Ирма : Лялька и домовой

*****

Лялька была жутко непоседливым ребенком. На одном месте не усидит, в попе шило, голова в облаках, рот без ушей, хоть завязочки пришей. Все шуточки-прибауточки ей подавай да развлечения. То в зоопарк ее отведи на диковинных зверушек поглядеть, то в комнату смеха, где все взрослые становятся маленькими, а дети большими, то на колесе обозрения покатай, то билет в планетарий на Мир динозавров купи. А маме все недосуг: у мамы личная жизнь по швам трещала, зарплата уменьшалась, килограммов и морщин прибавлялась. Красивая была у Ляльки мама, когда не злилась букой и злыднем не смотрела: черные волосы в мелкий барашек, искусственная мушка над верхней, чуть припухлой терракотовой губкой, румяные щеки и карие с золотинкой глаза. Ужасная становилась мамка, стоило Ляльке промочить в луже ноги, зацепится за корявую ветку подолом платьица, съесть из буфета все конфеты. Лютовала тогда мамка, превращалась в Бабку-Ёжку, хватала веник и гоняла дочку как сидорову козу по квартире. Дергала за косички, собирала в мешок игрушки, грозилась выбросить на помойку, продать цыганам, ставила на рассыпанный горох или гречку, лупила тонким кожаным ремешком. Доставалось Ляльке на орехи часто: мама Света была строгая и воспитывала девочку почти с самого рождения сама. Папка Ляльки, как и положено всем папкам был летчиком-испытателем, погибшем где-то на Дальнем Востоке.

*****
Совсем неожиданно в жизни девочки появился новый друг – домовенок Вася. Лохматенький, с угрюмой рожицей и бородой, в клетчатой рубашечке и джинсах, с неизменной беломориной в зубах. Жил Вася на антресоли, среди старых коробок, выкроек, ниток, пряжи и стеклянных банок. Лялька и не заметила бы нового жильца квартиры, если бы не пропадали припрятанные в старой хлебнице конфеты: с вечера их было пять штук, а с утра ни одной, только фантики.
Мама их взять не могла, приходящие в гости подружки – Леночка и Сашенька о тайнике не знали. Не испарились же они! Нечистого на руку сладкоежку Лялька выследила ночью, стервец шуршал бумажками и громко чавкал. Когда мама крепко спала, девочка вышла с фонариком в кухню и увидела такую картину. Забравшись на круглый стол, укрытый цветастой клеенкой, поджав ноги по-турецки, сидел крошечный мужичок и трескал за обе щеки «Мишку на Севере», запивал черным грузинским чаем и при этом курил вонючую папиросу. Лялька нисколько не испугалась: мордочка у гостя была хоть и некрасивая, но забавная.

- Ты, кто такая будешь? – спросил мужичок. — Мамкина дочка или найденыш?
- Ты сам, кто такой? Я-то мамкина! – капризно топнув ножкой, сказала Лялька.
- Я – Василий, домовой ваш. Живете здесь столько лет, а меня не замечаете. И мусора у вас много, не подметаешь что ли, девочка? И выпить не найдешь! И кран в ванной вечно течет, устал его уже чинить. Лампочки менять — высоко лезть: прошлый раз грабанулся с люстры, зашибся весь. Проводка совсем старая, того и гляди загорится. Хозяин в доме нужен, мамке твоей муж, а тебе – отец! Загостился я в вашем бабьем царстве, — хохотнул домовой. – Чего стоишь как не родная, садись, чай пить будем, – подмигнул он девочке.

Лялька сразу же сдружилась с домовенком Васей, хотя домовенком был он лет тридцать назад: как признался Василий, в мае ему стукнул сороковник. Теперь Лялька безнаказанно воровала сладкое из буфета, отдавала невкусный суп на съедение Василию, мастерила с ним бумажных кукол, шила пластмассовым — платья и юбки, играла в «дурака», раскладывала пасьянс и больше не скучала, когда мамы не было дома или не приходили в гости подружки. Одна беда: о своем друге никому нельзя было рассказывать, но Лялька умела хранить секреты.

*****

Захаживал часто к мамке ухажер, усатого дядю Славу Лялька почему-то не любила. Не нравились ей в нем ни его смоляные гусарские усы, ни глянцевая проплешина, ни мясистый нос, ни большие волосатые руки. Дядя Слава был страшным жлобом: покупал Ляльке лишь галетное печенье, мятные леденцы и фруктовое с синтетическим ароматизатором мороженое. Мамку и того реже баловал: принесет бутылку водки, пачку пельменей и занюханный букетик ромашек, скинет в прихожей свои вонючие «скороходы», завалится на диван в одних семейных трусах и майке, и весь вечер с места не сдвинется.

Жрал дядя Слава за троих: принесенной пачки пельменей хватало на один его булатный зуб, а водки на пару глотков. Мамка суетилась возле плиты, жарила румяные с золотистым бочком котлеты, толкла с маслом и молоком рассыпчатую с луковой подливкой картошку, суетилась с самого утра с тестом, выпекала вкуснейшие сдобные булочки. Наряжалась как на первое свидание и счастливо умилялась тому, как чавкающий, сорящий на пол мужчина за один присест оприходует купленные за ее кровные харчи, вытирает засаленные пальцы о накрахмаленную и выглаженную скатерть. Лялькина мамка была влюблена, как кошка, но все равно дядя Слава не хотел жениться. Столовался уже который месяц, а денег на содержание не давал, скупо отстегивая в календарные праздники какую-то мелочевку на колготки и помаду. Мамка плакала на кухне, грохотала посудой, срывалась на Ляльку, дурнела лицом, бабий век короткий: упускать мужика было нельзя, а перебирать кавалерами, тем паче — того и гляди бездетные пигалицы подберут.
- Придет дядя Слава, не путайся под ногами. Он уставший, отдохнуть хочет, сиди тихо и играйся. Ужин я тебе в спальню принесу, — строго наставляла Ляльку мама.
- Хорошо, мамочка, — послушно соглашалась Лялька.

*****

Разомлевший от выпитого после работы пива, дядя Слава вальяжно заходил в лялькину с мамой квартиру как к себе домой, давал распоряжения полноправного хозяина, долго мылся в ванной, полуголый садился за накрытый стол, хватал все с пылу-с жару, отчитывал полюбовницу за стряпню. «Не досолила», «Это как рапа, ты, шо полпачки высыпала?». Переключался на уборку: «Почему шторки такие замызганные, не стираешь что ли?», «Игрушки везде валяются, как Мамай прошелся»! «Светка, шо ты за баба такая безалаберная, все в хате у тебя вверх дном»? Светка никогда не возражала, поддакивала с улыбкой сладкой овечки, оправдывалась, списывала все на непослушную дочку, авралы в ателье и еще какие-то неотложные дела.

Потом дядя Слава смотрел на полную громкость футбол, орал как полоумный: «Гол!», «Давай, родненький!» и «Эх вы, бляди, опять просрали!». Светка стучала швейной машинкой, кроила, вязала крючком, гладила свежевыстиранные рубашки сожителя, отмеривала ровные стрелочки на брюках, опять что-то стряпала на кухне, носилась туда-сюда с подносом, чашками, таранью и пивом. Крутилась, словно белка в колесе, валилась с ног от усталости и все равно была счастлива. Как говорится, был бы милый рядом.

После футбола противный и голый дядька Славка измывался над мамкой: заставлял во всю прыть скакать на диване, потом танцевал с ней очень странный танец, наматывал на свою пятерню ее курчавые волосы, шлепал другой рукой по попе, словно мама в чем-то провинилась. Мамка при этом учащенно дышала, словно захлебывалась воздухом, и молилось Богу, дядя Слава опять матерился. А однажды, когда свет в гостиной не был, как обычно, приглушен, Лялька сквозь маленькую щелочку в двери увидела, что дядя Слава вовсе и не человек, а какое-то чудовище, уродец из книжки комиксов: между ног у него торчала не то огромная резиновая палка с красным набалдашником, не то настоящая змея! Такой штуковины не было ни у кого у знакомых лялькиных мальчиков. Это же гадость была живая, когда мама трогала ее руками или того хуже – целовала и зачем-то облизывала как эскимо, она становилась больше, брызгала будто из водяного пистолета, подрагивала. Лялька сильнее зажмуривала глаза, боясь, что «змеюка» может ее укусить, отбегала от двери, забиралась с головой под одеяло и крепче обнимала медвежонка-панду.

*****
Ближе к полуночи звуки в гостиной стихали. Лялька переодевалась в розовую ночнушку с рюшами, выходила из спальни, шла чистить зубки, воровала конфеты из буфета, снова полоскала ротик и неизменно встречала на кухне дядьку Славку.
- Привет, мелочь пузатая! – обращался он к Ляльке.
- Здравствуйте, дядя Слава, — смотрела девочка исподлобья.
- Как жизнь, мыша крапчатая? – подмигивал он ей своим черным цыганским глазом, дергал за подол ночнушки, жестом приглашал на руки.
Лялька нехотя садилась на его костлявые коленки, болтала пухленькими ножками в пушистых тапках.
- А какую тебе красоту мама сшила, — неподдельно восхищался дядя Слава. — Ты просто ангелочек, а не девочка. Хочешь я стану твоим папкой?
- Не хочу! — Из вредности говорила Лялька.
- Это еще почему? – удивлялся Славик. — Защекочу тогда! — Щекотал девчонку по справным бочкам, щипал за попку, шутливо таскал за ушко как нашкодившего котенка. Постепенно его щипки превращались в поглаживания, он целовал светкину дочь в макушку, разворачивал к себе лицом, и смотрел каким-то долгим, как будто затуманенным взглядом, нервно облизывал свои тонкие губы. Такого, пусть и ласкового дядю Славу Лялька еще больше боялась. Девочка спрыгивала с его костлявых коленок и убегала в спальню, жаловалась домовому и долго ворочалась в кровати.

- Не нравится мне этот дядька Славка, хоть и бутылка у него с собой всегда имеется, — ворчал Вася. – И мамка его твоя вроде любит, а лихой он человек, недоброе что-то задумал. Нутром чувствую.
Василий хмурил брови, отказывался от украденной еще днем стопки водки, качал Ляльку на руках и смешно картавя, напевал колыбельную.
- Баю-баюшки-баю, не ложися на краю, придет серенький волчок и укусит за бочок.

*****
Светка всеми силами пыталась женить на себе Славика, а он стервец все не соглашался идти в загс. Правда, уже перенес два чемодана в квартиру, начал отдавать часть своей зарплаты за постой и пропитание, чаще покупал занюханные ромашки, а Ляльке шоколадные конфеты. Но его сладости были ей не в радость, стоило усачу отвернуться, девочка крутила ему в спину фиги, показывала язык, корчила рожицы. Громко топала, когда он спал, выключала свет в ванной, если он мылся, подрезала шнурки ботинок. Василий еще больше выживал пришлого: то во сне ему кошмарном явится в виде кота, то суп в тарелке пересолит, то бессонницу нашлет, то руку подтолкнет, когда тот бреется, то в водку пургена добавит. С каждым днем пакостей прибавлялось, а пришлый все равно сидел сиднем за столом, валялся откормленным тюленем на диване, съедал как троглодит все запасы из холодильника, чаще мучил мамку, тискал, где вздумается Ляльку, по-своему расставлял вещи, выбрасывал старое — обживался по-настоящему.

Особенно гадким становился дядя Слава, когда мамы не было дома: напивался в стельку и ломился в лялькину комнату, разваливался на детской кроватке, скидывал на пол все игрушки и заставлял рассказывать какой-нибудь стишок или отрывок из сказки. Лялька воротила нос от его небритой вонючей морды, забывала все строчки из выученного, куксила личико, дрожала осиновым листочком, заслышав его зычное:
- Мыша крапчатая, сваргань мне чаю. Да побыстрее! Ничему тебя мать не научила: белоручкой растешь.

Лялька заваривала, как умела крепкий грузинский, делала бутерброды, старалась ничего не расплескать на поднос, но все равно получала щелбана. Дядька Славка реготал конем, когда девочка слабо отбивалась от его тисканий. Задирая ей на голову платьице, бегло ощупывал пальцами с заусеницами ее еще по-детски пухленькое тельце, ямочки на коленках, плоскую грудку со светло-розовыми сосочками, елозил губами по тоненькой шейке, покусывал мочку маленького уха. Потом надолго закрывался в туалете.

- Маме ничего не говори: я с тобой просто играюсь, как папка. А будешь вредничать, расскажу про твою шкоду: и про свет в ванной, и ботинки, и конфеты. Будешь умницей, новую куклу куплю. И Лялька молчала как рыбка, даже, когда дядя Слава совсем стыд потерял и начал показывать ей свою «змеюку», заставлял ее трогать руками.

****

Впервые получив подарок от отчима, заплаканная Лялька, с недетской ненавистью отворачивала голову хорошенькой кукле, выколупала ножницами темно-синие стекляшки глаз, расписала фломастером красивую пластмассовую фигурку, изорвала на лоскуты пышное платье. За этим занятием застала ее мамка. Уставшая после «леваков», Светка не стала разбираться в причине слез дочери, а с ходу зарядила ей оплеуху, позвала в свидетели сожителя, фурией носилась по комнате.

- Я тебе устрою, дрянь мелкая! — клятвенно заверила мать и оттащила Ляльку за ухо в угол. — Славочка, ты посмотри, что она сделала! Это не девочка, это чудовище! Иждивенка! – Лялька не знала значение слова «иждивенка», но мама употребляла его часто. Дядя Слава с самодовольным видом стоял в проеме дверей и наблюдал за расправой.

- Света, иди лучше жрать сделай. Я сам с ней разберусь.
- А ну, снимай штаны, бессовестная! Зачем покалечила куклу?! – грозно рыкнул отчим.
- Не сниму! Не сниму! Не сниму! Не сниму! Не сниму! — упрямилась Лялька, но дядя Слава схватил ее за загривок, перекинул через свое костлявое колено, стянул с нее голубенькие в мелкий горошек трусики и начал шлепать. Сухая волосатая рука со всей силы опускалась на нежную кожу, припечатывалась пятью пальцами, била с четким знанием дела, было не просто больно, было ОЧЕНЬ больно! Но дядя Слава и не думал останавливаться, словно войдя в раж, поочередно менял руки, персиковые округлости горели огнем, на них оставались отпечатки пятерни, удары становились все резче и резче.
- Еще раз выкинешь что-нибудь подобное, возьму армейский пояс и отхожу так, что неделю сидеть не сможешь! Пожалуешься матери, пожалеешь, что на свет родилась! Поняла, мелочь?! Не слышу! – заорал он на всю комнату.
- По-ня-ла, – заикаясь, ответила Лялька.
В качестве закрепления наказания Ляльку лишили ужина, отобрали остальные игрушки, запретили смотреть мультики и выходить на улицу, все конфеты и печенье из буфета тоже спрятали.

*****

Домовой лютовал: всю ночь гремела посуда, скрипели дверцы шкафа, Василий злобно пыхтел беломориной, чесал свою густую бороду, опрокидывал табуретки, ухал совой в изголовье кровати. Светка с сожителем вставали несколько раз, включали телевизор, заваривали мелиссовый чай, капали валерьянку, но сон все равно не шел.

- Не чисто у тебя в хате, сущность какая-то водится,- как всегда, поучал Светку полюбовник. – Бардак какой-то.
- Что ты, Славочка, я почти каждый день убираюсь, и Лялька меньше ссорит. — Улыбалась сладкой овечкой мать, заискивающее смотрела в черные славиковы глаза.
- Да не в том смысле грязно, дура, что неубрано: домовой твой беснуется. Его или задобрить нужно, или священника вызвать. И вещи мои в никуда давно пропадают. Выживает он нас, вот что. И хоть не верю я во всю эту хренотень, но некомфортно мне в твоей квартире.

Для начала решили Хозяина задобрить: поставили, как научили Светку товарки на работе, на стол рюмку водки, порезанное на толстые шматы сало, черный хлеб и мед. Прошептала Светка молитву, обошла все углы с церковной свечкой, окропила святой водой, но к угощению никто не притронулся, а ночью в изголовье опять ухала сова, и грелся во сне на груди у Славика огромный пятнистый кот.

Как только с Ляльки сняли наказание, домовой на время притих, о ночном дебошире забыли. Мамка все так же сдувала пылинки со своего Славочки, отчитывала по мелочам Ляльку, суетилась возле плиты, брала дополнительные заказы, задерживалась на работе. Дядя Слава все чаще приходил подвыпивший теперь уже в свою квартиру (мать, чтобы быстрее его на себе женить, пообещала ему прописку), скидывал вонючие «скороходы», валялся тюленем на диване, посасывал пиво, ссорил чешуей тараньи, клацал по всем каналам, когда было не лень, занимался воспитанием Ляльки, но свою «змеюку» больше не показывал. Лялька начала уже потихоньку привыкать к чужому противному мужику в синих семейных трусах и вечно засаленной спортивной майке, стерпела бы она и его щипки и шлепки, и отчужденность матери, и полную безнаказанность его пьяных приставаний, если бы этот упырь не зашел слишком далеко.

****
Еще по дороге домой Славик твердо решил, наконец-то воспользоваться девчонкой. Набравшись в пивбаре, мужчина, в который раз взвесил все «за» и «против», вероятность того, проболтается девочка или нет. Но, если она до сих пор молчала, то вряд ли сейчас посмеет пискнуть. Да и Светка ей не поверит.
Досадливая неудовлетворенность свербела в опухших яйцах, пустивший слюни болт распирал ширинку, а перед глазами стояли голубенькие в мелкий горошек трусики с кружевной оборочкой. Маленькая попка была божественна на ощупь, нежная, бархатная, без единой родинки, прыщика или пупырышки. Совсем не сформировавшаяся грудка со светло-розовыми сосочками; безволосый, абсолютно гладкий лобок, а, если раздвинуть ножки. Там… Никогда он себе не позволял себе заходить с этой сучкой так далеко. Все малолетние шмары, которых он снимал за бутылку водки и хавчик, в свои тринадцать-четырнадцать лет были слишком великовозрастными, перезревшими, знавшими нескольких мужчин. Как мог, он давил в себе это желание, загонял в самый дальний угол подсознания, жил с несколькими женщинами – и с «молодухами», и постарше, но все это было не то — самообман. Все равно он дрочил на нимфеток, мечтал о малолетках, хотел ссыкушек, а не сочную зрелую бабу.

*****

Даже не разуваясь, Славик пошел в детскую, Лялька, буркнув «здрасьте», зыркнула на него и снова углубилась в чтение какой-то книжки. Славка запер на замок дверь, включил на полную громкость музыкальный центр, плотоядно улыбнулся и приблизился к девочке.
- Раздевайся! Быстро! – приказал он ей, расстегивая ширинку брюк.
Лялька сжалась в стул, затравленно посмотрела на отчима, начала хныкать.
- Дя-дя Сла-ва, не на-до! По-жа-луй-ста! Не-на-до! Я-я-я маа-меее не … — Но он не дал ей закончить, стащил со стула, прижал к себе так, что чуть не треснули косточки. Впился в маленький рот жесткими губами, засунул слизкий язык внутрь, совершенно лишил возможности дышать. Почти бесчувственную кинул с высоты своего роста на кровать, разорвал халатик, также варварски поступил с маечкой и трусиками. Лялька стыдливо прикрывалась ручонками, трепыхалась пойманной в силки птичкой, плакала, кричала, звала маму, клялась быть самой послушной дочкой на свете. Но Славик уже вовсю наяривал елду. Плюнув на потную ладонь, начал раздвигать девчачьи пухленькие ножки. Совсем зверел, рычал, пыхтел, пристраивался с разных сторон, вертел на всякий лад девчонку, но все никак не мог приспособить свой хер. От страха Лялька чуть не описалась, из последних сил сжимала коленки, визжала, потом и вовсе затихала; уже не чувствуя увесистых пощечин, лежала распластанная и неживая под тяжелым, налитым похотью мужским телом. И тут Славик увидел, что на спинке кровати сидит огромный пятнистый кот с бородатой мужицкой мордой! Блестит янтарными глазищами, выгибает спину дугой, выставляет вперед когтистые лапы, воет гиеной, ухает совой, шипит змей, агрессивно скалит острые зубы.

- Что за чертовщина? – едва успел прошептать побледневший Славка, как на него прыгнул котяра, вцепился лапищами в грудь, повалил на пол и начал душить. Мужчина отбивался, пытался скинуть домового; серебристые когти впивались прямо в сердце, давящая тупая боль, держала в стальных тисках, сдавливала горло, кислорода вокруг становилось слишком мало. Припечатанный тушей кота, Славик не мог пошевелиться, его, словно парализовал ужас, а домовой продолжал противно мяукать, гарцевать на грудной клетке, будто это матрас, ехидно, совсем по-человечьи ухмылялся, щекотал ему ребра и заливисто хохотал. Славка вдруг вспомнил давно позабытые слова молитвы, но голос пропал; выпучив рачьи глаза, лялькин насильник беззвучно, как рыба открывал рот и плакал.
Потом все резко сменило цвет, комната растворилась, исчезла; тонкая заточенная спица наматывала на свое острие мышцы сердца, протыкала насквозь кожу, жевала мощными челюстями нервы. Славик задергал конечностями, издал какой-то сиплый стон, еще сильнее выпучил глаза, поперхнулся крошечным глотком воздуха, обмяк и затих. Пятнистый котяра довольно мурлыча, облизнул лапки, спрыгнул с бездыханного тела, подмигнул Ляльке и исчез.

Приехавшие через полчаса медики констатировали у еще молодого, но седого как лунь мужчины, внезапную коронарную смерть.