулистых мужчин, видимо с трудом сумевших себя вместить в маленькие театральные креслица. Её усадили в центре, с каким-то мерзковатого вида стариком. «Дитя, вот возьмите, — он тыкнул Шурке фарфоровый бинокль, — сейчас, не пропустите, наступит истинное наслаждение, будет одно из лучших фуэте которое я видел». В глазах у Шурки, закружилась на одной ноге, другую то и дело отбрасывая и прижимая снова, танцовщица в белом; её белая пачка напоминала циркулярную пилу, плывущую в цветистом, праздничном мире декораций, под лёгкую привлекательную музыку. Дед снова заговорил, только теперь его голос ещё больше походил на шёпот: «Молчите-молчите. Вы теперь видите, сколько мощи, сколько обезоруживающей красоты скрыто в этом танце. Порхать так легко и беззаботно, чтобы были не видны натянутые до предела жилы, напряжённость мускулатуры. Это мне нравиться. Так должно быть всегда и везде». Дед вытянул из внутреннего кармана пиджака флягу и приложился. «Да-да и не отрывайте же вы бинокля, сейчас будет поддержка, какая-никакая, а поддержка». На сцене молодой человек с улыбкой на лице поднял девушку и стал быстрыми шагами обходить полукруг из замерших танцоров, словно бы предлагал им приобрести барашка и старался развернуть товар так, что бы каждый мог рассмотреть его хорошенько.
-Н-да, если я дальше буду это смотреть, то моё фуэте станет совсем карликовым и незаметным, -вдруг закапризничал старик, -как балясина старой люстры среди блестящего хлама на барахолке. Должен заметить – вы, как мне кажется, слишком напряжены, слишком ангажированы жизнью. Такс-с, — он вытянул щёлкнувшие круглые часы на цепочке мутно светящиеся тёмно-жёлтым. — До свидания и спасибо. Вы можете досмотреть спектакль. Старик тихо удалился, не оставив в памяти ничего кроме галстука-бабочки, худого несимметричного лица в морщинах и бронзовой фляги. Когда, спектакль окончился, ей дали денег, вдвое больше чем она просила. Было предложено оставить себе туфли и дорогущий вечерний наряд, от чего Шурка отказалась. В магазине она переоделась в свою серую одежду, радовало то, что наконец ноги избавились от туфлей на высоком каблуке немного давивших. Ровно в двенадцать она уже вертела ключом всю в ошмётках объявлений дверь своего подъезда.
Она подымалась по сплошь тёмной лестнице, всё было как в бреду, сознание, наконец ощутив безопасность раз за разом проделывало попытку понять, прояснить произошедшее всё время упираясь почти с ходу в непонимание в ощущение абсурдности, но пересиливая усталость снова бралось что-то объяснять, строить догадки, приплетать факты из прошлого. Казалось, что это всё не с ней случилось с другим человеком, почему именно её выбрал случай? Ночь была бессонной, в голове кружились белые танцовщицы, музыка отдавливаемая куда-то на край сознания, тут-же возвращалась как только сознание переключалось на борьбу с танцовщицами и предстающей во всей яркости декорацией. И вот, утратив всяческую силу бороться, всё поплыло красочными звонкими картинками, её увлёк несвязный, невыносимо сладостный сюжет сновидения. И ещё утром, она удивлялась своим ночным видениям. И та лёгкость с которой позволила себе вляпаться в реальное происшествие осуществившееся совсем не по её плану.
- Я хочу сказать, что вчера сдох рыжий, я его смыла, — обыденно говорила мать, ворочая ложкой в чашке с кофе.
- Ну и черт с ним.
- Как ты вчера провела время с друзьями?
- Нормально, как всегда. – То и дело зевая, отвечала Шурка.
- А сегодня, что делать будешь, ведь сегодня выходной у тебя. Может, поедем, джинсы купим?
- У меня есть джинсы, мне не надо.
- Те старые, тебе новые нужны, модные.
- Мама, да ты что у меня весь шкаф джинсами забит.
- Ну чего ты хочешь. А? – Спрашивала мать, с осторожностью, зная всю неожиданную вспыльчивость натуры дочери.
- Ничего! Ничего мне не надо, просто жить и всё, и ты престаёшь ко мне с утра, козлиха! – Вдруг вспыхнула дочь и большими шагами, понеслась к себе, хорошенько при этом хлопнув кухонной дверью ни раз испытывавшей подобное потрясение, да так сильно, что даже кактус на окне поджал свои иголки. Она зашла в свою комнату и включила на всё громкость композицию «Sleeping Sun» англоязычного исполнителя Nightwish. Весь выходной день прошёл в бесцельных шатаниях по квартире, при этом избегая лишних пересечений с матерью.
На пустой местами клетке беззаботно играло солнце, ей отчего-то захотелось просунуть пальцы сквозь золочёные покорёженные прутья и зарыть их в мягкие опилки. В середине дня она выпила крепкую чашку чая, и продолжала игнорировать просьбу матери, перекусить чего-нибудь. Под вечер, она приняла ванную; красивое её тело видело только щербатое зеркало и то мельком. Она набрала побольше воздуха в лёгкие и грудная клетка потянула её к верху; выпустила треть тюбика с шампунем к себе в ванную, сливая его тонкой оранжевой струйкой; быстро образовывалась над поверхностью воды пена. Пена вспучивалась и нарастала перед глазами серой шипящей стеной.
Спешно одевшись, сгребла в охапку все сбережения копившиеся под матрасом на пластику носа целых два года и рванула из дома прочь, быстро-быстро, даже не сказав пока матери смотрящей очередное политическое шоу. Уже в трамвае она, подняла не унимавшуюся трубку, которая, вздрагивала как от сильного холода каждую минуту.
- Алло, — внимательно всматриваясь в черты своего лица отражённые в трамвайном окне сказала
Шурка.
- Ты это куда, на ночь глядя опять, а, и опять она к друзьям, нет я не пойму, у меня сердце не выдерживает, ну куда ты – всё увеличивая силу голоса, не то что бы спрашивала мать, а скорей утверждала – опять нависать будешь, засранка такая?
- Сколько можно повторять: висеть, мама, висеть, — спокойно отвечала Шурка. Мать выключила связь, точнее резко её оборвала. Как-то покорежено произнёс, вроде мужской голос: «Остановка комсомольцев».
Это был большой и красивый магазин с ангелоподобными продавцами, — действительно, сколько им платят за такую воздушность? Она проходила между теми же рядами, но только без вчерашнего конвоя. Также как и вчера слепили яркие лампы, блестели бляшки, пуговицы, нашивки модных брендов.
Она сразу нашла вчерашний свой наряд, подняла за лямки туфли в которых ей было тесно и поставила перед кассиром. Подошва была немного оцарапана, сверху на глянцевой поверхности появились мелкие морщинки – «Это они».
Кассир, аккуратно выглядящая молодая девушка, едва заметно приподнявшись с места, неуверенно спросила: наличными? И уже нельзя было что-либо остановить, заградить путь широкой грудью. Действовало настроение, бурлящее, искристое.
- Да, я согласен, хотя со стороны бредово! – кричал в трубку мужчина повисший на поручне и украдкой посматривавший всю дорогу на Шурку, — я это читал, там, в начале, про репортёршу какую-то, потом про больного старика – ерунда-ерундой! Зачем такое печатают – головы поотрывал бы…
«Парк трудящихся коксохимической промышленности» — Покорежено произнёс голос, половая принадлежность которого была стёрта качеством воспроизведения трамвайного динамика. Шурка выскочила в ночной смиренно ожидающий дневного солнца и тепла парк, вдали виднелось светящееся ожерелье из фонарей, к нему она и направилась. Новые туфли, были так же требовательны как и вчера не позволяя ногам расслабиться. Впрочем, и вечернее платье, сковывало, так как не было предназначено для длительных резвых переходов. Человек в таком облачении подобен коллекционной марке, бережно перекладываемой пинцетом из кляссера в кляссер. Всё было, так же как и вчера, она уселась на ту же лавочку, только взгляды других женщин теперь были испуганными и удивлёнными. Закурила сигарету, и принялась разглядывать женщин по соседству, их привычная пошлая разукрашенность теперь от чего-то веселила. На кольцо въехал автомобиль, его фары тускло горели. Остановившись возле Шурки, водитель кинул в открытое окно: «Сколько?»
- Четыреста.
- Дорого.
- Четыреста
- Давай, только без фокусов, понятно? Автомобиль, заехал куда-то в дебри парка в темноту и со стороны если бы был свидетель, то он бы услышал как в тихий мир ночных шорохов парка и напева ветра в ветвях уродливо вторгается громкая музыка, бьющая из чёрноты открытого окна автомобиля, словно поток нечистот, безрезультатно пытаясь заглушить ритмичный скрип рессор.
-Ну, что, а теперь куда тебе, мастерица? — Расплатившись, устало спросил водитель.
- Теперь вот там, у киоска на остановке, — бросив потухший взгляд в улицу сказала Шурка.
- Смотри-ка, я и к подъезду могу подвезти если по пути, а то ты в своём наряде замёрзнешь. Подвести?
- Нет.