Голем : Если вам интересно (на конкурс)

* * *
Медный ангел над воротами палаццо, увитого диким виноградом, с тоской наблюдает, как Меджид-Месхетинец срубает из маузера заносчивый швейцарский замок. Отпихнув Меджида, огромного турка, чьи пальцы двигаются хаотично и ловко, словно клешни омара, медвежатник Парамон Глечик врывается в дом адвоката Лукомского. Следом за Парамоном гулко топают по брусчатке сапоги Меджида и младшего брата Парамона, куафёра Якова Глечика. На лестнице незваных гостей встречает хозяин дома:
– Я на дом дел не беру!!! Или вам без разницы, где вляпаться? Глечик, я сейчас такое устрою…
– Заткнитесь, барышня, – отвечает Парамон. – Мы не Чека и даже не Господь Бог, но таки многое знаем! Видчиняй нам сейф, гони награбленное.
– Экс-про-приация, – роняет Яша. – Нэ журысь, лепила.
Меджид, немногозвучный и косматый, для пущей острастки скалится и хмурит брови.
– Ну, этих я давно знаю, в разлив и навынос! – вздыхает Лукомский, разводя руки в стороны. – Либо их сразу к стенке поставят, либо мне же их защищать придётся… дикость, бардак! Но вы-то, Яша!!! Известный куафёр, любимец публики… кстати, если вам интересно, тут у нас Бадалукка! Представляете, у матушки приступ, так он ей новые локоны к парику…
.
Не дослушав, Яша, тонкий, изящный двадцатисемилетний юноша в костюме в тонкую клетку, с руками пианиста и душой художника, сдвигает Лукомского в сторону и взбирается вверх по лестнице.
Яков Глечик, младший сын кузнеца и горничной, вырос в нищете и стал выдающимся парикмахером. Его цырюльня на Французском бульваре, просуществовавшая до прихода ЧеКа, звалась «Графиня де Монпансье». Томную «Графиню» обожали дамы всех сословий и возрастов, выходившие из Яшиных рук преображёнными и действительно напоминающими в профиль гордый герб заведения – бронзовый гипс любовницы-роялистки.
.
Целыми днями из окон «Графини» доносились визг и оханье барышень, гремели щипцы и щёлкали ножницы, а из окон пахло палёным волосом. Ближе к вечеру подмастерье Глечика, брадобрей Даниил Захов выбивал на мостовую мыльную пену, дёргая себя за ус, и трубно сморкался… было, было. Помимо куаферного мастерства, Глечик-младший славился стройностью фигуры и независимостью характера, великолепными парижскими нарядами и столь же изысканными манерами. Одно только омрачало Яшину жизнь, и это был популярный на Фонтанах куафер Бадалукка, выходец из клана генуэзских контрабандистов.
Череда виселиц в клане Бадалукка затмевала древность любого рода…
Где вы теперь, кто вам целует пальцы…
.
Не обращая внимания на то, что голоса за спиной усилились, донёсся даже звучный вызов пощёчины, Яша толкает хорошо знакомую дверь в опочивальню мадам Лукомской. Когда-то здесь работала в прислугах мать Парамона и Яши… Глечик захлопывает дверь и останавливается, поражённый: некогда красивая, холёная барыня обратилась с годами в высохшую старуху с розовыми висюльками. Ну какая, к чёрту, причёска в эту совсем ещё юную, восемнадцатую весну буйного двадцатого века!
.
В Яшиной памяти мелькает тоненькая книжка-раскраска, подаренная ему на Рождество барыней Лукомской. Эту книжку мать читала по складам, разглядывая вместе с Яшей исчёрканные Аркашкиными цветными карандашами образы древнеримских воинов, философов и сатрапов… губы куафёра, презрительно кривясь в ответ на пьяные выкрики отца и угрозы брата, шепчут врезавшуюся в память фразу императора Августа: Вар, верни мне мои легионы…
Старуха сидит на высоком стуле совершенно неподвижно, с прямой спиной и застывшим взором. Очередной безумный каприз, догадывается Яша.
Возле Лукомской суетится, утирая пот, низенький и смуглый Джакомо Бадалукка, его пальцы-сосиски порхают в старушечьих локонах, не зная усталости. При виде Яши Бадалукка останавливается и даже приседает в ироническом восторге:
– Тю! Откуда ты, прелестное дитя?
Маргарита Лукомская переводит неподвижный взгляд на Яшины кудри каштанового оттенка и, встрепенувшись, кричит старческим дискантом:
– Воцек! Воцек!
Воцеком Маргарита звала своего племянника, Войцеха Шумского, которого очень любила, а после его ранней смерти от тифа совершенно потеряла голову. Яша отрешённо смотрит на Маргариту и поворачивается к низенькому генуэзцу.
– Бадалукка, – запинаясь, бормочет Яша. – Бадалукка, вы совсем очумели? Волос тонкий, скрученный… нельзя прижигать щипцами!
– Воцек, голубчик…
– Э-э, порка-мадонна!!
Два крика, Джакомо и Маргариты, сливаются воедино.
За Яшиной спиной вырастают, как призраки мщения, Месхетинец-Меджид и Парамон Глечик.
.
Сейф, о котором шла речь, расположён на площадке между спальнями Лукомского и его матери. Поняв, что отвертеться не удастся, Лукомский извлекает скрытый в сейфе крохотный дамский браунинг.
– Воцек! – восклицает старуха, по-прежнему адресуясь к Яше. – Что там за шум?
– Мы пришли за драгоценностями, которые Аркадий с его дружками стибрил во время обыска, – терпеливо объясняет куафёр Глечик.
– Но у Аркадия нет и никогда не было драгоценностей! – говорит Маргарита.
– Ты что, Парамон?! – свирепеет Яша. – На понт меня решил разыграть? Зачем мы сюда пришли?
– Не цыкати, малыш. У ляхов добра немерено…– гудит Парамон.
– Да с кем тут цацкаться, матушка! – и, приоткрыв дверь в комнату, Лукомский открывает огонь. Первая пуля ложится Яше в левое предплечье – неловко дёрнувшись, он падает на пол. Вторым и третьим выстрелами Лукомский обменивается с Меджидом. Их души, слившись в благом порыве, спорят, к кому бы податься: к Яхве или к небесным гуриям…
.
Вырвав у турка маузер, Парамон пятится к дверям, не сводя глаз с опадающего вдоль косяка Лукомского. Выбравшись на площадку, медвежатник торопливо скидывает в предусмотрительно захваченный парусиновый саквояж кошельки и коробочки с вензелями, затем бросается к выходу, но вспоминает про Яшу и вопит, как бешеный мул:
– Босота, на выход!!! Сейчас нам выдадут прокламаций…
.
Но Яша, презрев прозу жизни, вдохновенно творит.
Мелькают ножницы, шиньоны, расчёски…
Старая мадам, поджав губы, наблюдает в зеркало, как преображаются её локоны, и охает в полнейшем восхищении:
– Яша – вы просто Бог парикмахеров!!! Но вас, как Бога, нигде не сыскать… и кто это так шумит?
– Профессия такая, – блаженно улыбаясь, тянет Яша. – Парик-махер – значит, делатель париков, сейчас они все в бегах… а шумят, мадам, грехи ваших предков.
Тут в Яшин бред без спросу вламывается Бадалукка:
– Вставай, Яша!!! Сматывайся! Сейчас уже здесь будет Чека…
Яша, очнувшись, подымает с полу взгляд на причёску мадам Лукомской. Удовлетворённо кивает и вновь теряет сознание… на улице, между тем, кроет вовсю пальба: Парамон не склонен сдавать награбленное, и ему таки удаётся отход… однако для Яши с Бадалуккой плен неминуем.
.
– Принёс? Давай.
– Почём на кон ставишь?
– Сейчас… да это же дрянь, стеклярус! Наколоть хочешь?!
И медвежатник Парамон принимает ловкий, незаметный постороннему глазу удар заточки под рёбра правого бока… незатейливое наследство Лукомских обретает новых хозяев.
.
На допросе в ЧеКа Бадалукка заявляет, что был вызван вместе с Яшей для куаферных услуг к старухе Лукомской, и генуэзца отпускают, а Яшу запирают в дровяном сарае до полного выяснения.
В сарае полно мышей, и Яша, страдая от боли в предплечье, страшно нервничает… на рассвете сверху сыплется сено, через прореху в кровле к Яше нисходит скорбное, как луна, лицо Бадалукки:
– Яша, пора бы отсюда… вдруг ветер переменится?
Подпрыгнув, Яша хватает одной рукой Бадалукку за руку, тот пыхтит и отчаянно тащит другой рукой Яшу за шиворот… неимоверными усилиями Яшу удаётся-таки выдернуть на крышу.
– Ночью с греками уйдём в Стамбул, – едва касаясь Яшиного уха, шепчет Бадалукка, пока они пережидают чьи-то шаги. – Я тут сбегал, прихватил кое-что из шкафчика адвоката… вот твоя доля! Локоны вышли – супер!
В ладонь Яши ложится пригоршня цепочек и камушков.
– Теперь у нас отбоя не будет от клиентуры, – шёпотом отвечает Яша, и новоявленные партнёры, сдерживая гмыканье, теряются в череде домов – а может быть, в утреннем сумраке…