Без Ника : Основной инстинкт.

Слишком громко…Стены подняли оглушительный крик. Они знают, что я сделала и им гадко от моего присутствия. Заткнитесь! Мне самой гадко! Кровавая дорожка на полу ведет из кухни в прихожую — эта комната, тускло освещённая лампочкой, средоточие таких децибелов громкости, от которых плавится мой, со спутанными ужасом файлами, мозг и серой вязкой жижицей вытекает из носа и глаз. Полутёмная прихожая залита кровью. Среди невнятных возгласов агонизирующих эритроцитов, ясно различаю одно слово: «Убийца! Убийца! Убийца!»
Выглядываю из кухни. Он лежит на полу---расслабленный, умиротворённый и в смертельной своей расслабленности, кажется ещё больше. Свитер насквозь пропитан кровью. Вокруг, как багряный нимб, растеклась остывающая лужа. В открытую дверь ванной видны окровавленные мыло и раковина, в которой, под беспрерывно льющейся струёй, избавляется от кровавых воспоминаний кухонный нож. «Убийца! Убийца! Убийца!» — вопит его острое, холодное лезвие; крик розовыми струйками срывается в сливное отверстие и течёт по трубам, оглушая и сотрясая весь дом. Кажется, все знают, что я сделала!
Надо вызывать милицию—выдаёт команду мозг, спутанные файлы пытаются дефрагментироваться, но в голове по-прежнему хаос: да, надо вызывать… Нет, не надо…Ведь это срок… Огромный срок.
И где выход? Квартира, как лабиринт, мысли разбиваются о стены—везде, везде тупики.
Гадко! Нужно накрыть его чем-то. Ноги несут на балкон—там в кладовке полно, вышедших из эксплуатации, покрывал. Что за дурацкая привычка превращать балкон в свалку? Да какая теперь разница? Мысли, как белки—не о том я сейчас, не о том. Вот это, плотное, с коричневой бахромой, подойдет. Уже в пороге сбиваю ногой какой-то предмет. Осматриваюсь: на полу призывно поблёскивает в полумраке ручное подобие гильотины — старый, отцовский топор. Кажется, он старше меня. И зачем это он бросается мне под ноги?
Чувствую, как в вены вливается чёрная сатанинская энергия. Стены лабиринта выстроились в идеальный ровный коридор, на выходе из которого забрезжил жиденький, несмелый свет. Неведомая тёмная сила несёт меня в кровавую комнату.
Ну что разлёгся? Пытаюсь перетащить его на разостланное в зале, сразу у порога, ватное одеяло--- чтобы впитывалась кровь, но тело обмякло, я не могу сдвинуть его с места. Вожусь с его ста двадцатью килограммами около получаса. На полу размазана кровь — она истязает барабанные перепонки взбесившимися звуковыми частотами и, чтобы, наконец, наступила тишина, я пытаюсь отмыть истертый годами линолеум — засыпаю пол стиральным порошком и, ведро за ведром, выливаю в унитаз то ли кровь, то ли воду, то ли кровавую воду, то ли водянистую кровь…
Становится тише. Свет у выхода из лабиринта всё ярче!
Топор сам запрыгивает в руки. Нет, рано…Файлы упорядочиваются — сначала раздеть его. Мучаюсь над этим, кажется, вечность, и вот, на одеяле растянулось длинное тело — со вскрытой ножом манипура-чакрой, обрамлённой пятью кровавыми лепестками.
Топор взлетает над его головой. Смотрю ему в лицо и чувствую его пальцы на своей шее, слышу, как похрустывают позвонки, задыхаюсь, и голова раздувается да размеров атомной бомбы—ещё чуть-чуть, бомба взорвётся и ударная волна пронесётся по телу, истребив в нём жизнь.
--Где он? Отвечай!— орёт он, и брызги слюны летят в моё, побагровевшее от удушья лицо. Файлы путаются. Я думаю о том, что брат влип в очередную историю, и мне опять придётся бежать из города, если этот, с синими перстнями на пальцах, не убьёт меня сейчас. А я и вправду понятия не имею о Витькином местонахождении — я нарочно не интересуюсь, где он пускает корни, зная заранее, что под воздействием малейшей физической боли, мой язык превратится в жидкое олово и предательской стрелкой-указателем прольётся к самому Витькиному убежищу.
Голова горит, и основной инстинкт самосохранения электричеством по нервам, как по проводам, перетекает из, обтянутого тонкой коркой кипящего серого вещества, в пальцы— дремлющий на столе нож, пробуждается ото сна их судорожным прикосновением и по рукоятку, до странности мягко, подобно тому, как жидкость смешивается с другой жидкостью, вливается в его живот. Ещё…Ещё…Ещё…
Взрыв отменяется — текут багряные реки!!!


***
Снова отчаянно сжимаю деревянную ручку, и снова топор замирает, не коснувшись его шеи. Слышу, как шепчутся стены; кажется, что и он, притаившись за спиной, наблюдает за мной. Набрасываю ему на лицо край одеяла — потом, голову потом…
Десятый раз поднимаю топор над его коленом, и таки с силой опускаю тяжелое лезвие на горячую ещё плоть. Брызги! Брызги! Кровавые брызги летят на светлые, в реденький цветочек, обои. На губах чувствую его проклятую кровь. Не могу сдержать рвоту, бегу в туалет и выплёвываю из себя отвращение.
…На выходе из лабиринта гаснет свет. Стены снова спутались в тупики.
Темно…Пусто…Могильный мрак…Гробовая тишина…
И только телефон на журнальном столике монотонно бормочет: « Конец».
Испачканными в кровь пальцами, кручу диск.
«02»…
---Приезжайте. Я человека убила.