hemof : Вино, трава и беготня

Фёдоров вернулся в общагу к вечеру. В комнате был бардак. На столе стояла начатая бутылка «Агдама», валялся нарезанный хлеб, вперемешку с колбасой. Тут же лежали рассыпанные по всему столу папиросы, некоторые из них были уже явно чем-то забиты.
Фёдоров подошёл к столу, осторожно переступая скомканную посреди комнаты грязную дорожку и, подняв со стола, понюхал одну забитую папироску. Ясно почувствовался запах конопли.
«Живачин кайфует».
Фёдоров налил себе стакан вина и звонко чокнулся с бутылкой.
- Ваше здоровье, мастер.
Выпив, он взял «косяк» и, найдя спички, взорвал его, нагружая лёгкие едким дымом. Неторопливо, делая затяжки полной грудью, он полностью выкурил папиросу, сделал «пятку» и добил её уже через силу. Драп был слабенький, но целый, выкуренный на одного «косяк» тут же дал себя знать. Фёдоров ощутил, как по лицу против воли расползается довольная, глупая улыбка. Чувства обострились, отчётливо стало слышно бубнящее радио за стеной, сильно захотелось жрать. В то же время по телу разливалась приятная теплота от выпитого вина. Вино и конопля в сумме дали сильный эффект. Мысли Фёдорова понеслись вразнобой, опережая друг друга, исключение из техникума сразу отодвинулось на второй план: уже не было проблемы, что делать дальше, он жил сиюминутным кайфом.
«А где это Живачин? Что-то его долго нет? Комната была открыта, значит, он где-то здесь в общаге».
Фёдоров налил себе оставшийся «Агдам» и медленно, смакуя, выпил его до последней капли.
«Дима простит».
Затем он, уже через силу, раскурил ещё одну папиросу с травой и старательно добил её всю, не оставив и «пятки».
Происходящее дальше запомнилось отчётливо, но так, будто всё это происходило не с ним, а с каким-то совершенно другим человеком. Фёдоров как бы наблюдал за самим собой со стороны. Сумеречный коридор, куда он вышел на поиски Живачина. Грязный заплёванный пол общественного туалета и еле слышный, злой голос Живачина. Голос привёл его в умывалку, где на обшарпанном подоконнике курили две, неизвестно откуда взявшиеся в мужском общежитии, бабы. Ясно слыша голос, Фёдоров никак не мог разобрать слов. Он скорее догадался по злой отрывистой интонации, что разговор неприятный.
- Э, друг, кончай, чё ты на них наехал? – Фёдоров с удивлением слушал себя, и сам до конца не осознавал, что он говорит.
Злое, исказившееся лицо Живачина, его отрывистый, лающий голос. Кто-то, похоже, сам Фёдоров, недоумённо пожимает плечами и ретируется. Снова коридор, с тусклым светом пыльных лампочек на грязном потолке. Мимо бегут те же самые бабы, что-то крича с недовольными лицами. Комната. Посреди скомканный, противно-грязный половичок. Прикуренная папироса. Папиросный дым входит в лёгкие, как воздух, совершенно не ощущается вкус табака. Какие-то крики, доносящиеся из коридора. Топот множества ног. Дверь распахивается от сильного удара снаружи. В комнате много людей. Злые, сосредоточенные лица. Какие-то непонятные вопросы. Кто-то пытается от него чего-то добиться. Глупая, непонимающая ничего улыбка на лице Фёдорова. Пожатие плечами, несколько раз подряд, всё с той же странной улыбкой. Внезапно взрыв искр полыхнул в глазах. В голове что-то лопнуло, зазвенело. Комната провалилась в темноту.
Очнувшись, первым делом Фёдоров увидел прямо перед своим носом ободранную коричневую ножку стола. Удар подействовал на него довольно отрезвляюще. Происходящее вокруг приобрело осмысленную форму. Фёдоров поднялся и встал, держась левой рукой за голову. Вокруг стояло человек шесть мужиков и две те самые бабы, которых он видел в умывалке. Напротив него стоял высокий белобрысый парень с короткой стрижкой ёжиком. Бил, скорее всего, он.
- Где твой друг?! – заорал он, снова готовясь ударить. – Ты чё, сука, не врубаешься? Я тебя сейчас изувечу!
- Саша, подожди, не бей его больше, — вступилась чёрненькая, симпатичная девушка. – Он ничего не делал. Это тот высокий отрывался.
- Пускай скажет, где он! – продолжал орать белобрысый, распространяя вокруг себя устойчивый запах спиртного. – Где он? Куда он свалил? Ты меня слышишь, чмо?
То ли от вина, то ли от конопли, а может быть от удара язык у Фёдорова с трудом слушался своего хозяина, хотя мысль, вместе с тем, уже работала чётко. Краем глаза, слева от себя, он заметил коренастого, чёрного типа, с выколотыми перстнями на пальцах, явно уголовного оттенка.
«Во попал, этот урка зарежет, как свинью. Кончит – и пискнуть не успеешь».
- Слышь, не-е знаю я. – Слова нескладно растягивались, выдавливаемые непослушным языком. – От-ткуда мне знать, ку-уда он чухнул.
- Не свисти, козёл. Ты чё, не знаешь, куда твой друг убежал?
- Не знаю я. Чё ты прицепился, в натуре?
Белобрысый с силой выбросил вперёд правую руку. Удар был сильный. Заторможенный Фёдоров не успел отреагировать, и его отбросило на стул, и – через него – головой о стену. Сознание на этот раз, на удивление, осталось при нём. Отбросив ногой стул, он тут же встал, внутренне готовый к тому, что его сейчас будут бить сильно и долго. Над левым глазом и на затылке с силой пульсировала кровь, распространяя толчки по всей голове.
- Санёк, кончай, — неожиданно вмешался слева парень с наколотыми перстнями. – Хорош пацана бить. Потом лучше второго поймаем, поговорим, никуда он от нас не денется.
Со злостью выматерившись, белобрысый, развернувшись, пошёл из комнаты. За ним постепенно стали выходить все остальные.
Фёдоров, подняв с пола стул, устало опустился на него, не веря ещё в то, что он отделался двумя ударами. Комната начала покачиваться в глазах, вместе с комнатой покачивался, то, накатывая, то, отступая, приступ тошноты.
Рядом на корточки присел отставший от остальных чёрный, с наколками.
- Э, земеля, ты себя нормально чувствуешь? А ну подними голову. У тебя, случаем, не сотрясение?
Фёдоров поднял на него мутные, явно недостаточно осмысленные глаза. Отвечать не было никаких сил и желания.
- Слышь, брат, — продолжал чёрный, — ты лучше свали отсюда сейчас, а то братва подопьёт, и могут опять прийти разборки продолжать, а забуханных я их остановить не смогу. Жалко мне тебя, земляк. Ты ни за что, за своего кента под раздачу попал. – Чёрный поднялся и пошёл к выходу. В дверях он обернулся. – Ну, ты понял? Если хочешь здоровье сохранить, лучше сваливай отсюда на всю ночь.
Хлопнула дверь. В ушах что-то отчётливо звенело. Наверное, тишина. Фёдоров поднял со стола перевёрнутый будильник. Будильник показывал половину одиннадцатого вечера. Фёдоров взял хлеб с колбасой и начал быстро откусывать и пережёвывать большие куски этого, так называемого, бутерброда.
«Ты глянь, а аппетит не отбили. Значит, пока ещё не сдох».
Он мотнул головой, пытаясь прогнать надоедливый звон в ушах. От этого снова наступила тошнота. Отбросив в сторону недоеденный хлеб, он резко встал и, покачнувшись, сделал несколько быстрых шагов по комнате.
«Чё ж я тут сижу? В натуре же, эти быки вернутся, забьют до смерти. Сваливать надо, и как можно быстрее».
Дверь потихоньку отворилась, и в комнату крадучись вошёл Живачин. Глаза его быстро и настороженно бегали по сторонам.
- О-о-о, — весело протянул Фёдоров, — привет, друг, а тебя тут все ищут. Жлобья приходило – человек шесть, дыню мне проверяли на прочность, про тебя спрашивали.
- Лис, тебя чё, били?
- Да так, один бык приложился. А ты-то где был?
- На четвёртом этаже.
Фёдоров вдруг зашёлся в смехе. Его будто бы прорвало. Он сел на кровать и, смеясь, закрыл лицо руками. Дикий приступ веселья невозможно было остановить, на глазах наворачивались слёзы.
Живачин обеспокоено стал трясти его за плечи:
- Э, ты чё, обкурился, что ли? Кончай ты, расскажи, чё они хотели?
Фёдоров с трудом начал постепенно останавливаться. Гоготнув ещё пару раз, он вытер с глаз слёзы и, отдышавшись, хрипло проговорил:
- Тебе хотели башку оторвать. Мотать отсюда надо. Они обещали вернуться, тогда мы оба будем летать по комнате, пока из нас весь дух не вышибут.
Живачин, пройдя к столу, взял с него нож и быстро выбежал из комнаты.
- Пошли, пошли, Лис! Давай скорее! – крикнул он на бегу.
Дальше опять начался калейдоскоп сменяющих друг друга картин. Закрывая дверь, Фёдоров увидел, как Живачина, у самого выхода на лестницу, перехватил куривший в коридоре длинный худой тип, один из тех, кто был у них в комнате.
- Э, чувак, стой. Это ты на наших баб наезжал? – Он попытался схватить Живачина за руку.
- Ты чё, крыса! – Живачин рванулся на него с ножом.
Длинный отскочил и побежал по коридору, громко крича:
- Саня, Лёха, быстрее сюда!
Фёдоров бежал, перепрыгивая через три ступеньки, слыша сзади топот многочисленных ног. Быстро мелькали лестничные площадки; затем длинный коридор и удивлённое лицо вахтёрши, тяжёлая входная дверь, заснеженное крыльцо. Впереди маячила Живачинская спина.
Завернув за угол общежития, Фёдоров почувствовал, что начинает сдавать. Бег всегда был его слабым местом, подводила больная нога. Хрипло, с шумом работающим лёгким не хватало кислорода. Живачин всё быстрее уходил в отрыв.
«Догонят, суки», — мелькнуло у Фёдорова в голове, и от общежития он резко свернул к гаражам. Из последних сил перемахнул сеточный забор, пробежал длинный коридор гаражей и, выскочив за ворота, метнулся к ближайшему старому трёхэтажному дому.
Забежав в подъезд, он тяжело рухнул на первые ступеньки и очень долго не мог отдышаться. Сердце бешено металось в грудной клетке, пытаясь найти лазейку для выхода из этого загнанного тела. В висках тугими толчками пульсировала кровь. Над левым глазом, закрывая его, разрасталась чудовищная опухоль. Ноющая боль в затылке мешала мысли сосредоточиться на чём-нибудь одном. Фёдоров прислонил голову к перилам и, тяжело, отрывисто дыша, отдыхал, стараясь собраться с мыслями и решить, что предпринять дальше. В одурманенную вином и очумелую от ударов голову не лезла ни одна дельная мысль. Почему-то вспомнилась школа, дом по улице Куйбышева, две песочницы во дворе, которые служили для ребятни своеобразными воротами. Тонкие металлические прутики перил приятно охлаждали горячую голову. Как давно это было. Как ужасно давно было детство и где оно теперь, где тот больной, чувствительный мальчик, где его мама? Всё кануло в лету, а дальше – сплошное взрослое дерьмо, холодные ступени и тонкие металлические прутики перил.
Сколько он так просидел, прислонившись головой к перилам, он не знал. Сердцебиение постепенно приобрело привычный размеренный ритм. Дыхание выровнялось и успокоилось, только проклятый звон в ушах и боль в затылке нипочём не хотели сдавать свои позиции.
- Блин, так голову долбить будут – последние мозги выстучат.
На улице пошёл снег. Погода менялась. Трескучий мороз уступал своё место мягким зимним вечерам.

Фёдоров быстро обошёл гаражи и вышел к автобусной остановке. Как-то не думая о том, что его там ждёт, он направлялся к своему родному техникумовскому общежитию. Выйдя из автобуса, он пересёк перекрёсток и уже почти завернул за угол булочной, когда его остановил короткий, выразительный свист.
Со стороны швейной фабрики, враскачку, подходил Касаткин.
- Привет, Лис, как делишки?
- Привет, Вася.
Касаткин внимательно посмотрел на Фёдорова, затем зашёл с освещённой стороны и тихо присвистнул:
- Ну, дела. Где ты опять зацепился?
- Это ты у Жича спроси. По его милости мне дыню набили.
- Вот тебе, в натуре, Лис, не везёт. Чё тебе всё время достаётся?
Фёдоров достал полувысыпанную папиросу, примял её и чиркнул спичкой. Неловко ударив по коробку, он выронил его из рук. Спички веером рассыпались под ногами. Выматерившись, Фёдоров двумя ударами ноги втоптал их в снег.
- Ты чё, вмазанный или мёртвый? – спросил Касаткин.
- Слышь, Вася, — как бы не слыша его вопроса, заговорил Фёдоров, — пошли, ты меня в общагу затащишь, а то мне в заводскую нельзя этой ночью возвращаться. Мы сейчас с Живачиным, как спринтеры от этих химиков улепётывали. Если я туда вернусь, то эти бойцы, наверно, меня там и кончат.
- Я тороплюсь, Лис. Меня Ванька на хате по делу ждёт. Иди, кинь к Мефодию в окошко, он тебе покрывало сбросит.
- А, ну хорошо. Давай, Вася. Привет Ваньке. – Фёдоров завернул за угол булочной, затем выглянул и крикнул. – Слышь, если подраться с теми быками придётся, ты со мной подпишешься?
- Можешь на меня рассчитывать. Если чё, пацанов соберём.
В общежитии почти во всех окошках было темно. Нормальные люди уже давно спали, отдыхая перед новым днём.
«Интересно, сколько же сейчас времени? Уже, наверное, первый час».
Снег повалил густыми, пушистыми хлопьями, превратив улицу в ночную сказочную страну. В свете редких фонарей снежинки падали, кружась, густым непрерывным потоком.
Фёдоров слепил небольшой снежок и кинул его в тёмное окошко Мефодия. Ответом ему было лишь шуршание падающих снежинок.
После четвёртого броска Фёдоров выдохнул, размахнулся и сильно ударил по росшему под общагой кусту. Треск ломающихся веточек, глухой стук упавшей снежной шапки, отозвавшаяся болью голова.
Обследуя общежитие с другой стороны, он увидел свет в окошке на третьем этаже. Окно было четвёртым от правого угла. В этой комнате жила Малинина Алиса со своими одногруппницами.
«Неужели, наконец-то, повезло».
Фёдоров слепил ещё один снежок. Руки одеревенели от холода. Пальцы были, как холодные неуправляемые клешни. Бросок получился неудачный, в правом локте, что-то глухо хрустнуло и отдалось болью до самого плеча. Фёдоров охнул и дико скрипнул зубами. Снежок попал в стену, рядом с окошком. Постояв некоторое время, растирая и согревая задубевшие пальцы, он прислушивался к ноющей боли в суставе.
«Ещё и локоть опухнет, наверное. Вот сегодня масть не прёт. Для полного счастья мне не хватает только замёрзнуть под окнами общаги».
Повращав рукой и массируя локоть, он дал суставу успокоиться. Следующий снежок долго и упорно не поддавался лепке. Замёрзшие руки, казалось, не в состоянии не то, чтобы лепить снежок, а даже просто двигать пальцами. Фёдоров долго дул ртом, согревая руки, хлопал ими по бокам, засовывал под мышки. Слепая луна была холодным свидетелем его стараний. Неутомимо сыпал снег, наращивая на земле белую шубу. Играючись, порывами налетал колючий зимний ветер.
Снежок плавно описал дугу и стукнул точно в середину окошка. Некоторое время в комнате не угадывалось никакого движения. Всё так же радостно светилось окно, и так же неумолимо, как будто сделанные из стали, не шевелились шторы.
«Ну, давай, малыш, помоги мне, давай, выгляни в окошко».
Шторы всколыхнулись. Сердце радостно встрепенулось в груди. В окошко выглянула Лена. Лицо её настороженно и недоумённо рассматривало стоящего в темноте человека. Фёдоров вошёл в очерченный тусклым фонарём круг света, чтобы его было лучше видно, и попросил жестами открыть окно. Некоторое время Лена молча смотрела на него, потом влезла на подоконник и высунула голову в форточку. На фоне освещённого окна чётко вырисовывалась полненькая фигурка в коротком цветном халатике.
- Сергей, это ты что ли?
- Да я, я. Ленчик, у меня к тебе огромная просьба, позови Алису.
- А ты знаешь, сколько сейчас время?
- Время, оно всегда одно. Давай зови, не выделывайся.
Алиса появилась в белой, длинной ночной рубашке. Светлые вьющиеся локоны мило обрамляли заспанное, почти детское лицо.
- Серёжа, ты что, лучшего времени выбрать не мог, что ли? – набросилась она на него, едва высунув голову в форточку. – Я уже спала давно, у тебя совесть есть?
- При свете спала?
- Да, при свете. Это Ленка уроки делает. Ты, чё пришёл?
Снег засыпал поднятое кверху лицо. Холодный ветер, давая мнимое облегчение, обдувал опухоль, уже начавшую закрывать глаз. Объяснять ничего не хотелось. Казалось, что замёрзли не только руки и ноги, но и всё тело, и во рту, с трудом и стуком, ворочается обледенелый язык.
- В общагу мне надо залезть. Иди Мефодия найди, пускай покрывало скинет.
Налетевший порыв ветра заставил резко отвернуть голову в сторону. В затылке глухо стукнула боль, заставив Фёдорова сильно пошатнуться.
- Сергей, ты что, пьяный? Приходи лучше завтра днём.
- Ты не понимаешь, да? – Открывая рот, Фёдоров хрустнул челюстью. – Мне нужно попасть в общагу, разбуди Мефодия или Камсу, или кого угодно. Сделай это для меня. Я потом тебе всё объясню.
- Как я его разбужу, ночь уже. Сергей, иди домой, я тебя очень прошу.
«Иди домой». Вспомнились пьяные, мутные лица, бег с задыхающимися лёгкими, холодные металлические прутики перил. «Иди домой».
- Ты, чё творишь, в натуре, а? Ты помоги мне.
- Сергей, ну перестань. Я спать хочу.
Налетевший порыв ветра скрутил множество вихреобразных буранчиков снежной пыли. Пороша сыпанула в лицо.
- А, ну давай, вперёд, сука.
Ветер свистнул, усиливая мощь. Посыпались густые ватные хлопья. «Иди домой». Фёдоров подставил ветру ноющий затылок.
- Пошла ты, сука! Иди спать, харина!
- Зачем ты так? Серёжа, что ты говоришь?
Фёдоров махнул рукой. Снова болью отозвался локоть. Быстрее отсюда в темноту.
- Всё, отвали!
Общежитие осталось позади. По пустынным улицам нёсся ночной снег. Люди сладко спали в согретых батареями центрального отопления комнатах. А в глазах кувыркалась снежная ночь. Шире шаг. В объятия ночи. Вперёд на поиск ночлега.