Шева : А где был я вчера

Кроме сухости во рту утро обозначило себя болью.
И не только в голове.
Боль в голове была все-таки привычна. Да, голова вроде как вспухшая, даже легкое головокружение, в глазах откуда-то возникающие, но тут же пропадающие маленькие черные мушки. Желание, хрен поймешь, то ли напиться воды, то ли, наоборот, блевануть.
Последнее не получалось из-за отсутствия предмета — чем.
Но эти, что ни говори, привычные ощущения перебивались ноющей болью в пальце.
Его, блядь, указательном пальце. На правой руке.
- Странно. Костяшки целы….Была у него такая привычка — по пьяни со злости въебашить если не по чьей-то роже, то, по крайней мере, по двери, дверце шкафа. Бывало — и по стене. Но сейчас — нихуя не помню. Что же я делал этим пальцем? Куда, мудак, засовывал? А может, показывал кому-то? А им не понравилось? — задумался Серега.
Залез под душ.
Обнаружились сюрпризы. Ясное дело — нерадостные.
Слева на головке было какое-то странное пятнышко. Встревожился. Расстроился. Потом вдруг вспомнил — было один раз подобное. След от зубов оказался.
Присмотрелся — вроде похоже.
Отлегло.
В двух местах по телу обнаружил охеренные засосы. Ну, это ладно, мелочь.
Вытерся, вышел. Начал собирать разбросанную одежду.
На рукаве рубашки обнаружился след помады, — Херня, отстирается…
В брюках не оказалось ремня, — Да не новый был, хуйсним… Причем Сергей смутно помнил, как кто-то вытаскивал этот ремень. Причем этот кто-то делал это умело, и…как-бы поточнее выразиться? Нежно, что ли?
На пиджаке, с правой стороны, почему-то оказался белесый отпечаток чьего-то каблука. Мужского, блядь. Размера сорок третьего.
Сергей было задумался. Но нет — так ничего в голову не пришло.
Кто, как, где, почему? Не говоря уже — за что?
В карманах брюк, пиджака и дубленки — пустота.
Вот здесь Сергей почему-то встревожился. И кинулся к шкафу, где под постельным бельем хранил деньги, которые откладывал на отпуск.
Бля…Белье было, конверт под ним — тоже.
Но пустой.
Бля…


Сергей стоял на крыльце и курил. После принятых трех стопок попустило.
И непонятки с бабками и памятью уже вроде как и отошли куда-то. Стали какими-то третьестепенными.
Вдруг вспомнил, как двадцать восьмого декабря ходил в лес срубить на Новый год елку.
В тот день на удивление было очень тихо. А хули — мороз-то под сорок!
Лес, весь заиндевелый, стоял в суровом, величавом молчании. Храня достоинство.
Изредка только поскрипывали почерневшие от времени, липкие от смолы стволы сосен и елей. кряжистые кедры. Из лиственных деревьев кроме берез и осин больше на глаза ничего и не попадалось.
Да сухой валежник хрустел под ногами, пока искал, какую елку срубить.
Елку долго не выбирал – верхушки почти у всех хороши!
Зато долго прикидывал, как ель лучше положить. Чтобы верхушку-то не сломать.
Беда в том, что при таком морозе ствол дерева становится будто стеклянным. И при падении с высоты верхушка может просто развалиться. Хрупкая она больно.
Поэтому Сергей так срубил свою елку, чтобы она упала сначала на рядомстоящее лиственное дерево. Которое самортизировало, и только потом елка шумно легла на снег.
Затем отпилил верхушку — и домой.
- Сейчас на белку было бы неплохо сходить, — вдруг вырвалось у Сергея. Сам же и поправил себя, — Было бы, если б не состояние…
- Капканы надо будет пойти проверить! — ни с того ни сего возникла трезвая мысль. Но тут же была вытеснена гораздо более пьяной, — Может, Снегурочка какая попала?
Это таким странным образом нижняя часть тела дала сигнал верхней, что ох как неплохо было бы сейчас поебаться.
Сергей еще раз потянулся, взглянул в морозную синь неба.
- А ведь славно погулял на Новый год! Наверное. Вот только, блядь, — ГДЕ?!
Тайга вокруг – на сотни километров. Кроме одного направления, к райцентру. Туда всего под сто будет.
Но и — хули толку?


Вдруг Сергею почудилось, что вдали слышится какой-то звук.
Застыл, прислушался.
Точно — пока еле слышно, из-за верхушек сосен, со стороны сопок постепенно нарастало далекое стрекочущее тарахтение. Сергей начал пристально вглядываться в ту сторону.
Через какое-то время рассмотрел над вершинами елей и сосен черную точку. Звук исходил от нее. А точка постепенно увеличивалась. Стало окончательно ясно — вертолет.
Который летел прямиком к его заимке. Вскоре уже стал слышен не только шум вращающихся лопастей, но и свист турбин.
- Чудасия, да и только! — подумал Серега. И когда шум вертолета превратился уже будто в нескончаемый рык доисторического динозавра или тиранозавра, добавил, уже вслух, — Бля! Ну, прям ранний Pink Floyd!
А Ми-восьмой между тем уже завис над его подворьем. Сергей надвинул шапку, запахнул зипун покрепче и весь облепленный снегом, поднятым лопастями вертолета, ухватившись за поручни крыльца, со странным чувством ожидания чуда ждал продолжения.
Наконец колеса тушки вертолета, провалившись в толстый снег снега, коснулись земли. Пилоты выключили движок. Свист турбин затих и в воздухе остался висеть лишь шелест продолжающих еще вращаться больших лопастей.
С грохотом открылась дверца.
Затем из нее выпала небольшая дюралевая лесенка.
И по ней начали спускаться девчата. Хохоча, проваливаясь сапогами в снег и поднимая полы своих шубеек, мелькая белизной ног.
- Одна, вторая, третья…- как переросток-второгодник, зашевелил губами Серега.
- Хозяин! Принимай по описи, как договоривались! – из открывшейся форточки кабины выглянуло веселое и откуда-то смутно знакомое лицо правого пилота.
И вдруг, как с главным героем в раннемихалковском «Свой среди чужих, чужой среди своих», все стало на свои места: и голова, и головка со следами зубов, и засосы по телу, и помада на рубашке, и отсутствующий ремень, и след на пиджаке, и пропавшие бабки.
И даже пальцу нашлось место. Вернее — жесту.
Сложилось все как в пазле.
И будто последним, недостающим кусочком пазла вдруг вспомнились слова матери.
Которые она частенько говаривала ему, еще малому.
- Ох, Сергунька! Драть бы тебя ремнем надо крепко! По жопе-то.
Да некому…