Ирма : Моя зима

Моя зима живет в коробке с елочными игрушками. Она забивает на календари, подпаливает бороду Санта-Клауса, отпиливает рога оленям, сжигает в камине прошлогоднюю елку, подрезает крылышки ангелочкам, заставляет часами просиживать у порога волхвов. Она не подводит стрелки часов — она просто бесконечна: самые растянутые восьмерки падают снежинками с серого, прокусанного челюстями холода неба. Заиндевевшие шахматные фигурки с осторожностью перемещаются с одного игрового квадратика в другой. «Рогатые» трамваи и троллейбусы, пузатые автобусы, игрушечные машинки после полуночи превращаются в неподвижные тыквы, я как самая бескорыстная Золушка спешу на своих двоих.
Мой принц в очередной раз сводит счеты с жизнью, прыгая с размаху с высотных зданий, но всегда найдется тот, кто поставит ему стог сена. Я в стороне наблюдаю и сбрасываю в сырую темноту хрустальные туфельки как змеиную кожу: уж лучше ходить босой, чем в этих кандалах. Лица принца я к утру уже не помню.

Зима не задает мне лишних вопросов, она повернута на своем снежном порошке: она загребает руками горсти белой гадости, запихивает ее себе в рот, в нос, в глаза, в уши — везде, куда можно что-то засунуть. Я смеюсь над ее синдромом Плюшкина, над этой ее мещанской склонностью к накопительству. У меня же в карманах ночует южный ветер, в волосах плещется разбавленное перекисью водорода солнце, а в глазах зеленеет пасмурное море: мы с зимой совсем не похожи, хоть и пол у обоих женский.

Синими губами она без разбору целует всех мужчин, бесцеремонно залазит в их куртки, пальто, дубленки, оставляет саднящие засосы на шее, расстегивает пуговки на рубашках, снимает свитера, пуловеры, кардиганы, жилеты, вытаскивает из брюк, джинсов, сапог, ботинок, носков и трусов их озябшие тела. Но как только дело доходит до главного — превращается в ледышку.

Иногда она пытается выманить у меня электрические разряды бьющие по кончикам пальцев, ей хочется украсть мою теплоту, ту совершенно невероятную для нее способность нагреваться до 36, 6 и выше. Она завистливо скрипит картонными деревьями, бросает мне в лицо насмешки из искристых иголок, заманивает в пустыни своих искушений, засылает на меня какое-то древнее заклятье, бесконечно-белое безмолвие или еще что-то из области мистики. Бесполезно. Все это мы уже проходили из года в год.
Чертова подружка летает разъяренной фурией по городу, сталкивается со мной на остановке, «зебре», входе в метро, поджидает у подъезда, но я никогда не зову ее в гости. Зима сатанеет, в ее пустынном сердце разгорается синтетическая злость, она даже использует обсценную, забыв о своей короне из пенопласта; вифлеемской звездой накаляются зрачки ее глаз, она хрустит сосульками пальцев, набирает полные легкие воздуха и обрушивает на меня лавины кристаллов.