дважды Гумберт : Званцев

1. Начало.
Званцев вылез из-под земли и пошел вдоль бетонного забора.
Две юные девицы, проходя мимо него, шутливо склонили головы и поздоровались:
- Здравствуйте! С Новым Годом!
- И вас так же, — быстро ответил Званцев, стараясь придать своему голосу подобие бодрой праздничной солидарности.
Да, время остановить было невозможно. Только что наступил новый календарный год. Почему-то в русском мире это самый главный праздник.
Званцев не спеша дошел до конца забора. Дальше местность неравномерно понижалась к руслу фантомной речки, ныне – транспортной магистрали. Званцев сразу увидел искомый дом – до него было примерно полтора километра. Но чащоба из металла и бетона выглядела не проходимой.
- Я так пройду вон к тому дому? – хрипло спросил Званцев у мужичка, выгуливающего собаку.
- Нет, — ответил мужичок. – Только в обход. Иди вниз по лестнице.
По длинной обледенелой лестнице Званцев спустился на самое дно лощины. Он шел, осознавая каждый свой шаг. Вот цель достигнута. Званцев оглянулся: склон был крутой, лестница уходила в чёрное, размалёванное небо, обрызганное по краям салютами. Званцев поскользнулся, но удержал равновесие. От резкого движения в сумке, которую он нес в правой руке, прозвучало стекло. Он заглянул. Там была бутылка водки и бутылка портвейна.
*Неплохо, — подумал Званцев. – Не с пустыми руками*.
По аллее прямо к угрюмой многоквартирной громаде. Гость не торопился, однако нагнал группу молодых людей. С визгом они запускали огневые трещотки. Какой-то смутно знакомый парень в косухе попросил закурить и протянул ему открытую бутылку. Званцев хлебнул и почувствовал терпкий вкус забродившего винограда.
- А я тебя где-то видел, — сказал он.
- Я Подорожник! – подпрыгивая от эмоций, представился парень.
- А, точно, — кивнул Званцев и вернул бутылку. – Ты Подорожник.
*Ватага. И все такие молодые и пьяные. Неужели тоже туда?*
Званцев не стал задерживаться и пошел дальше. Аллея упёрлась в какой-то ангар. Званцев свернул на комковатую тропку, спустился на дно забадыленного котлована, несколько раз поскользнулся, но не упал. Новостройка, куда он держал путь, стояла на бугре и была похожа на мрачную стену, за которой ничего больше нет. С трудом выкарабкался из котлована. Упал, наконец, на одно колено, рукой – в снег, выругался, оглянулся. Тишина была почти без ущерба. Та весёлая компания куда-то делась. Званцев обошел дом. Гигантский угольник, нарезающий пространство. Следующий дом, точно такой же по виду, стоял еще выше, на верхней террасе. Званцев нашел номер дома и остановился в нерешительности, в который подъезд зайти? Табличек с номерами квартир не было. В центре дворика топталась большая семья – три, а то и четыре поколения. Новосёлы. Званцев подошел осторожно к крайнему. Это был крепкий старик с непокрытой львиной гривой, в штанах с лампасами. Он придирчиво осмотрел подошедшего и вдруг добродушно ощерился. Зубы у него были золотые, как у удачи.
- С Новым годом! – сказал он и протянул Званцеву раскуренный косячок.
- Ага. И вам тоже счастья человеческого, — отозвался Званцев и сделал пару затяжек. – Не подскажете, где здесь квартирка минус четыреста девять?
- Вот так вопрос. А мы сейчас прикинем, — с хитрым видом ответил старик. – Вот смотри. Нумерация с этого края идет. В каждом подъезде по сто три квартиры.
- Сто три? – не поверил Званцев. – Как много. Это сколько же здесь будет оргона! Ну, спасибо вам за науку. Я пойду.
Да, дом был только что сдан. Званцев двинулся к четвертому подъезду. Дверь подъезда была не на запоре. Однако когда Званцев зашел, она отчетливо клацнула у него за спиной. Новенький лифт плавно вознесся на последний этаж. Несколько раз Званцев присел, словно желал убедиться в наличии ног. Двери открылись, и он сразу увидел перед собой целующуюся парочку. Кавалер, упитанный парень в желтой футболке, оглянулся и в изумлении вытаращил глаза. Нарядная барышня с приклеенной синей бородой оттолкнула его от себя и выпалила, ударив себя по ляжкам:
- Вот это да! Какие люди!
Званцев вышел из лифта, покачнулся и сказал пересохшим голосом:
- Э-э.
2. Середина.
Женщина с бородой взяла Званцева на абордаж.
- Мишка, а что раньше-то не пришел?
*Мишка?!* — вздрогнул Званцев.
- Да понимаешь, — он в растерянности пожевал свои губы, — с женой вот, у ее подруги. Там жрачка, голубой огонёк, стишата, детишки мелкие. Ну, метро до часу сегодня…
- Мишка! – перебил парень в желтой футболке. – Ёптыть, улыбнись! В последний раз ведь Новый год встречаем!
- Спасибо, что пригласили в свою закрытую группу, — бормотал Званцев. – Я рад, честное слово, рад. Мне необычайно весело. Как же хорошо, что я глянул в контакт. Как там она называется? *Я люблю спать у плинтуса*? У вас тут что, ночлежка с отключкой?
- Что же ты такой трезвый-то, а? – парень распахнул дверь, обклеенную разноцветными кусками фанеры. – Давай, ренегат, вливайся.
Званцев покорно шагнул в гам и духоту разогнавшегося веселья. Плинтуса не было. Зато была длинная вешалка и диван, заваленный верхней одеждой. Это была какая-то безразмерная и запутанная квартирка, с голыми стенами и уймой нетрезвого люда. То ли выставочная площадка, то ли мастерская, то ли сквот, а скорее, всё вместе. Званцев тихо разделся и снял обувь. После чего его резко затянуло в тёмную комнатку, где пахло краской и деревом. Там стоял верстачок и столик с раскрашенными фигурками. Званцев достал зажигалку, посветил. И сразу увидел на выдвижной панельке долото и киянку. Он вынул из пакета бутылку портвейна, содрал с горлышка обёртку, присел, зажав бутылку между ступней. Приставил к пробке долото и дважды ударил киянкой. С нежным чавканьем пробка провалилась внутрь бутылки. Званцев схватил продолговатое горлышко и стал неистово пить.
- Мишка! Братуха! – кто-то в красном колпаке ввалился в комнатку и выдрал бутылку у Званцева. Это был высокий парень с лицом добродушным и устрашающим одновременно. В прозрачных славянских глазах мерцала бездна. – Ну чо? Чо ты? Просветлел?
- Нет! – Званцев резко забрал бутылку и сделал еще один солидный глоток.
- Ты где был? Говорят, что на Тибете завис, — продолжал допытываться парень.
- Нет! – снова ответил Званцев и сделал еще один солидный глоток. Пригляделся к парню в красном с блёстками колпаке. – Валера?
- Ну, не еби мозги. А кто еще? – ответил Валера, самородный музыкант-электронщик, и снова отнял бутылку. Званцев ему не препятствовал.
- В Бурятии был я, Валера, — вздохнув с облегчением, сказал Званцев. – Мне монахи по большому секрету сказали, что нет никакой нирваны. Это разводка для нас, европейцев. Понял?
- По большому? Ну да, — Валера приложился к бутылке. Красная струйка брызнула по подбородку.
- А Будда – это кровавая неваляшка, — добавил Званцев.
В комнатку снова кто-то влетел. Бойкий, наэлектризованный и растрёпанный. Званцев его сразу признал. Издалека или со спины Ильдара можно было принять за подростка.
- Мишка, блядь! Ты чего тут спрятался? – заорал он. – Эй, Валера, отстань-ка от человека!
- Здорово, Ильдар! – Званцев поднялся ему навстречу.
- Пойдем побалакаем, — Ильдар решительно потащил его за собой. Званцев не сопротивлялся. Вдвоем они покинули квартиру, вышли на лоджию под открытое, вздувшееся небо. Званцев только успел забрать у Валеры бутылку с остатками портвейна. С двадцать пятого этажа город выглядел неаппетитно. Он был похож на подгоревшую кашу с толчёным стеклом. Ильдара потряхивало. Он то и дело прихватывал Званцева за свитер или остро стучал ему в грудь кулаком.
- Слышал уже про Глеба-то нашего?
- Да слышал, — поморщился Званцев. – Жена доложила. Ужас какой-то.
- Ну и что думаешь?
- Ждем. Надеемся.
- Ну так…
- А вообще, ничего я не думаю! – огрызнулся Званцев. – Просто ушел человек. Вышел, допустим, за хлебом и не вернулся.
- Зойка говорит, что это всё. Пиздец. Ты понимаешь?!
- А Светка говорит, что он, может быть, уехал в Гоа. Ильдар, стой нормально. Чо ты меня колотишь? Совсем охуел, да?
- Мишка, братан, это же друг наш старинный. Думаешь, всё?
- Месяц – это дохуя. У него ведь две дочки, — Званцев глотнул сладковатое содержимое бутылки. – Так просто люди не исчезают. Я же, Ильдар, с ним не общаюсь лет восемь, наверно. Ну, как он пить завязал. Думал, ну хоть у него всё путём. А тут такая хуйня. И самое странное, знаешь, Ильдар, я ничего, ничегошеньки не испытываю. Хотя Глеб был мне другом. Возможно, это самый светлый, широкий, жизнелюбивый, самый русский человек изо всех, кого я знал. А все равно – как-то похуй. Поебать совершенно.
- Похуй? Ну ты даешь! – возмутился Ильдар. – Если бы… Если его кто-то завалил, я бы этому, этим пидарасам глотку вот так вот перегрыз… Тупым ножичком бы их покромсал.
- Ну, это понятно. Да стой ты! Не дёргайся. Я про другое, Ильдар, я про другое. Вообще всё как-то похуй мне стало. Сейчас бы вот взял – и без раздумия перемахнул. Вон туда. И полетел. И ничего бы мне не было. И ничего бы не потерял. Ветер меня подхватил бы, как ветошку, и унёс в никуда. Ну – как пикирующий бомбардировщик. Да — полёт, да – удар. И всё. Точка.
- Слушай, старик, ты мудило…
- Ты вот подумай, Ильдар. Я тут прикинул. Просто выписал на бумажку всех, кого знал с детства. Странная штука выходит. Закономерность. Все, кто слушал, тащился от западной музыки – все, до единого – выпали, не вписались в расклад. Кто раньше, кто позже. Кто спился, кто ебанулся, а кто и пропал. А те, кто не слушал, не читал, не смотрел, кто не проникся – у тех, как правило, всё хорошо. Те освоились и расплодились. Вот так. Главное видится на расстоянии. Вот Глеб, он, получается, единственным был исключением.
- Всё-таки, *был*, да?
- Это диверсия, Ильдар. Страшная каверза. Такое оружие. Точечная зачистка. Не атомной бомбой нас ухойдокали. Чисто взяли на понт. Провели на мякине. Секс, наркотики, рокнролл. Господи, какая же это хуйня! Будь они прокляты!
- Да нет, ты гонишь, старик!
- Хуй там – гоню. Вспомни, как Глебка бегал к этому Чиху в *двойку* за новым музлом. Постоянно. Через таких, как он, вся эта зараза и расползалась. Эти блядские хиппи, пидарасы! Панки, сука, ебучие! Джаз этот наркоманский! А как Глебка из Израиля привез три чемодана с винилом, помнишь? А была бы возможность – он бы вагон притаранил. Чего ради? Зачем? Что им руководило? Чуждая нам, разрушительная сила. Дурень он был. И мы тоже. А вот Чихов этих надо было мочить без разбора. И колы им в грудак забивать.
- Мишка, — Ильдар вдруг присмирел, — ты это на полном серьёзе?
- А хули? Мы дрянные, испорченные, выгнившие. Нас истребили на взлёте. Мы испакостились об эту чудовищную хуету. Ради чего? Кому это сейчас надо? Не только жизни – души свои загубили. Лучше бы, как все нормальные люди, слушали Кармен и Марину Журавлёву.
- Да ты ебанулся, приятель. Давай, не передёргивай, — Ильдар взял из руки Званцева пустую бутылку и швырнул ее вниз. С тихим сухим звуком она вошла в снег. – Я бы тебе ёбнул, Мишка, но не буду. Ты меня как-то неприятно сейчас задел, разочаровал. Не пойму я, в чем дело.
- А в том, что ты такое же УГ, как и я, — констатировал Званцев. – Мы не знаем, чего хотим.
- Иди ты нахер! – сказал Ильдар. – За себя говори, да. *Мы*, бля.
Дверь на жёсткой пружине громко хлопнула. Званцев остался один.
Он посмотрел вниз, стараясь отыскать точку падения опорожненной бутылки.
- А холодно, однако, — произнес он в пустоту. – Отмотать бы лет двадцать назад. Неужели, всё было бы то же самое? То есть, нихуя?
Краем глаза он заметил какое-то движение на другом краю лоджии, где была дверь на лестницу. Медленно подошел, но ничего там не обнаружил.
3. Конец.
Чем больше пил Званцев, тем больше людей он признавал. Личные имена всплывали из образов, точно лилии из черной воды. Оказывается, всё это были его друзья, знакомые, старые и не очень. Его круг. В самой большой комнате был стол с почти не тронутыми закусками. Его сдвинули, повалили, когда началась драка. Дрались Валера с Ильдаром. Их пытался разнять какой-то смутно знакомый парень с военной выправкой, в военного цвета одежде. Потом этот парень боролся уже с Валерой. Все эти драки были какие-то потешные, скучные, странные, затяжные. В соседней комнате, тоже довольно обширной, в полумраке мерцала искусственная ёлка. Множество раз Званцев выходил покурить на площадку. Часам к пяти почти все бойцы были сражены, угомонились, попадали в специальной комнате без окон и мебели. А боевые подруги держались, красивые как никогда. И Званцев тоже расцвел. Он стал говорить, говорить. Уже бессознательно, машинально, но всё еще связно.
- Э-э, о чем это я? – опомнился Званцев.
- Ты говорил про американских абстракционистов, — вежливо подсказали. – Что их продвигало центральное разведывательное управление.
- Ну да. А как же иначе? Как еще можно было втюхать общественности эту пачкотню? Ребёнок, да что там ребёнок – обезьяна нарисует не хуже, чем эти поллоки, ротки. Даром, что ли, Хрущев, этот тончайший ценитель прекрасного, поставил заслон из бульдозеров? Современное искусство насквозь политизировано. По существу, это действующая идеология. И ничего тут не попишешь. Даже молчание, полный отказ от жеста – уже политика. Не искусство заключено в политический контекст, а наоборот, политика включается в контекст искусства…
Что-то было не так. Со странным выражением на Званцева поглядывала какая-то невиданная красотка. Светлая, коротко остриженная, в темно-синем закрытом платье с горжеткой и ниткой жемчуга. И совершенно трезвая. Ее глаза, большие и чистые, излучали забытое тепло. Она смотрела на Званцева так, точно досконально его знала. Свысока, иронично и, в то же время, по-доброму. Он же ее точно раньше не видел.
*Надо же, какая изящная штучка, — подумал Званцев. – И как ее сюда занесло?*
Званцев оборвал свои речи, твёрдо взял незнакомку за руку и увлек в тёмную комнату с ёлкой. Из ноутбука, раскрытого на подоконнике, лилась негромкая музыка.
- Ты на меня смотришь или мне это кажется? – спросил он.
- Смотрю, — кивнула она.
- Изучаешь, что ли?
- Ага. Как редкий, исчезающий вид.
- А ты вообще кто? Что за особа такая?
- А ты сам подумай. Ты знаешь ответ.
- Ну, я, конечно, подумаю. Ты, наверно, художница. Абстракционистка.
- В каком-то смысле.
- Разве я тебя знаю? У меня хорошая память на лица.
Девушка была хрупкой, словно подсвеченной изнутри. И эта её холодная, обольстительная, прозрачная хрупкость передавалась всему, к чему она прикасалась. Званцев прижал ее к себе и долго смотрел ей в глаза. Наконец, она улыбнулась и отстранилась.
- Ты знаешь, что ты идиот? – мягко сказала она.
- Да знаю я, лучше других знаю! Будешь со мной танцевать? – с жаром спросил Званцев. – Ты же не против, я это чувствую.
- Ты правильно чувствуешь. Но – есть одно *но*.
- Что же это за *но* такое?
- Ты женат. Разведись. Вот тогда и поворкуем.
Званцев даже присел от такой наглости. Это был запрещенный приём.
- Ну и нравы! Где это ты нахваталась? А как же свободная любовь?
- Я тебе всё сказала. Все равно, у тебя нет выбора.
- Это еще почему?
- Да потому что ты мой.
- Твой?!
Девушка придвинулась к Званцеву и мгновенно представилась ему вся, целиком. Ее тело разом выткалось в его воображении, подобно тому, как звёздный вихрь, сложно закрученная галактика образуется в сознании астронома. Званцев смутился и оробел.
- Хочешь, скажу, чем ты занимаешься? – фальшивым голосом заявил он. – Ты фотографируешь, а потом пересматриваешь свои снимки. Скоро все только этим и будут заниматься.
Девушка прошептала ему на ухо:
- Не перечь мне. Оставь живым их игрушки. Ничего. Жалеть не о чем.
- Ничего?
- Для тебя – ничего.
- Чопорная ты, буржуазная. Мне нужно выпить, — сказал Званцев.
В какой-то момент водка закончилась, потом появилась снова. Та девица в горжетке куда-то пропала. Зато появилась стая маленьких, пухлых, непуганых, розовощёких лесби. Они сразу же стали наводить свои порядки, и Званцев с ними повздорил.
- Вы у меня щас как мячики будете по комнатам летать, — предупредил он. Потом заперся в сортире и проблевался.
Метро уже было открыто. Званцев оделся и вышел, ни с кем не прощаясь. Да и не с кем было прощаться. Людей подменили жутковатые ростовые куклы. Лифт почему-то не отзывался. Надо было спускаться по лестнице. Он прошел через лоджию и открыл дверь на лестницу. Но вместо нее увидел перед собой круглый прямой коридор, освещенный тусклыми красноватыми маячками. Званцев вгляделся в глубину этой горизонтальной шахты. Там что-то металось, переворачивалось, клубилось. Издалека доносилась пышная сладкая музыка. Званцев переступил порог, потерял равновесие и немного прокатился вперед. Нашел точку покоя, обхватил себя руками, надвинул на глаза шапочку, да и заснул. Его чем-то обволокло, спеленало и понесло, потащило в прошлое.
- Эй, чувак, ты не офигел ли спать в коридоре? – раздался знакомый насмешливый голос.
Званцев продрал глаза. Перед ним стоял его друг Глеб, совсем еще юный, в белой рубашке и отутюженных брюках. Глеб шел на экзамен. Через плечо – кожаная сумка, в которой всегда было пара дюжин кассет, несколько книг и тетрадь со стихами. Во рту — сигарета.
- Ты чо, снова куришь? А как же Аллен Карр?
- Какой еще в пизду Карр?
- А сколько времени?
- Вечность, придурок, — заржал Глеб.