: бог из седьмой парадной

Санька Лакмусов облюбовал уютную скамейку в тихом дворике, на самом солнцепёке. В обрамлении густых кустов, с опрятной урной с краю. Зажигалкой открыл первую пива. С хлопком и лёгким дымком, как и хотел. Пробку в урну. Ухватил сигарету губами, затянулся, глотнул нефильтрованного. Хорошо.

Промотавшись полдня по делам, Санька решил забить на дела в офисе и немного развеяться. То есть душевно вмондить пивка в гордом задумчивом одиночестве. А на работе завтра потом можно будет отмазаться, что до вечера был на встречах.

Одиночеством, впрочем, долго наслаждаться не пришлось. Скрипнула дверь с надписью «Лестница №7», и, окинув Саньку подозрительным взглядом, на лавочку напротив уселась типичная приподъездная старушка. Из тех, что высиживают день за днём, как куры на насесте, с товарками, обсуждая всё и всех.

Санька независимо щурился на солнце, прихлёбывая прохладное пивко. Слева на скамейке лежала его сумка, в которой ждали своего часа ещё три бутылки. Детская площадка в центре двора была на удивление пуста. Видимо оттого, что время просто послеобеденное.

Тем временем дверь парадной скрипнула ещё раз. Сухонький старичок в типичном сером пиджачишке и синих трениках громко откашлялся и двинул к Санькиной скамейке.

- Здравствуй, Зинушка. – сказал он по пути.
- Здравствуй, здравствуй. – без особого восторга отозвалась бабуля, строго поджав губы.

Причина её недовольства крылась в левом внутреннем кармане пиджака деда. Именно из него он вытащил бутылку портвейна, привычно отвертел пробку с помощью видимо крепких ещё зубов и повернулся к Саньке.

- Будешь? – спросил дед, протянув бутылку.
- Нет, спасибо. – вежливо чуть качнул головой Санька. – Я такое не пью.
- О, Зинушка, ты посмотри. – оживился старичок. – Такое они не пьют. А что ты пьёшь тогда?
- Виски, коньяк. Если из крепкого. – ответил Санька.
- А в чём разница, скажи мне? – не унимался дед, явно настроенный на долгий разговор со случайным соседом.
- Уж помолчал бы, Петрович. Вот помолчал бы, ей-богу. – включилась в разговор неодобрительно глядящая на них с противоположной скамейки Зинушка. – Ты вчера себя помнишь? А сегодня что? Опять заново пойло своё глотать собрался.
- Я нормально, Зин. У меня ж день рождения. Седьмой десяток как никак разменял. Имею право.
- Так позавчера оно было-то, Петрович, день рожденья твоё. А ты не уймёшься всё. Беречь себя надо в наши-то годы.

Петрович подмигнул Саньке, махнул рукой в сторону Зинушки и припал к горлышку, опустошив бутылку ровно на треть первым жадным заходом. Острый кадык на дряблой морщинистой шее стремительно дёргался в такт глоткам. «Профессионально» — подумал Санька со смесью уважения и лёгкой брезгливости, наблюдая за стариком.

Петрович вытер рот тыльной стороной ладони и блаженно зажмурился, прислушиваясь как горячеет нутро и туманится голова. Открыв глаза, он огляделся вокруг с тем выражением лёгкого удивления словно краски окружающего мира для него стали более яркими и контурными.

- А вот скажи ка мне, Зинушка – с явным одушевлением в голосе начал Петрович – почему у нас так Ленина не любят?
- А кому его любить-то? Им вон, что ли? – кивнула Зинушка в сторону Саньки, прикуривающего очередную. – У них вон пиво. И жизнь совсем не такая как у нас с тобой. Это ты вот, залился каждый день и разговоры разговаривать на лавке. И смерти ждать.

Санька неторопливо глотнул ещё пива. Пусть не так, как у Петровича, но тепло тоже уже привычно растекалось сверху вниз и делало людей вокруг приятней для взора, располагая к беседе.

- Вы, смею заметить, совершенно напрасно умаляете степень нашего восприятия исторической действительности и отношения к личностям, определившим в той или иной мере ход исторических событий. – Санька специально сказал это чуть насмешливо и свысока, внутренне будучи готовым к спору поколений. – И уж тем более идеологическая подоплёка с возведением одной конкретной персоны в ранг отдельно взятого Бога для государства. Такое не проходит бесследно для поколений. А наше не столь уж далеко от вашего. Вспомнить того же Сталина. Тоже Бог. В своё время.
- Ну вот это вы зря, молодой человек – возразила Зинушка. – Сталин это отец народа. А вам не понять сколько всего он сделал для страны. Для той страны. Которой мы обязаны своей победой и своей жизнью. И Сталину между прочим тоже.
- Это, знаете ли суть одно и то же. – ответил Санька. – Бог как отец народов в целом вполне самодостаточная паралелльная идиома.

Он поднялся, обошёл Петровича и аккуратно сложил пустую тару в мусорку. Сел обратно, тут же достал следующую бутылку из сумки, а заодно и новую сигарету. Санька всегда много курил под пиво. Нравились глубокие затяжки одновременно с сочными вкусными глотками. А ещё ему нравилось ощущать себя победителем. Это именно сейчас и происходило, и Санька специально наполнял свои реплики специфическими дефинициями, полагая тем самым подзаткнуть рот старичью, выползшему погреться на солнышке.

- А что есть Бог? – неожиданно спросил Петрович, повернувшись к Саньке и заново прикладываясь к своему портвейну для следующего опустошительного глотка.

Бог? – переспросил Санька, сощурившись. — Сознательное умопострение. Чисто логически и рационально оправданный конструктив, как инструмент манипулирования.

Ишь, как оно. – выдохнул Петрович портвейном. – И куда ж ему манипулировать-то тогда?

- Не куда, а кем. – терпеливо принялся обьяснять Санька, обильно сдабривая паузы глотками нефильтрованного. – Манипулируют массами. Те, кому удобно иметь инструмент манипуляции в лице так называемого господа. Они и управляют с позволения сказать верующими. И если Бог в данном случае всего лишь в нужном ключе выписанный персонаж, то сама религия, или вера, как будет угодно, суть инструкция к применению. А Бог, в свою очередь, лишь инструмент веры.

- Складно складываешь. – незамедлительно отозвался Петрович. – Нам в своё время партия много чего и поскладнее рассказывала.

- Партийной идеологией атеизм оправдан исключительно в том плане, что для неё феномен бога или творца, если угодно, является априори конкурирующей догмой. Сообразным инструментарием манипулирования. А любой политической силе, возведённой в рамки государства на уровне монополии, конкуренты не нужны. В каком бы то ни было виде. – Санька победно выдохнул в конце фразы и посмотрел на Зинушку. Та сидела, сложив на коленях руки, и пристально смотрела то на него, то на Петровича.

- Ты его слушай, слушай. – обратилась она к разомлевшему Петровичу. – Он тебе ещё не такого понарасскажет. Они нынче образованные, не нам чета в своё время.
- Так отчего же. – сощурился в благодушной усмешке Петрович. – С интересным человеком завсегда приятно поговорить.
- Тебе-то? – ехидно спросила Зинушка. – Тебе лишь бы с кем языком чесать под это дело. – Она выразительно поднесла правую руку к своей шее и покивала головой.
- А ну тебя. – отмахнулся от неё Петрович и, явно собираясь прикончить остатки портвейна третьим глотком, в очередной раз обратил своё внимание к Саньке. – Тебя, мил человек послушать, так и спросить остаётся: «Кому ж таки верить?»
- Себе, если хотите. – ответил Санька. – Путь это можно будет назвать чистейшей воды материализмом, но он в подобной призме абсолютно оправдан. Если и говорить о феномене веры, то правильней будет абстрагироваться от её проекций в рамках естественного пути развития той или иной цивилизации, обусловившей появление очередной из версий. Если принять понятие унифицированной внутренней и субъективной веры, то все разночтения теряют свой смысл.
- Это как это, скажи ка? – сощурился Петрович.
- Онтологическая вера как внутренняя суть, это личное знание, которое приобретено изначально и требует лишь извлечения из себя самого. Облечение такого знания в форму религии подобно извращению знания. – продолжал Санька, с удовольствием ловя боковым зрением непонимающий взгляд Зинушки. Весь её скепсис словно растаял на солнцепёке и похоже, что она с неподдельным интересом начала прислушиваться к разговору, пытаясь видимо что-то понять для себя самой.
- То есть вроде как самого себя узнать надо, верно? – спросил Петрович.

Санька удовлетворённо кивнул и полез в сумку за третьей бутылкой.

- А как же ты сам себя узнаешь, если только через Бога знать себя можешь. Если только он тебе знание и веру даёт, а? – не унимался тем временем дотошный дед.
- Вы знаете, я не думаю, что человек принципиально в состоянии осознавать свое предназначение. Предназначение, если хотите, на правах аксиомы предшествует сущности. А в таком случае зачем сущности которая есть пытаться осознавать то, что ей не свойственно по определению?
- И где здесь в таком случае Бог? Значит он и знает про твоё предназначение как раз. – Петрович хитро подлмигнул Саньке и полез в правый внутренний карман, из которого ожидаемо извлёк вторую бутылку портвейна.

Зинушка молча всплеснула руками, а Санька невольно запнулся, подумав, что этот дед не так-то уж и прост каковым прикидывается.

- Я могу допустить, что одним из вариантов осознания своего предназначения будет принятие веры как таковой. Однако, в то же время, сущность веры как феномена исключительно в её же необусловленности. То есть верить можно только в том случае, если есть предмет приложения верований, а не потому, что имеет место быть рациональная убеждённость в истинности предмета веры.

Выдав финальный аккорд умопостроений, Санька глянул в глаза Петровичу. Тот же без тени сомнения припал к живительному потоку, запрокинув бутылку привычным жестом. По правде сказать Санька будто бы выдохся от своих стройных деферамб и ожидал уже чего-нибудь конкретного в ответ. Хотя надеяться на это было бы глупо.

- А я тебе скажу в чём разница. – подкинулся Петрович, оторвавшись от своей бутылки. – Разница и есть в том, что для человека верующего нет ничего кроме. Он не спрашивает себя об этих твоих онтологиях и струментах. И об истинностях тоже не спрашивает. Вера есть вера. Она наполняет и она даёт жизнь. И надежду. Она очищает твою жизнь. А всё то, что ты сказал, напротив, засоряет. И потому ты будешь искать несуществующее в то время, когда оно у другого давно в кармане. Настолько в кармане, что ему даже время тратить на эти поиски не пойми чего не нужно.

Господь допил портвейн, аккуратно сложил пустую бутылку в урну и исчез за обшарпанной дверью седьмой парадной. Зинушка мелко утвердительно кивала, глядя перед собой.

Санька с полминуты думал не открыть ли последнюю пива, однако всё же поднялся, чиркнул зажигалкой и отправился восвояси. На пути к несуществующему предназначению.