дервиш махмуд : Человек ускользающий (5-8)

5
Профессор Любезнов, импозантный пожилой мужчина в круглых очках-велосипедах, аккуратно постриженной седой бородкой и хохолком пепельных волос на макушке, делающим его похожим на удода, молчал, строго пождав губы. Он был одет в старомодный твидовый в крупную клетку пиджак, из нагрудного кармана которого торчал уголок ярко-синего платка. На безымянном пальце профессора загадочно поблёскивал крупный восточного вида перстень с чёрным камнем, возможно, агатом. Сам Любезнов утверждал, что это обработанный кусок найденного им лично в монгольских степях метеорита.

«Культивирует образ эксцентричного чудака,- подумал снисходительно Рувимов, разглядывая своего преподавателя. — Что ж, может себе позволить – учёный с мировым именем, дока, ведущий специалист».

-Знаете, Рувимов,- неожиданно заговорил, шумно пошевелившись в кресле и заставив студента вздрогнуть, профессор,- мне очень понравилась ваша работа. Как там она называется,- он приподнял со стола папку с бумагами, открыл и прочёл:- «Психофизиологические основы мышления человека. Диалектика, анализ и синтез как технические ошибки мыслительного процесса. Философия как псевдонаука».

Профессор сделал губы трубкой и поднял брови, что обозначало, насколько разбирался в ужимках преподавателя Рувимов, неоднозначное, но всё же одобрение.

-Любопытные мысли и доходчиво изложены. Вы приходите к выводу, что вся система современных мировоззренческих понятий человечества основана на изначально ошибочном и даже патологическом способе людского мышления. И что познание реального мира в принципе невозможно.

Рувимов пожевал губу и согласно кивнул.

-Вроде того. Только способ мышления не изначально, но приобретено неверный. Где-то там, в прошлом, в древние времена мы пошли по ложной дороге. И скорее всего, нас подтолкнули к этому некие посторонние силы.

-Какие же?- с нескрываемой иронией спросил профессор и снял очки.- Дьявольские?

-Отчего же сразу дьявольские? Хотя можно и так сказать. В любом случае – враждебные. Нас намеренно направили по замкнутому в кольцо пути, по которому мы ходим уже многие тысячелетия. Современная философия – под словом «современная» я имею в виду обширный период, начинающийся с древних греков и продолжающийся до сей поры – уделяла основное место в деле познания окружающего мира разуму и слову, так? Но я считаю, что, во-первых, разум и слово – слишком грубые механизмы, а во-вторых, они были хитрым образом в определённый исторический период в развитии человечества модифицированы теми враждебными существами в соответствии с их личными целями. В результате мы вынуждены пользоваться некорректным инструментом. Это как если бы художник решил нарисовать картину с помощью… ну я не знаю – радиоприёмника. Или нет – как если б ребёнок с рождения учился ходить на руках, а не ногах. Ну, что-то типа того.

Профессор усмехнулся, потрогал щепотью клинышек бородки.
-Это всё очень, ей-богу, занятно,- качая головой, проговорил он. И совсем другим тоном – доверительным – спросил: – А хотите кофе, Рувимов? Я сварю. Хороший, мне коллеги из-за рубежа подарили.

-Хочу, пожалуй,- согласился Рувимов.

Профессор стал варить кофе, действуя при этом с изящной методичностью. Извлёк из шкафчика антикварного вида кофемолку чуть ли не с инкрустацией. Похрустел зерном, энергично крутя ручку с золотым набалдашником. Высыпал полученный ароматный порошок в кофеварку. Врубил. Затем достал из того же шкафа маленькие фарфоровые чашки с лаконичными рисунками птичек. Ложечки серебряные не забыл.
Рувимов знал, что кофейком мсье Любезнов потчует посетителей только в редких случаях: сие есть признак того, что тебя определили в касту избранных.

Они отпили по глоточку, профессор достал из ящика стола коробку с сигарами, закурил сам и предложил Рувимову. Тот не отказался.

Дым. Изысканный аромат. Рассеянный предвечерний свет сквозь приспущенные (не как брюки пациента, а по другому) жалюзи.

-Я не хотел вас, дорогой коллега Рувимов, вот так вот прямо спрашивать о причинах, составляющих ваше намерение, оканчивая пятый курс, являясь любимчиком всего преподавательского состава и моим в том числе, прервать обучение в университете. Не хотел, но спрошу. Почему, собственно? Аспирантура, возможность публиковаться в серьёзных изданиях, престиж, поездки в Европу, Америку, Антарктиду, да куда захотите – почему отказываетесь? Объясните старому дураку.

Рувимов, совершенно спокойный, вздохнул, отпил ещё кофе. Профессор глядел на студента, тщась понять этого неразумного – не в интеллектуальном, конечно, но в житейском аспекте – юношу. «А ведь он мог бы далеко пойти,- думал Любезнов,- он смел, харизматичен, остёр умом, прекрасный аналитик. Парень вполне мог стать кем-то вроде модного популяризатора новейших философских идей, этаким улучшенным Камю. Выступал бы по телевидению. Красивой формы голова, пронзительный взгляд, тело несколько более худощаво, чем нужно, но это аристократическая такая худоба, породистая. Мальчик довольно небрежно одет – вот это нехорошо, но в его возрасте, положим, простительно»… Профессор вдруг вспомнил, улыбнувшись, как сам в студенчестве, в голодное послевоенное время ходил по университету в каких-то совершенно невообразимых допотопных коровьих чунях и охотничьем тулупе.

-Вас, может, разочаровал уровень нашего заведения? – кокетливо спросил, глядя на молчащего студента, профессор. Заметив, однако, снисходительную тень на губах ученика, уже без жеманства добавил: — Он, между прочим, уровень-то, самый сильный в стране, а возможно, и в мире!

-Нет, нет,- покачал головой Рувимов,- дело не в этом…

-Ну так в чём же, в чём? – театрально взмахивая руками (как будто подбрасывал мяч) загорячился профессор.

- А в том, что академическая наука, и я как раз об этом писал в работе, представляется мне чем-то вроде… когнитивного тупика, типа того, в какой разум человека заходит, когда мы, например, начинаем серьёзно думать о бесконечности или времени. Это самые наглядные примеры, но такой тупик на самом деле присущ человеческому мышлению вообще, изначально, на какой бы предмет оно, мышление, не было бы направлено. Даже когда я пытаюсь понять самую простую вещь, эта непроницаемая стена, дальше которой не проникнуть, хоть ты вывернись наизнанку, всё равно присутствует, лишая познание объёма и полноты. Разум делает как бы поверхностную копию того или иного явления и выдаёт нам её за оригинал. То есть сам механизм познания не работает так, как должен в идеале. Я отрицаю саму возможность выхода из ситуации посредством каких бы то ни было научных изысканий. Нужно что-то ещё. Другой путь. Я должен найти его, а времени у меня, как у любого человека, мало. Единственное, в чём я уверен, так это в том, что бессмысленно продолжать поиск истины там, где до тебя тысячи других умников уже делали это и ни черта, кроме головной боли, не нашли.

-Но каков критерий того, что ваш личный, уж не знаю, на что похожий, поиск истины будет вестись в правильном направлении?- спросил Любезнов, вдруг сделавшись раздражённым – до того, что начал на некоторых буквах свистеть и даже по-стариковски плеваться слюной.

-Возрастающее чувство физического счастья,- подумав, ответил Рувимов.
Профессор несколько более громко, чем предписывается этикетом, звякал ложечкой в чашке.

-То есть, вы хотите сказать, что я, например, совершенно напрасно растратил свою жизнь, посвятив её академической философской науке? – У него даже немножечко вздыбилась бородка, что означало высшую степень взволнованности.

-Ну что вы, профессор,- Рувимов, смутившись, опустил глаза.- Я всего лишь говорю о том, что лично для меня подобный путь немного слишком неприемлем, потому что… другого склада я человек, вот.

-Вы – вежливый, и это не может не радовать старика… — Профессор слегка успокоился.- Впрочем, я вас понимаю, Рувимов, и я вам даже завидую, да-да, завидую! Мне в молодости, и не только в молодости, а, пожалуй, всегда, не хватало смелости, обыкновенной человеческой смелости. Правда, и эпоха была неподходящей, но сетовать на эпоху и погоду, как говорят китайцы, грех для мудреца… Может, вы и правы, юноша. Я, грешным делом, собирался сегодня уговаривать вас, соблазнять всякого рода…ништяками, а теперь уже не хочу. Вы так хорошо молчите и так искренно говорите, что я не считаю себя вправе сдерживать порывы вашей души… Благословляю вас, если хотите на вашем нелёгком поприще.

-За это спасибо, учитель,- чуть поклонился Рувимов с чашечкой в руке.

-Я хочу пожелать вам великих приключений в неизвестном!- разошёлся в благодушии Любезнов.- Ведь если я вас правильно понял, молодой человек, вы этакий научный авантюрист, эзотерик, искатель приключений.

-Возможно и так. Тайна мироздания вдохновляет меня, бросает мне вызов.
Сделали по глотку. Напиток действительно был прекрасен.

-Смерть! — проговорил вдруг визгливо профессор, вытаращив глаза и подняв вверх указательный палец.- Вот что всегда мешало человеку проникнуть в главные тайны!

И он, как будто опьянев от кофе, ударил кулаком по столу, правда, несильно.

-Ну, это вы, профессор, находитесь во власти иллюзий, извините,- стал возражать, встав с кресла и начав прохаживаться по клеткам паркета, Рувимов, тоже ведя себя несколько развязно.- Смерть личности это, извините меня, ерунда, а смерть тела тем более. А то, другое, которое является как нашей основой, так и основой самой вселенной, не может умереть, не умеет, да-с, не умеет.

Любезнов с чашкой кофе застыл, приподняв опять козлиную бородку вверх, сощурив глаза и сделавшись похожим на свой собственный портрет, висевший на стене почёта в вестибюле заведения: таким и запомнился он навсегда Рувимову. (К слову, они никогда не виделись после этой встречи – профессор месяца через два скоропалительно скончался от мозговой опухоли.)

-Ха, ха, вы правы… вы правы… — профессор задумался, и вдруг встрепенулся, будто до этого спал, а теперь был пробуждён. Он вскочил, посмотрел внимательно в глаза Рувимову, схватил его за предплечье и стал говорить быстро и запинаясь, приблизив губы к уху студента. — Знаешь, сынок, ты прав и в том и в другом, и в третьем, во всём прав. Как-то мы забыли о том, что вся эта наша наука была всего лишь одним из способов постижения этой волшебной реальности. Мы возвели свой жалкий предмет в культ, умертвили, размножили и убили… Ты, сынок, всё правильно делаешь, беги из этого склепа, а я старик, мне уже всё равно… Прошу об одном – навещай меня изредка, говори со мной… А философия – вздор, чепуха, правда твоя, Рувимов…

В завершение разговора случилась неожиданная и будто нарочно разыгранная профессором и учеником сценка. Рувимов, ничего не говоря, поставил чашку на стол, загасил в хитрой, препятствующей образованию дыма пепельнице сигарный окурок и пошёл к выходу. За ним так же молча двинулся профессор. Некоторое время они шли по кабинету параллельным курсом. Рувимов приблизился к двери и почему-то остановился, глядя на серое лицо Любезнова, видя каждую пору на коже. Хозяин рывком широко распахнул дверь, положил руку на загривок Рувимова и, сказав смачно «пшшшёл», довольно ощутимым толчком в шею выставил студента вон из помещения.

6
В бытность Рувимова человеком семейным, он, скорее, не желая вступать с супругой в бессмысленную полемику, чем действительно разделяя её опасения насчёт своего душевного здоровья, посетил кабинет университетского психоаналитика.

Психоаналитиком оказалась молодая да бойкая, на пике формы и в соку девица приятного облика с глазами чуть навыкате, будто всё вокруг слегка изумляло её самим фактом своей бытийности, и бюстом, тоже заметно выдающимся за среднестатистические нормативы. Она просила Рувимова обращаться к ней просто по имени – Алина, без всяких отчеств, и не испытывать никакого стеснения. «Хирурга же мы не стесняемся, обнажаемся перед ним, почему надо стесняться специалиста, работающего с психикой, не менее важной, чем, например, половые органы, частью сложнейшего конгломерата под названием «человек»?» Рувимов не имел, что возразить. Он понуро сидел в удобном кожаном кресле и курил, она разрешила.

-Итак, у вас есть проблема? — голос у девушки был довольно приятный, доверительный. Рувимову захотелось, чтобы она рассказала ему этим голосом какую-нибудь сказку, желательно для взрослых.
-Жена считает, что есть.
-А вы не считаете так же, как жена?
Рувимов недоумённо пожал, шмыгнул и поковырял.
-И что же за проблема, по мнению вашей жены, у вас имеется?
-Она говорит, что я социофоб или социопат, извините за выражения. И что у меня снижен, цитирую, адаптационный порог, необходимый для нормальной жизни в человеческом обществе.
-Так,- удовлетворённо кивнула Алина, и пальцы её рук, поставленных локтями на стол, переплелись, — вот мы уже существенно приблизились к возможности чёткой формулировки причины, заставившей вас прийти в этот кабинет… А вы действительно плохо ладите с людьми, как вы думаете?- Она прищурила глаза, наклонила головку и этак по-простецки, как школьная подружка, посмотрела на Рувимова.
-Пожалуй,- согласился тот.
-А в чём это проявляется?
-Видите ли, поступки людей кажутся мне безумными.
-Вы боитесь людей?
-Скорее испытываю к ним нечто вроде презрения… И вообще, всё это кажется мне абсурдным, не имеющим смысла и не стоящим выеденного яйца.
-Что именно?
-Понимаете, я убеждён, что все эти игры внутри общества – детский сад человечества, пережиток, доставшийся нам от обезьяньего стада. Современный мир – в лице меня! – идёт прочь из уютной вонючей пещеры социума на морозный простор одинокого противостояния бесконечности. Красиво я сказал, доктор? Маски, которые вы хотите научить меня надевать и носить, представляются мне слишком неадекватной энергетической тратой. Я не намерен расплачиваться жизнью за мнимые ценности, дорогие движущемуся по кругу человеческому большинству. Для меня это фуфло, а не ценности. Я составляю сам список приоритетов. А мой визит можно считать чистой формальностью, шахматной уступкой в разыгрываемой нами с женой безнадёжной, обречённой на вечный цугцванг партии. Я всего лишь оттягиваю момент, когда надо будет сметать фигуры с доски.

Алина выдержала паузу, внимательно глядя на Рувимова – бледного, загадочного и довольно уверенного в себе юношу. Рувимов, в свою очередь, пялился на психоаналитические буфера.

-Не разбираюсь, к сожалению, в шахматах,- сказала Алина.- А скажите, дорогой, глядя на мою грудь, какие желания вы испытываете – обнажить её полностью, схватить руками, взять сосок в рот или может… провести между моими дыньками своим членом?
Рувимов вскинул брови – не особо, впрочем, удивившись: он с детства был довольно невозмутимым существом.
-Я бы выбрал все пункты с первого по четвёртый последовательно. Но разве это входит в перечень терапевтических процедур? По-моему, ваше поведение несколько… непрофессионально.
-У меня свой метод,- прошептала вкрадчиво Алина и провела языком по губам,- идите сюда, пациент…
Рувимов, не будь дураком, послушно придвинулся к тёте-доктору.
-Разыграем классический сюжет порнофильма?- спросил он, проворно просовывая руки под блузку мадам Алины и находя, находя ладонями эти два отвердевших тёплых соска, да.
-Если мы станем друзьями, нам будет легче друг другу доверять,- она ловко расстегнула ремень на брюках Рувимова, сдвинула вниз замок на ширинке, приспустила его трусы и высвободила пленника.- И вообще, мне кажется, тебе не нужен психоаналитик, но нужен друг – в широком смысле слова. Хочешь, я им буду?
-Не могу ответить отказом. Налаживание дружественных связей между психотерапевтом и больным – основа успешного лечения.

Они перешли на кушетку, за ширму. Там она, одним движением сняв с себя юбку, под которой ничего не было, повернулась к Рувимову задом и наклонилась вперёд. С этого ракурса детородный орган докторши был похож на слегка взломанный, соком истекающий аппетитный персик. Пациент незамедлительно приступил. В отношениях пищи и секса Рувимов был человеком прямого действия, ненужные человеческие рефлексии, ужимки и игры старался игнорировать, а потребности с минимальной затратой сил – удовлетворять.

Алина оказалась похотливой и ненасытной сучкой, изобретательной и весёлой. Пожалуй да, такой подход к психоанализу нравился Рувимову больше, чем дурацкие унылые беседы о трудном детстве, перверсиях и страхах.

Он стал регулярно посещать кабинет. Это было радикально, забавно, и продлилось дней десять. Рувимов – наверное, просто по контрасту со своей душной брачной жизнью, просто отдыхал с Алиной телом и сознанием. Иногда, впрочем, она вспоминала о своих обязанностях врача и начинала изводить Рувимова вопросами: правда, что и вопросы её были занятны и слегка странны – может, действительно, у девушки был какой-то свой, суперсовременный метод?

-Допустим, ты решил прыгнуть с крыши небоскрёба,- своим вкрадчивыми грудным голосом раскачивала она психику Рувимова, когда они после секса лежали в расслаблении на кушетке,- какой будет, если, конечно, она будет, твоя последняя фраза перед прыжком?
-Здравствуй, мир!
-Назови точную сумму имеющихся у тебя сейчас в наличии денег!
-Пятьдесят один рубль.
-Какую игрушку в детстве тебе так и не купили?
-Заводного повара, который жарил пластмассовую яичницу.
-Зачем Дьявол придумал Бога?
-Я спрошу у профессора.
-Какую бы планету ты выбрал для жизни – Венеру, Луну или Марс?
-Марс, безусловно, Марс.

Ну а потом начал подозревать Рувимов, что девушка эта и вовсе не является настоящим психоаналитиком, но является психоаналитиком липовым, подосланным, подставным. Более он в том кабинете не появился. А потом неожиданно узнал, что человека по имени Алина Акулова никогда и не значилось в штатном списке работников, а заодно и студентов университета. Должность специалиста по психологической помощи испокон веков исполнял старый университетский врач Казимиров, лысый толстенький коротыш. Какая Алина? Вы о чём говорите, молодой человек? Рувимов припомнил последнюю встречу с девушкой: как-то особенно въедливо и всерьёз расспрашивала она его о взаимоотношениях с отцом, что и насторожило. Времени выяснять детали, истинные причины и настоящие имена у Рувимова не было: вокруг него начал тогда интенсивно сгущаться мрак, как будто кто-то невидимый и злобный медленно закрывал на окнах его души шторы. Рувимов поспешно обрывал все нити, связывающие его с миром людей, и пытался решить внутренние и внешние головоломки сам, ни в чьей помощи не нуждаясь, никому не веря, всех подозревая.


7
Я бросил в воду свой телефон (давно хотел сделать это), и он глухо булькнул, не выдав никаких брызг, будто бы субстанция, наполнявшая восьмигранный водоём, обладала плотностью масла. День только ещё начинался и представлялся мне в умозрительной перспективе разветвляющимся на сотни разноцветных, похожих на змеек бесконечностей. Было тепло и очень по-осеннему пахло дымом – где-то далеко жгли опавшую листву.

Солнце, излучая тихое безумие, сияло в бледно-синем небе над серыми параллелепипедами зданий. Пустота и покой смотрели на меня из оконных проёмов с отсутствующими стёклами. Я спрыгнул с плиты, лёгким бегом побежал по коридору обратно, вернулся на кленовую аллейку и по ней пошёл к низеньким, стоящим рядком строениям. Там было одно тайное местечко, что-то вроде сокрытого в тени высоких деревьев уголка для отдыха, где имелись: голая панцирная кровать, навес, металлические стол и стулья. В этом укромном уголке я намеревался пообедать и часок-другой подремать.

Подходя, с удивлением обнаружил, что место занято: двое – мужчина и женщина – уже сидели за моим столом. Сначала я подумал, что это бродяги, которые изредка заходили на территорию из дальних резерваций, но приблизившись, своё предположение обнулил. Это были вполне цивильно выглядевшие граждане, молодые люди лет под тридцать. Парень носил длинные волосы, собранные в аккуратный, но дистрофичный хвост, девушка, наоборот, имела короткую стрижку – жёсткий ёжик голубоватых волос топорщился на её слегка чрезмерной голове. Парень был одет в кожаный жилет и кожаные брюки, подошвы его ботинок были подкованы, а на голове чернела туго завязанная бандана. На девушке был футуристический ядовитых цветов прикид. Космополиты, подумал я иронически. На столе лежали в импровизированной чашке фрукты, и стояла бутылка приличного на вид коньяка, к которой, пока я приближался к ним медленным уверенным шагом, надвинув низко на глаза соломенную шляпу свою, они поочерёдно приложились.

-Добрый день! – поприветствовал гостей я. — Эксьюз ми, если помешал вашему ланчу.
-Отнюдь не помешали, добрый человек!- ответствовала, широко улыбнувшись, девица.
-Милости просим к столу!- громко проговорил парень, вскочив и с показным радушием бросаясь мне навстречу.
Подбежал и стал жать мне ладонь сразу двумя руками и даже кланялся мелко, с энтузиазмом, и всё смеялся дурашливо. Глаза «молодого чемодана» приветливо и радушно искрились, но зубы в широко улыбающемся рту очень не понравились мне – они были зеленоватого колера и росли как бы через одного.
-Как хорошо, что вы зашли! — щебетал кожаный жилет.- Мы тут немного заблудились в этих лабиринтах… всю ночь искали выход, так и не нашли, и решили немного передохнуть,- парень говорил со странной интонацией, будто в обычные слова он заключал какой-то ещё один, неявный и зашифрованный, смысл.
-Что ж,- отвечал спокойно я,- это бывает. Места здесь того… аномальные, мягко говоря. Хорошо ещё, что живыми остались. Тут, знаете ли, всяческие подземные шахты, в темноте и не разглядишь их, навернёшься и кранты. И никто не узнает, где могилка твоя.
-Вот именно! Как это вы точно подметили!- подхватил с восторгом человек, словно перспектива погибнуть в старом колодце его несказанно радовала.
Он усадил меня на стул, металлическое сиденье которого заботливо накрыл кусками плотного картона. Налил мне в стакан добрую порцию коньяку. Я понюхал и с наслаждением выпил. Молодой человек, улыбнувшись так, что лицо его покрылось глубокими морщинами, потёр руки от удовольствия. Приглядевшись, я увидел, что тип этот не такой уж и молодой, каким казался издали, а даже наоборот – старый, лет около сорока пяти. Выглядел он как типичный рокер семидесятых, вышедший в тираж, в отставку, за скобки современности.
-Ну-с, давайте знакомиться!- воскликнул он.- Меня Герман зовут, а её – Маргарита!
-Рувимов,- с достоинством представился я, приподняв головной убор.
-Вы здесь живёте, Рувимов? У вас вид аборигена.
-Живу,- кивнул угрюмо я,- но не постоянно, а так – время от времени.
-Вы прямо Тоширо Мифуно, сумрачный самурай!- засмеялась девушка.
Я даже не улыбнулся в ответ.
-А как называется это место? – Герман широким жестом обвёл вокруг.
Голоса наши звучали в пространстве зоны странно – звонко и неуместно; редко, редко слышали эти деревья и здания человеческую речь.
-Химкомбинат «Юго-западный», а впрочем, никак,- ответил я на его довольно странный вопрос.- Как же вы сюда забрели?
-Случайно! – произнесла радостно девушка Маргарита. И, видимо разглядев на моём лице недоверия, принялась объяснять. – Понимаете, искали тут в округе один подпольный концертный зал и затерялись. Впрочем, мы не жалеем о случившемся. Здесь так мило!

Я припомнил, что да, где-то в 20 километрах в другом направлении от трассы, в бывшем лагере для политзаключённых иногда проходят концерты самодеятельной группы Тоталитарная секта. Но идти туда, а забрести сюда… Маловероятно. Что-то в облике пришельцев заставляло меня сомневаться в каждом произносимом ими слове. Мои антенны вибрировали, улавливая тревогу.

-Да, очень мило и больше того!- подтвердил Герман слова подруги.- Даже не хочется покидать! Вы не возражаете, если мы, немного подкрепившись, погуляем по этой прелестной территории в вашем сопровождении в качестве гида и проводника – вы тут, наверное, всё знаете?
Я пожал плечами:
-Я не сказал бы, что являюсь знатоком. Местность столь обширна, что я и сам иногда теряю здесь всякий ориентир. Но против компании не возражаю. Сегодня не возражаю. В другой день бы, наверное, послал вас ко всем чертям, даже не подошёл бы, но сегодня я в сентиментальном настроении…
-Вы, наверное, что-то особенное ищете здесь? – с дешёвой мечтательной интонацией спросила Маргарита.
-Да, ищу. Только не «что-то», а «кое-кого»… Но больше, предупреждаю вас, на эту тему ни слова.

Герман сощурил глаза и кивнул мне в преувеличенном выражении понимания.
-Давайте продолжим трапезу, после чего отправимся в путь! – предложила Маргарита, кокетливо и легонько толкнув меня в плечо.
Я, пропустив её жест, как пропускают глупую реплику, вытащил из рюкзачка припасы, и мы закусили перед дорогой.


8
Мы шли по цеху одного из корпусов, шумно ступая по металлическому полу. Какие-то адские котлы с ярко-оранжевым налётом на стенках стояли рядком вдоль стены. Уже довольно долго держалась меж нами натянутая бессловесная пауза, инициатором которой выступил я, проигнорировав несколько раз заданные ими вопросы. Уж больно много они болтали, а я не люблю, когда трещат. И вообще, спутники мои мне всё больше не нравились: я подозревал их.

-Здесь что-то нехорошее варили,- нарушил молчание Герман, заглянув в один из котлов.- Какой странный запах.
-Не советую нюхать,- сказал я.

Гулкое эхо повторяло наши слова. Мы нырнули в проём, и я повёл их вверх по змеевидной лестнице. Металл ступенек звенел под копытами старого рокера. Мы вышли на крышу. Вид открывался отсюда впечатляющий. Столбы электролиний, каркасы зданий, металлические резервуары, цистерны, трубы горизонтальные изогнутые в серебристой обмотке, трубы вертикальные бетонные и потрясающий горизонт.

-Ого!- только и смог выговорить Герман.
Лицо волосатика в ярком свете солнца производило вовсе неприятное впечатление – оно казалось как бы раскрашенным в различные оттенки серого и зелёного, как у мертвеца.
-How lovely! – воскликнула Маргарита.

Она слегка пластмассово улыбалась и тоже выглядела хреново: проступила наружу некоторая хищность черт. Было ощущение, что привыкшие жить во тьме, существа эти чувствовали себя в солнечном свете неуютно, но старались сие обстоятельство скрыть, хорохорясь и изображая энтузиазм.

Мы долго стояли на крыше, куря сигареты и попивая из ёмкости. Потом я повёл их к шахте недействующего лифта, и мы спустились по отвесной лестнице на этаж ниже. Там я завёл их в ангар, где стояли в полной стратегической готовности вагонетки на рельсах, рельсы под углом шли вниз, проходя через этот и многие другие корпуса; по оным рельсам можно было уехать далеко-далеко, на край света.

-Карета подана, господа,- произнёс я, приглашая парочку на колёсную прогулку.

Мы сели в одну из вагонеток, и я дёрнул рычаг.
Механизм заработал, и мы поехали, медленно набирая скорость. Начальный участок дороги проходил под самым потолком высоченного цеха. Я-то уже много раз испытывал эти непередаваемые словом (жестом, пожалуй, можно передать) ощущения, возникающие при скольжении над бездной, а эти двое глядели вниз с ужасом: дух, и вправду, захватывало и долго не отпускало. Затем мы въехали длинный тёмный тоннель и, выехав из него, стали небыстро катиться через производственные помещения. Это было нечто вроде экскурсионного маршрута. Тут были склады с пластиковыми, наглухо запечатанными синими контейнерами, стоящими вдоль стен многоярусными рядами, тут были лабораторные комнаты, пол которых был на несколько сантиметров усыпан битым стеклом, тут были открытые пространства под бледно-синим небом.

-Не, а вот интересно, чо за хуетень здесь производили?- спросил вдруг меня Герман развязным тоном, выпадающим из общей стилистики нашего общения, будто он, забывшись, вышел из роли.

-Не имею понятия,- сухо ответил я.- Есть вещи, о которых лучше не знать. Слышал только, что объект был сверхсекретным и официально не существовал.

Я сказал ему правду; проведя некоторое время назад архивно-библиотечное расследование, я столкнулся на первоначальном же этапе с забавным феноменом: все данные о деятельности комбината были засекречены специальным матрёшечным способом, и добраться до сердцевины постороннему человеку не представлялось возможным. Мне даже не удалось выяснить хотя бы примерные даты, когда комбинат был пущен в действие и когда и по какой причине остановлен. И какое время продолжалась работа, я тоже не знал. Туман и нагромождение мистификаций.

Герман покивал, ухмыляясь.
-А не попадалась ли тебе здесь, друг, одна дверца c опознавательным номером 999 и литерой «Z»?- опять спросил с вывихнутой какой-то интонацией этот субъект, во время резкого разворота вагонетки схватив меня за плечо и больно плечо сжав.
-Нет,- ответил я односложно и довольно грубо вырвал руку. Его вопрос мне не понравился ещё больше, чем предыдущий. Я опять всмотрелся в инфернальные лица новых знакомцев. Нет, они явно не были теми, за кого себя выдавали – заблудившимися меломанами.
-А старика по прозвищу Палочник никогда здесь не встречал?- это спросила синеволосая Маргарита, наивно глядя на меня неестественно зелёными (должно быть, контактные линзы) глазами.
Это было последней каплей.
-Не приходилось,- угрюмо процедил я, глядя на проплывающую мимо стену, испещрённую иероглифическим барельефом.

Я знал заочно Палочника, теневого обитателя здешних мест, но им о его существовании знать было совершенно не положено, тем паче в начале беседы они якобы даже не имели понятия, что это вообще за местность.
-А вмазаться не хочешь, друг? У нас есть!- с мерзостно сияющей от поддельного восторга физиономией проскрипел Герман.

Я поспешил отказаться от такого угощения. Всё стало ясно. Надо было со шпионами кончать. Дождавшись нужного поворота, где вагонетка проходила аккурат к перекрёстку, я спрыгнул на дребезжащую и шаткую поверхность мостка. Схватившись за ржавую стрелу, я перетащил её в сторону, в полу открылся тоннель, и повозка, перенаправленная на новый, опасный и непредсказуемый путь, устремилась в глубокий мрак.

-Эй, эй!- стал кричать из темноты волосатый.- Ты что-то не то подумал, чувачан! Мы свои, мы с тобой одной крови, брат! А про всю здешнюю кухню один здешний перец вчера рассказал! Да ты его, наверное, знаешь…такой невзрачный, вроде как без лица!
-Нет, не знаю. Прощайте, товарищ майор!- успел крикнуть я и скрылся за изгибом стены.
Вагонетка сделала резкий скачок на уровень вниз и с высокой скоростью помчалась далее – в преисподнюю.
-Стой, дурак! Мы тут не при чём! Нас подставили! Мы пошутили!- донёсся до меня голос Германа.
-Я тоже пошутил,- пробормотал я, улыбаясь: покинуть железную дорогу без опасности для здоровья они теперь смогут очень нескоро, вагонетка будет долго мчаться по наклонной вниз, через подвальные помещения, а потом покатится, опять же, под уклон и на возрастающей скорости, по подвесному мосту вдоль подземной зловонной речки, во как. В конце пути они попадут в ангар, из которого есть только один выход – по лестнице через бесконечную вертикальную шахту за пределы зоны.

Ловко я от них избавился. Однако, это тревожный звонок, которого я ждал и боялся. Комбинат стали посещать посторонние, и не просто посторонние, а нехорошие и опасные посторонние. И тут я принял спонтанное решение: отыскать, в самом деле, Палочника (это, кстати, было и не прозвище вовсе, а самая что ни на есть фамилия симпатичного старика) и с ним поговорить. Давно собирался вступить со знающими людьми в контакт. Тем более, время идёт, а враги не дремлют. Да только теперь они меня здесь не скоро найдут: отныне буду ходить запасными тропинками.
Чутьё подсказывало мне, что в моей жизни грядут новые, пуще прежних, изменения.