Миша Розовский : Чужая душа - потёмки

Однажды Ариель Блюмтаг влюбился в красивую девушку Лауру Гростельхаймер. Девушка была капризна и заносчива, она не отвечала взаимностью поэту и, отказывая ему очередной раз во внимании, оставляла в ранимой душе молодого человека всё более и более глубокие незаживающие раны. Но Ариель не оставлял надежд и писал, писал, писал сонеты, стихи, лимерики и поэмы, а Лаура всё не становилась поклонницей его творчества.

-- Любимая, а как тебе вот это, — однажды спросил юный поэт свою пассию и прочёл ей длинное лирическое стихотворение о розовом пони который встречает рассвет на одинокой горе.
-- Фу, дрянь какая, — лениво ответила Лаура Гростельхаймер и сплюнула косточку от арбуза, — сопли какие-то. Не актуально… ты же мужчина, так и пиши что нибудь более брутальное, мужественное, — и она опять сплюнула косточку и обидно посмотрела в никуда сквозь тощее тело Ариеля.

Тот всю ночь мерил шагами свою просторную спальню в отцовском доме. И с утра, как раз когда его возлюбленная приготовилась откушать горячего шоколада, был у ступенек её веранды с новым листочком в руках.

-- Это должно тебе понравиться, — пообещал Блюмтаг и, грозно сведя брови к переносице, прочёл ей поэму об отважном рыцаре защищающем честь своей дамы и порубавшем всех врагов в капусту.
-- Фи, какая пошлость, — наморщила носик слушательница и с шумом втянула в себя остатки какао, — где ты сейчас найдёшь рыцарей, да и вообще юмора нет и всё так серьёзно… скукотища, — и она облизала блюдце от остатков варенья.

Ариель повесил голову и отправился к себе придумывать что нибудь актуальное, мужественное и смешное. Всю ночь он не сомкнул глаз и, сидя в одних трусах у окна и глядя на Луну, строчил, перечитывал, комкал или рвал на мелкие кусочки и снова строчил, перечитывал, комкал… Утром, не успела Лаура собрать корочкой хлеба желток от яичницы, он уже был у порога.

-- Я сделал это, слушай же, мой ангел, — воскликнул экзальтированный юноша и прочитал ей целую горсть лимериков полных искромётного юмора, не лишённых актуальности и в то же время явно мужественных.
-- Фэ, предсказуемо, — зевнула девушка Гростельхаймер, подавив отрыжку, — ты, Арик, жизни не знаешь, ничего не видел необычного и рассказать тебе нечего… ступай, да хорошенько подумай что отличает тебя ото всех. Надумаешь — приходи… — и Лаура, повернувшись к поэту той своей частью, что вдохновляла его длинными одинокими вечерами, ушла в дом.

Горько почувствовал себя молодой человек и решил на время слегка забыться.

В одиннадцать вечера того же дня Ариель Блюмтаг, роскошно одетый по последнему слову моды, стоял на мокрой блестящей мостовой у неприметной, но солидной двери с красным фонариком над номером и, оглянувшись по сторонам, дал три условных звонка.

В открывшемся проёме нарисовался бородатый мужчина впечатляющих габаритов. Туша бородача была затянута в атласный дорогой жилет с нарисованными небесными светилами, а брюки в тонкую полоску гармонировали цветом с сапогами крокодиловой кожи. Широкая заросшая пасть, сверкнув золотым зубом, растянулась в услужливом приветствии — цербер узнал постоянного клиента.

Поэт прошёл в небольшую уютную комнатку обитую красным бархатом и в зеркалах. Навстречу ему тут же выпорхнула толстушка лет пятидесяти с родинкой на щеке.

-- О, господин поэт, — Ариель просил всегда называть себя только так, — какая честь нашему заведению. Вы не представляете сколько у нас новеньких. Привести? — женщина вся прямо лучилась желанием услужить.
-- А чего ж, веди, — Блюмтаг поглядел на себя в зеркало и остался доволен.

В ту же секунду, по незаметному знаку мадам, комнатка наполнилась полураздетыми телами молоденьких девушек. Грудки, узорные чулочки, каблучки, попочки, наманикюренные ноготки и запах духов.

Молодой поэт прошёлся с видом знатока раз, другой, третий и все претендентки ему понравились. Наконец он остановился напротив молодой белокожей девушки. Та опустила глаза и на её щёчках расцвели бутончики смущения. Совершенной формы ротик слегка приоткрылся в загадочной полу-улыбке.

-- Беру, — Ариель повернулся к хозяйке, — пожалуйста, вот эту, — он залез во внутренний карман и протянул ей тугой пресс денег свёрнутый во внушительный цилиндр.
-- Отличный выбор, господин поэт! — зашептала хозяйка неуловимо куда-то препроводив деньги, — подождите немного пока она приготовится.

Оставшись один, Ариель Блюмтаг снял пиджак и галстук, расстегнул рубашку и закурил сигару. Потом прошёл до крошечного бара в углу и налил себе порцию коньяка. Затем он снова остановился перед зеркалом и начал покачиваться с носка на пятку любуясь собой. Поэты часто бывают склонны к самолюбованию.

Не прошло и получаса, как двери в комнатке открылись, двое расторопных мужчин в смокингах мигом поставили маленький столик и стул напротив и исчезли. Следом за ними вплыла мадам с огромным блюдом в руках. На благородно блеснувшей серебряной поверхности исходила умопомрачительными запахами запечённая нога выбранной поэтом красавицы. Ледяные запотевшие половинки помидоров и пучки свежайшей зелени — петрушки, укропа, кинзы — обрамляли длинную и стройную конечность под золотистой корочкой. Те же самые расторопные смокинги внесли следом маленький поднос уставленный различными соусами.

Ариель удовлетворённо втянул носом воздух. Рот его наполнился слюной, он развернул шёлковую салфетку и, достав золотую вилку с монограммой, сел за стол. Мадам нарезала ногу тонкими ломтиками, а один из смокингов налил рубиновое вино в хрустальный бокал.

Поэта оставили одного и он принялся за еду. Ел он чисто, не спешил, не чавкал как и полoженно настоящему интеллигенту.

Через какое-то время в дверь предупредительно постучали.

-- Да, — Ариель откинул салфетку, — пожалуйста.

Мадам, приторно улыбаясь, вкатила в комнатку инвалидное кресло с девушкой которая сидела вяло улыбаясь после ещё не до конца отошедшего наркоза. На ней, прямо на голое тело, был надет коротенький больничный халатик с завязками сзади. Аккуратно перебинтованная культя сочилась кровью и подрагивала. Мадам незаметно исчезла.

Как только поэт увидел эту свежую повязку набухшую кровью то внутри у него всё возликовало и он шагнул к девушке почувствовав начинающуюся эрекцию. Та слабо пошевелилась и что-то пробормотала, вероятно ещё находясь под парами анестезии.

-- О, моя муза, — слова вылетали у поэта с придыханием, — моя маленькая муза, ты не представляешь как совершенна была твоя левая ножка, та которой я имел счастье насладиться незадолго до. Но ты и не представляешь как возбуждает меня твоя правая нога, — Ариель нежно провёл по единственному бедру невразумительно бубнившей девушки кончиками дрожавших от сладострастия пальцев, — давай, моя крошечка, надеюсь тебе будет так же хорошо как и мне, — юноша приспустил брюки, упёрся животом в слабо кровоточащий обрубок и совокупился с калекой.

На улице молодой человек вдохнул полной грудью ночной прохладный воздух и пошёл, а затем побежал от избытка чувств. Он бежал и кричал от радости что он молод, очень богат и когда нибудь наверняка добьётся любви лучшей из девушек Лауры Гростельхаймер.

Вспомнив о своей возлюбленной поэт вдруг ощутил, что бежать ему стало совсем легко. Он поглядел вниз — у него были мягкие короткие лапки которые двигались с умопомрачительной быстротой, казалось он летел. Просто летел по воздуху, а на голове у него трепетали, борющиеся со встречным ветром, длинные кроличьи уши. Поэт, издалека казавшийся просто белым помпончиком, нёсся к самому ночному небу. Небо вблизи напоминало чёрные плотно закрытые кулисы. Ариель уже почти нырнул за них — за кулисами ярко било солнце, но вдруг ему стало интересно посмотреть что будет дальше… и он оглянулся.

По утренней, свежевымытой ночной росой аллее брела красивая одноногая девушка на костылях. Каждый стук легкого алюминиевого костыля мелодично цокал в прозрачном воздухе. Цок-цок, цок-цок, цок-цок. Это была невесёлая музыка. Утомившись, молодая женщина присела на скамейку.
Вдруг, взявшись непонятно откуда, к ней подскочил маленький крольчонок. Ткнулся мягким носиком ей в единственную ногу и посмотрел такими доверчивыми глазами, что девушка, с трудом наклонившись взяла его на руки.
-- Куда же тебя, маленький? Только если… — и утром она отнесла найдёныша в один из зоомагазинов.

«Зоорай. Магазин для тех кто любит животных».

А уже следующим вечером звякнул над дверью колокольчик и в магазин вошла клиентка. Молодая яркая женщина. Её голубые глаза лучились задором и весельем. Она обошла все клетки, посмотрела рыбок, погладила щеночков и подержала на руках кролика.

-- Ой, дорогая, вы не представляете как я люблю всё маленькое и пушистое, — звонким бубенчиком зазвенел голос покупательницы, — я пожалуй возьму трёх хомячков, этого крольчонка, пяток белых мышек и белочку. Вы не могли бы всё это доставить ко мне домой, — она протянула маленькую надушенную карточку.
-- Конечно, обязательно, — продавщица потянулась за протянутой визиткой и бросила взгляд на имя гостьи — Лаура Гростельхаймер. «Красивое имя», — подумала она.

Дома Лаура приняла из рук посыльного попискивающую коробку и, щедро наградив мальчика чаевыми, закрылась у себя в задней комнатке. Затем она сняла с себя всю одежду и сделала несколько взмахов руками и приседаний. Нежную кожу с пушком приятно волновал тёплый ветерок. Солнце казалось отражалось в юных золотых волосах и она почувствовала приятную тяжесть и разливающееся тепло в низу плоского упругого живота.

Бросившись к шкафу Лаура достала длиннющие сапоги на тонкой шпильке. Одела так же фуражку с высокой тулей и серебряным черепом вместо кокарды. Больше ничего. Осмотрела себя длинную и гибкую в зеркале. Осталась довольна.

Затем Лаура перевернула коробку доставленную из зоомагазина вверх дном. Зверушки посыпались на пол. Они были совсем ручные, не разбегались. Девушка утробно хохотнула и наступила острым металлическим каблуком на бурого симпатичного хомячка. Тот успел лишь пискнуть прежде чем розовые нежные внутренности выплеснулись на светлый натёртый паркет.

Лаура удовлетворённо рассмотрела испачканный кровью сапог и нацелилась на мирно принюхивающуюся белочку. Та оказалась проворней хомяка. Она пыталась ускользнуть от стройной ножки в чёрной коже и несколько раз ей это удалось, но молодая Гростельхаймер была стремительна — ловко догнала беззащитное животное и вонзила металлическое копьё в хвостатое тельце. Белка, пронзённая насквозь, жалобно вскрикнула и довольная охотница стала давить тушку одной ногой, наматывая кишки животного на каблук-шпильку.

Потом настала очередь других зверушек. Напоследок она оставила кролика; только когда белая шкурка была порвана на несколько кусков, а останки животного усеяли поле боя, Лаура Гростельхаймер испытала глубокое удовлетворение. Комната с залитым кровью полом и ошмётками плоти уже не напоминала девичью спаленку.

«Ох, хорошо то как», — в томной неге думала девушка лёжа голышом среди маленьких порванных, резко пахнущих органов животных, — «вот бы посмотреть что внутри у этого поэта… как его… Блютакс… Блюмчик… Блюмтанц… это тебе не кролик».