rak_rak : кошачье сердце

Когда отгорели пожары на берегах Прегеля, ещё не звавшегося Преголей, когда огромный город лежал в руинах, не считая окраин, когда уже зазвенел сталинский указ о мародёрах и грабителях. Тех, кого поймали на немецких бабах, резво ставили к стенке. Старший лейтенант Маматов приехал с подорожной, по казённой надобности в штаб Третьего Белорусского фронта.
Маматов стеснялся своей надобности – и то дело, ловить не шпионов, а штатского профессора, хоть и изувера. Профессор, объясняли ему, проводил опыты на людях, попил славянской кровушки, но всё равно – это был не шпион, не верфольф-эсэсовец, затаившийся в подвале – а так, мелкая мразь. Упырь-евгеник.
Он отметился в комендатуре, познакомился с капитаном из СМЕРША, вместе с которым нужно было искать профессора, (Алексеев, да, мы с вами погодки, нет, исторический, да, не закончил, но ещё впереди) и, пока ждал выделенную машину, прошёлся по городу. Описывая долгую кривую среди разбитых улиц, он пошёл на остров к собору, разглядывая то, что было когда-то знаменитой Альбертиной. Университет был смолот в пыль. Задача Эйлера была сокращена до абсурда — великий математик доказал, что невозможно пройти по семи мостам на остров, ни разу не пройдя ни по одному дважды. Теперь количество мостов резко сократилось. Бережно ступая между обломков университета, подошёл к могиле Канта. Какой-то остряк написал прямо над ней «Теперь-то ты понял, что мир материален».
Маматов закончил Ленинградский университет перед войной, немецкий язык для него был не столько языком бородатых основоположников, сколько языком первой составляющей марксизма — немецкой классической философии.
Он вернулся к комендатуре, где уже стоял грязный виллис. Капитан курил в машине, выставив наружу ноги в блестящих хромовых сапогах.
- Гамулин, ко мне! — крикнул он при виде Маматова.
Сидевший под деревом сержант затушил козью ножку о ложу ППШ и полез за руль.
- Про вашего профессора много говорят. Мы допрашивали его садовника – совершенно сумасшедший старик. Весь в себе. Говорит, что профессор Коппелиус замучил нескольких собак и сделал из них гигантского кота с тремя головами, говорят, что он однажды взял кота и пытался сделать из него человека. Ещё он говорит, что этот кот сидел в пробирке и слушал Вагнера, пока у него не повылезла вся шерсть. А ещё говорит, что нашего селекционера забрали в гестапо, но тут же выпустили тут же дали специальную лабораторию.
Но, знаете, дальше старик понёс совсем уже невероятную чушь, и слушать его стало совершенно…
Виллис тряхнуло на трамвайных путях, и капитан замолчал.
- В себе, не в себе… Это всё не те вещи, которые мы будем обсуждать. Он людей мучил, идеального человека, гад, выводил. А наше дело доставить – вещь или человека. Всё равно – человека или вещь. Да?
Капитан не ответил.
Профессор Коппелиус жил на окраине, виллис долго петлял мимо щебня. Первым спрыгнул автоматчик, потом сам Маматов, а последним медленно слез капитан.
Дом был пуст. Смешно было бы думать, что Коппелиус будет ждать русских. Может, он ушёл ещё до того, как Красная армия взяла всю Восточную Пруссию в котёл, может, он уплыл на последнем корабле из Пиллау, может, его накрыло бомбой в центре города. В доме воняло дрянью и тленом, видно было, что перед лестницей гадили не звери, а люди.
Если и есть здесь что-то, то в подвале, думал старший лейтенант. В таких подвалах всё и происходит. Вся немецко-фашисткая гадина в подвалах сидит. И опять вспомнил про верфольфов. Они нашли лестницу и в подвал.
Перед ней лежали куча папок, разрозненные листы устилали пол.
- Стой, — вдруг Алексеев прислушался. — Скребётся кто-то, а?
- Да кому здесь… — и Маматов осёкся. За дверью кто-то скрёбся.
Два офицера кинулись вверх, к машине. Гамулин спал сидя, щурясь на солнце. По щеке ползала муха, и Гамулин, не просыпаясь, пытался согнать её, дёргая лицом. Алексеев ткнул его сапогом и увёл за угол, давая указания и тыча в пальцем в окна Коппелиуса. Гамулин, появившийся из-за угла был совершенно не похож на того, что спал только что на крыльце. Он тут же прыгнул в виллис и умчался.
- Подождём, или… — Алексеев вдруг развеселился.
- Или. – Маматов начал расшвыривать папки с бумагами.
Медленно убывавшая куча открыла проход к двери. Это была вещь из другого мира.
Морёный дуб, тусклая медь ручки — дверь казалась неприступной.
Алексеев подёргал ручку, постукал по дереву.
- Ну, что, поднажмём? не вопросительно, а как-то странно, будто для себя, чем для старлея произнёс он.
- Ухнем, так ухнем, — Маматов кинул папки под ноги и приготовился к тарану. Крепка броня…
- И танки наши быстры, — закончил капитан.
Левым плечом он нажал на дверь, и вдруг безо всякой помощи высадил её.
Клацнув, выскочил замок, покатилась по полу какая-то деталь, звякнув, отскочила петля.
Алексеев упал вместе с дверью, но тут же, выматерившись, поднялся.
- Ну надо же, цивилизованная нация, а двери никуда. Голову бы оторвал.
Танковый наскок капитана открыл дорогу в лабораторию. В ней было пусто, только продолжали тонко звенеть колбы. В центре комнаты на огромном столе (прозекторском, отчего-то подумал Маматов) в ком сбились простыни. Капитан потыкал в ком пальцем.
- Влажные… Он только что был здесь.
- Кто он? — не понимая, спросил старлей.
- Ваш гомункулус. Или как его там. Продукт опытов.
Они прошлись вокруг стола, тупо глядя на приборы.
- Вы можете читать готику? — Алексеев был явно раздосадован. Я вот никак не освою, вроде времени на немецкий потрачено много, а толку-то…
- Это латынь, — Маматов всматривался в подписи под колбами и бутылками. — Знаете что тут написано? Очень странно: «Кошачья железа №1», «Кошачья железа №2»… «Экстракт кошачьей суспензии»…
- Тут явно был человек, — Алексеев осёкся. Или не человек. Старлей, ты… Вы, кстати, член партии?
- Я комсомолец.
- Помните, что такое вещь в себе?
- Ну да, непознаваемая реальность, субъективный идеализм… Я сдавал…
- Вот эта, бля, вещь в себе тут и была. Грохнуть бы тут всё.
- Зачем грохнуть? не понял Маматов.
- А вы не понимаете? Это ведь чушь, дунь-плюнь, опровержение основ. Представляете, найдём мы этого искусственного человека — и что тогда? А, чё?
- Ничего. Всё опишется, мир материален. Маматов вспомнил слова рядом с могилой Идеалиста. — Мир материален. Кто бы сомневался.
В этот момент за их спинами оглушительно треснуло, посыпалось стекло.
Маматов начал поворачиваться, мучительно медленно выдирая пистолет. Капитан был проворнее, полыхнуло красным и оранжевым, но в этот момент фигура, появившаяся из-за шкафа, взмахнула рукой. В лицо Маматову полетели кровавые брызги.
- Гомункулус, — выдохнул Маматов.
Гигантский кот посмотрел Маматову в глаза, посмотрел тщательно, не мигая, как на уже сервированную мышь. Старший лейтенант почувствовал, как пресекается у него дыхание, как мгновение за мгновением всё туже невидимая лапа перехватывает горло.
Он медленно сполз по стене, закатывая глаза.
Когда Маматов очнулся, первое, что он увидел, было тело Алексеева. Капитан лежал перед ним голый, голова Алексеева лежала в окровавленной руке.
Шатаясь, он полез по лестнице к выходу. На тихой кривой улице было уже темно, но старший лейтенант различил одинокую фигуру впереди. Фигура двигалась размеренным шагом, прямо навстречу патрулю.
Видно было, как патруль под началом флотского офицера проверяет у фальшивого капитана документы, как какая-то бумага путешествует из рук в руки, попадает под свет электрического фонаря, затем так же кочует обратно, вместе с удостоверением…
Маматов, задыхаясь, только подбегал туда, а капитан уже двинулся дальше.
- Э… — стойте, стой! — хрипло забормотал Маматов, но было уже поздно.
- Ваши документы, — лихо, не по-уставному, козырял флотский.
Капитан не оборачивался, а патрульный солдат упёр ствол ППС Маматову в живот. Старший лейтенант машинально вынул предписание и снова выдохнул:
- Стой, — но уже почти шёпотом, и уже тихо, ни к кому не обращаясь, застонал: — Уйдёт, уйдёт.
Капитан шагал всё быстрее, и тут Маматов ударил локтем патрульного повыше пряжки ремня, и тут же быстро подсёк его ногой, выдирая автомат.
Несколько метров он успел пробежать, пока патруль не понял в чём дело. Но вот уже в спину заорали, бухнул выстрел, и старший лейтенант решил, что вот – секунда – и не успеть.
Он прицелился в спину фальшивого капитана и дал очередь – прямо в то место, где должно было биться кошачье сердце.
Майор взмахнул руками, упал на четвереньки, дёрнулся и взвыл – тонко, по-кошачьи. Сделал ещё движение и покатился вниз с откоса – в ботанический сад уже не существующего университета.
Но на Маматова уже навалились, кто-то вырывал из рук автомат, наконец, его ударили по затылку, и всё кончилось.
Он очнулся быстро. Он лежал на грязном днище полуторки. Руки были крепко связаны ремнём сзади. При вздохе грудь рвануло болью. Понятно, что большее всего пострадали рёбра.
- Ну что там, Тимошин? Тимо-ошин! – орал старший.
Голос, видимо, Тимошин, отвечал:
- Ничего, товарищ гвардии капитан третьего ранга. Никого нет, не задело, видать. Только кошка дохлая валяется…
- Кот. Это кот… — еле проговорил Маматов разбитыми губами.
- Мы уж ей туда смотреть не будем. С вами отдельно…
- Это кот, это не человек.
Флотский с сожалением посмотрел на него и отвёл глаза.
Невидимый Тимошин запрыгнул, и машина тронулась. Голова старшего лейтенанта колотилась о борт. Был кот, был человек, стал мёртвый кот, думал он безучастно. Теперь это вещь. Мёртвая непознаваемая вещь. Вещь в себе.