Ким-Де-Форм : Одинаковые мужчины

Так уж получается, что все рассказы начинаются с покупки бутылки виски в супермаркете. И эта история тоже не стала исключением.
Сегодня я держал в руках шотландский односолодовый неизвестной мне марки, литр за шестьсот рублей. Через полчаса будет одиннадцать вечера.
Надо же, успел.

Теперь дело за малым – добраться домой. К ней.

Я дополнил вискарь джентельменским набором из пары плиток дешёвого шоколада, закинул в пакет двушку Кока-Колы и ещё купил у бабки за углом потрёпанную красную розу. После этого побрёл вдоль улицы к своей цели: тускло светящемуся окну на пятом этаже в следующем доме. Уличные фонари, словно сияющие бусины на чётках священника, указывали мне дорогу.
Через домофон я услышал голос — уставший, полусонный:
-- А, это ты, Серёга… Входи.
В подъезде стояла кромешная темнота, я начал подниматься наверх, запинаясь через каждые две ступеньки, пару раз даже чуть не разбил бутылку в пакете. «Вот оно, мировое существование, снова козни строит», — пронеслось в моей голове. Звучало убедительно, хотя я отлично понимал, что этому мировому существованию до меня нет абсолютно никакого дела. Хотя, если задуматься, что-то же должно быть ответственно за эту темноту. Если в моём пакете разобьётся бутылка – всё к чёрту!
Может это карма или что-то в подобном роде. Как предостережение: не ходи сюда, измена жене – хреновый поступок.
-- А-а-а, затки рот, — прошептал я себе под нос. – Параноик…
Света открыла дверь после моего третьего звонка. Улыбнулась, обняла меня по-дружески, мы обменялись любезностями, потом она взяла из моих рук пакет с покупками и понесла его на кухню.
-- Что-то ты припозднился…
-- Ну, понимаешь, работа, дела.
-- А я борщ сварила, хочешь поесть?
Ну надо же какая ирония, моя-то тоже постоянно борщ готовит…
-- Н-н-нет, спасибо… сегодня у нас вместо борща будет шотландский односолодовый виски. Я, правда, не знаю значения слова «односолодовый», и не понятия не имею как такой вискарь отличается от других, но звучит сильно.
-- Ах-ха-ха, ты мне розу купил, — на кухне я увидел, что бутылка вискаря уже покоится на столе, а Света рассматривает мою розу.
-- Ну, не каждый день же встречаемся…
-- Ой, слушай, а мне некуда её поставить… вчера только переехала на эту квартиру, вещи ещё в пути… Есть только две кружки, и… и всё… кувшинчики послезавтра привезут…
-- Ничего, можно потом в стакан поставить, а сейчас на время в раковину, или… или… — в голову пришло решение. — А давай… в унитаз.
Света посмеялась, но идея ей почему-то понравилась. Она забежала в ванную, поставила цветок стеблем в середину унитаза, облокотив его головку о сливной бачок. Один из лепестков отвалился и упал в воду.

Когда я видел её в последний раз?

Кажется, пару лет назад, на встрече выпускников. Она тогда была чуть ли не единственной девушкой, сумевшей сохранить своё тело стройным, подтянутым. Её грудь не обвисла, волосы по-прежнему были длинными и блестели в свете электрических лампочек.
Вчера я узнал, что она приехала в город.
И сразу к моим мыслям прицепилась эта навязчивая идея.
Измена.
Утром жена тревожно поглядывала на меня, хотя я так же, как и обычно, ел борщ и раздражённо убеждал её в важности сохранения связей с былым студенческим братством, в чистоте своих намерений, в том, что между мной и Светой только дружеские отношения. Машка ничего не сказала в ответ, только нахмурилась и плеснула мне в тарелку добавки.
Теперь я сидел напротив Светы и любовался ею. Красавица: длинные золотисто-белые волосы, обтягивающая бирюзовая блузка с округлой выдающейся вперёд грудью, плоский живот, ну и, конечно, великолепная задница в классических джинсах. Девушка-конфетка. Как будто со времён первого курса для неё ничего не изменилось.
Мне стало неловко перед нею за своё растущее пузо и помятое рабочими буднями лицо. И ещё за эти здоровенные мешки под глазами. За неторопливую взрослую походку и проскакивающее порой старческое кряхтение.
Иногда со спины меня называли «отец», когда я неудачно вздыхал с таким пожилым хрипом.

Скорее разлил по кружкам вискарь и разбавил его сверху Колой.

-- Как у тебя дела, красотка, — спрашиваю.
-- Неплохо, завтра пойду устраиваться на работу. Москва такой большой город… я боюсь.
-- Ничего, привыкнешь.
-- Мне сказали людям в глаза не смотреть.
-- Ерунда, можно смотреть, ничего страшного, но только испортишь себе настроение.

Вискарь в бутылке заканчивался, но разговор так и не клеился. Всё вертелось вокруг студенчества, но старые шутки и истории звучали как-то блекло, скучно. Недостоверно, словно спецэффекты в фильмах шестидесятых годов.
Человека в резиновом костюме пытаются выдать за инопланетянина, а студенческие попойки за золотое время и настоящую дружбу.
Всё такое далёкое, пустое, из других жизней других людей.
Света стала рассказывать про то, как она несколько лет пыталась построить отношения с разными парнями, но каждый из них через пару месяцев скрывался из виду, говорил об остывших чувствах и короткой увлечённости.
-- Всем этим козлам одно нужно было… Сам знаешь что… Обидно. Хорошо что я могу с тобой вот так об этом поговорить, как с другом. Ох, ты не представляешь себе, как я это ценю…
-- Да, я понимаю, Светик. То, как вели себя эти мудаки – мерзко.
Говоря вслух «мерзко», я представлял себе её тело в постели. Поглаживал сквозь ткань джинсов приготовленный для сегодняшней ночи презерватив в правом кармане, ребристый «Контекс». Машке такие нравятся, она успевает кончить до меня – эти волны по резине очень возбуждают её. Я тоже остаюсь довольным – не нужно долго пыхтеть под одеялом, переходить на ласки руками, опасаясь спустить раньше времени
Должно работать и со Светкой.
Хотя я бы её как следует пощупал и руками, у неё такое шикарное тело…

Мы ещё полчаса тыкались словами в эту стеклянную стену неинтересных друг другу разговоров. Зевали от скуки, глотали пойло.
А потом вдруг резко откуда ни возьмись голова загудела и пространство вокруг поплыло.
Односолодовый шотландский самогон устроил автомобильные гонки в крови. Развеселился. Захотелось танцевать и смеяться.
Я включил музыку на сотовом телефоне и закинул его в пустую кружку из-под вискаря. Писк дохлого динамика, резонируя от фарфоровых стенок кружки, стал громче. Я начал подпевать. Света пыталась изобразить какую-то фигуру: она повернулась ко мне спиной и томно попробовала медленно опуститься к полу под музыку, но почему-то поскользнулась на ровном месте и чуть не ударилась головой о кухонный столик.

-- Сииииирёг, — сказала она. – Хошшшь борща, а?
-- Нннне, — ответил я. – Трахаться хочу.
-- Так хорошо что ты ссссразу приехал ммминя ппподдержать… Так страшно здесссь…
-- Я помогу, есссли што… Давай лллляжем на диван… Ппппросто ппппоговорим, ннничего тттакого… Просто поллллежим.
-- Хоррррошо что мы пппросто друзззззь… ик… я.
-- Ага.

Я разлил остатки пойла. Света заплакала. Она стала говорить о том, что скучает по своим родителям из деревни: они там совсем одни. Ровно в восемь вечера садятся на мотоцикл и едут на другой конец улицы, туда, где иногда бывает телефонная связь. В Москве в это время три часа дня. Мама сквозь свист ветра спрашивает как у Светы дела, что она кушала и чем занималась, а усталый папа смотрит на небо и ждёт дождя, и его сердце почему-то щемит.
Я гладил Светку по голове, вытирал ей слёзы и думал о том, что всё это нытьё – она в Москве всего-то один день, разговаривала с родителями всего лишь раз, а уже понапридумывала ритуалов и украшений. Развела здесь, понимаешь, трагедию.
Женщины, одним словом.
Конец света для них всегда начинается со сломанного ногтя.

Я сослался на то, что мне надо с утра на работу. Зарёванная Светка кивнула, и мы с ней вышли из кухни в зал.

Зал в моих глазах никак не мог детализироваться, я ударился головой о выросший из-под земли шкаф, пнул ногой какую-то книжку. Пару раз споткнулся и, наконец, присел на краешек желанного дивана.
Я по-прежнему едва ворочал языком, но и моя подруга тоже. Видимо, поэтому мы хорошо друг друга понимали.
Как-то так это было:
-- Я могу постелить тебе на полу, — предложила она.
-- Ой, знаешь, такое дело – я ведь не высплюсь, вся спина в синяках будет, — соврал я. – Давай уж я как-нибудь сбоку прилягу, мы же, блин, взрослые люди, чего нам стесняться.
-- Ннну… я, конечно, не стесняюсь… но как-то…
-- Да ладно тебе, ерунда какая.
Мне очень хотелось посмотреть на то, как она снимает с себя одежду, но пространство перед моими глазами разваливалось на куски, я никак не мог сосредоточиться: вместо её тела видел то дверь шкафа, то подлокотник разложенного дивана, то розовую подушку с вышитыми на ней цветочками.
«Чёрт с тобой, пойду по приборам, как Чкалов», — решил я по себя и начал стягивать джинсы. Штанины выскальзывали из пальцев, это начало меня бесить, я резким рывком стянул их и выбросил куда-то в темноту.
«Мать твою, а как же презерватив?», — промелькнуло в моей голове, но было уже поздно.
Найти штаны в расплывающейся перед глазами комнате уже нереально.

«Хрен с ним, попрошу её передёрнуть мне рукой, а потом кончу в рот. Она должна согласиться, мы же друзья…»

Я с трудом стянул с себя футболку и обессилено откинулся на спинку дивана. Кое-как натянул поверх одеяло.
Впереди шмякнулось Светино тело, невероятно горячее. Я потянулся к ней, обнял её, начал целовать. Света отвечала взаимностью. Мы очень быстро шевелили языками во рту друг у друга, так, что из уголков губ капала слюна. Наши рты онемели от выпитого вискаря.
Я начал гладить руками её живот, грудь, задницу. Мои пальцы не находили там складок, апельсинового целлюлита или висящего жира.
Пальцы привыкли к формам моей заплывающей жены, а здесь всё по-другому – как пригоршня утреннего зимнего снега, как волшебный мир с единорогами и вечнозелёной травой.
Я всё реже прикасался к Машке, всё тяжелее возбуждался, я так устал от этого…

-- Нет-нет-нет, — начала бабскую канитель Светка. – Мы не должны этого делать, это неправильно, мне стыдно…
-- Почему? Почему? – едва ворочая языком, спросил я.
-- У тебя же есть жена, да, Серёженька? Ты её… любишь?
-- Конечно люблю… очень…
-- Тогда… зачем? Зачем?
Мне надоело ощупывать её кожу, я залез к ней в труски пальцами, но по-пьяни не мог разобрать мокро там или нет: подушечки пальцев онемели, никаких ощущений.
-- Понимаешь… это как… как… точка невозврата… — я старался на ходу сочинить ответ, но ничего не получалось: на моих мыслях трескалась скорлупа и они вытекали наружу бессвязным бредом. – Ты мне всегда нравилась… сама знаешь… всегда… и это будет мучить меня… потом появятся дети, мы с Машкой купим квартиру… и всё, конец… понимаешь, конец… как будто перерезали горло…
Я постарался щёлкнуть в воздухе пальцами, вроде бы даже получилось.
-- Эх, все вы, мужчины, одинаковые… и даже ты…
Она была неправа, я хотел опровергнуть её слова, но… но… не придумал как это сделать.
Это как оттенки цветов, которые женщины различают, а мужчины нет, только здесь – другое, особенные нюансы психики, акценты, складывающиеся в недоступный женскому взгляду узор, в котором я не чувствовал себя сволочью или кобелём. Не делал ничего грязного.
Она провела рукой по моему животу, потом ниже, но тут я понял, что совершенно не чувствую своего члена.
Совсем!
Как будто его нет!
Я перехватил Светину руку. Попробовал успокоиться. Попробовал представить вместо Светиной руки Машкину руку. Поцеловал Свету в губы, надеясь почувствовать губы своей жены.
Хоть как-то возбудиться.
Ноль.
Хуже не придумаешь.

«Твою мать, да что же это! На Машку не встаёт из-за того, что она приелась, а на Свету из-за того, что она не Машка! Как так!? В чём дело!?»

Я ничего не мог.
-- Чёрт… извини… не получится…

Света гладила ладошкой волосы на моей груди и смеялась, говорила что это – здорово, это к лучшему, не будет неловкости. Теперь она ссможет доверять мне как другу, будет подкалывать меня: дескать, теперь она видит, что я не такой как все.
Я хотел чтобы она заткнулась, я злился на самого себя, потому что больше не был мужчиной.
Я был тампоном, затычкой между.
Дело вовсе не в односолодовом.

Света о чём-то говорила, но мне уже было всё равно, я закрыл глаза и постарался поднять голову повыше, чтобы потом, во сне, не блевануть.
Через пару минут я полностью отключился.

Наутро я увидел, что Света перебралась на другой конец дивана.
Я лежал в одиночестве.
Будильник в телефоне не прозвенел и не поднял меня на работу. Всё потому, что телефон лежал на кухне в стакане с Колой, которая осталась после пьянки. Я припомнил, что вроде бы разлил её перед сном в оба стакана, но, как теперь оказалось, не посмотрел на то, что в одном из стаканов лежал телефон.
Работа накрылась медным тазом, мне светил прогул.
Я присел на кухонный табурет, меня штормило с похмелья. Солнце грело спину через окно, из зала, с дивана, доносился Светин храп. По левую сторону от кухни, через приоткрытую в ванную дверь, пахло тепловатой гнилью.
Я кое-как поднялся, держась за стены и тяжело дыша.
Пошёл посмотреть на то, что там воняло.
Мерзкий запах шёл от стоящей в унитазе розы. Когда цветок согрелся вчера в тепле, оказалось, что он уже давно начал разлагаться.
Опавшие за ночь лепестки утонули и теперь лежали на дне, ожидая, когда их смоют.


10-13 ноября.