Без Ника : Экзорцист.

Отец Димитрий Орлов приехал к нам в деревню года три назад. Председатель наш, видимо по велению сердца православного, церковку отстроил. Славная вышла церковь, хоть и маленькая. Но золото её купола так величественно и чудно возвышалось над косматыми головами старых лип, словно оторвавшийся кусок от горячей плоти круглого желтого небожителя, что деревенька наша вмиг из забытого Богом захолустья преобразилась в духовный центр. Обитатели её приобрели в выражениях лиц какую-то необъяснимую помпезность, в походки их закрались чинность и степенность, и даже словесные их водовороты наполнились тихими водами пристойности. Храм, всё-таки. А в нём, может быть, и Бог завёлся. А с ним, гляди ж, и благодать Господня снизойдет на наши отупевшие от добывания хлеба насущного головы …
Церковь вознеслась золотой головой своей над деревней, будто никогда не прячущееся за чертой горизонта солнце, и сердце каждого копошащегося под всевидящим оком его муравья наполнилось безотчётным ожиданием чего-то сверхъестественного. Но ничего особенного не произошло, всё осталось по-прежнему, и только в праздники церковный дворик наводнялся прихожанами из соседних сёл и продавщица Любка, из конфузливо примостившегося рядом с церковью магазинчика, окидывала блаженным взглядом выметенные подчистую прихожанами полки. «Вот тебе и благодать Господня! » --думала Любка, таща из подсобки ящики с товарами.
Но казалось ей, что Геенна огненная разливала повсюду свои гнилые воды, когда отовариться в её лавочку заходила Анжелка с благородной фамилией Орлова и совсем неблаговидной манерой поведения. Красивая была девка Анжелка, но на передок больно слаба. И, видимо, слабость эта толкала её в объятья деревенских мужиков. В их числе был и Любкин благоверный. Анжелка ныряла в обласканные раскалённым небесным ядром стога пахучего сена и прелюбодействовала на лоне природы под неуловимый топот бегущих по небесному тракту табунов белых призрачных коней.
— Хлеба продай, Любаня, --раздался мягкий, низкий, бархатный голос Анжелки.
Как ни крути, а голос приятный, прямо ласкающий слух голос.
— Не видишь, что ли, — полки пустые?
— Разобрали, что ли? — издевалась Анжелка.
— Видимо, разобрали, — выдохнула ядом Любка .
— Я же просила оставить, --не унималась Анжелка.
--Ишь ты, просила она, --вскипела гневом праведным Любка.— Вот если бы муж твой —кристальной души человек попросил, я бы оставила. А для тебя нету хлеба! Не-ту!
--А почему же это для мужа есть, а для меня нет?
--Да иди ты…,-- Любка круто развернулась и исчезла в подсобке, сплюнув по дороге.--Лярва болотная.
--Не люблю я болота, Любаня. Да и где они у нас? Нет ведь. Я сеновалы люблю: положишь голову на сильную грудь мужскую, вдыхаешь запах его вперемежку с дурманящим ароматом трав, смотришь, как по небу облачные белые кони бегут… Вот тебе и благодать…
Любка показалась из подсобки.
— Так ты благодати у чужих мужей ищешь?
--Любви!— Анжелка хищно усмехнулась.—Завидуешь, что меня мужики любят?
--Было бы чему завидовать. Блядь—потому и любят.
— Ну так и ты стань блядью — авось и тебя любить начнут.
Анжелка окинула сто тридцать Любкиных килограммов критическим взглядом.
—Хотя нет, тебе это не поможет! — и, расхохотавшись, уже в дверях крикнула: — Сходи к мужу моему — исповедуйся. Он силой, наделённой Господом, грехи тебе отпустит, потому как грешна ты, Любаня. Зависть--это бес! А с бесами бороться нужно! Отец Димитрий поможет тебе. Он— экзорцист! Любовью демонов изгоняет!
— Чего ж из тебя демона не выгонит? Всё разговоры разговаривает. Морду бы лучше набил,-- пробормотала себе под нос Любка, когда Анжелка растворилась в дверном проёме и, провожая её взглядом сквозь стекло большого окна, задумчиво качнула головой:
—Бедный, бедный отец Димитрий…
***

Отцу Димитрию было тридцать два, когда он приехал в село наше служить Богу и людям. Высокий добряк со светлым взглядом и умными, иногда совсем непонятными речами.
--Бог—это ты сам!—часто говорил он запойному дяде Ване. Тот смотрел на него вылинявшими глазами, требуя объяснений.—Твоя душа и есть – Бог. Нужно научиться слышать её. Она –маленькое зёрнышко, посаженное в тебя Божественной рукой. Нужно только суметь не загубить его.
— Как же тут не загубишь? – сопротивлялся дядя Ваня,— когда дети последний кусок из горла вырывают. Жена – нимфоманка стареющая, с Витькой Курдяповым спуталась. Совсем из ума выжила на старости лет.
Когда разговор заходил о неверности жен, отец Димитрий становился задумчивым, живые глаза его останавливались, он весь иссутуливался, съёживался и подолгу отрешённо молчал.
Он вспоминал, как вскорости по приезду своему в деревню отпевать ему привелось новопреставленную рабу Божью Прасковью Изотову. Он вошёл в сени, наступив в пороге на подол черной рясы и, подняв ясный свой взгляд от пола, на мгновенье замер в безотчётном оцепенении, как содомский соляной столб, под прицелом зелёных, в пол-лица глаз, метнувшихся от усопшей к нему.
Это было небесное существо! С прозрачной, тонкой, почти эфирной кожей и тяжелыми золотыми волосами, небрежно разбросанными по хрупким плечам. Ангел смотрел на него невинными заплаканными глазами.
--Бабушка умерла,--пролился какой-то органный божественный звук её голоса, и жирный, лоснящийся бес, вынырнул из-под черного платка, занавешивающего овальное зеркало на стене, влез ему в живот и разбился там на миллиарды когтистых бесёнков, вырывающих когтями из клеток ядра и вливающихся в образовавшиеся полости жидкой ядовитой ртутью…
--Так как же не загубить это самое зёрнышко?—хриплый голос дяди Вани вырвал его из лап воспоминаний.
Отец Димитрий вздрогнул.
--Любовью… Взращивай его любовью!
--К кому?—недоумевал дядя Ваня.
--К ближнему! Они отнимают хлеб, а ты люби их! Она изменяет тебе, а ты люби её! А ты не отворяй сердце ненависти и ярости!
Дядя Ваня прошелся непонимающим взглядом по заключённым в золотые оправы иконам, тяжело выдохнул, махнул рукой и пошел к выходу из церкви.— Чудной ты, отец, ох и чудной!
И эти слова, как невидимые кони, в светлой голове отца Димитрия снова помчали колесницу воспоминаний. И живые картинки прошедшего пёстрой лентой завязались у него на затылке.
— Чудной ты!—говорила ему мама, когда он, десятилетний, ворвался к ней в комнату и, задыхаясь от волнения, затараторил о том, что в банку с подсолнечным маслом упала мышь.
--Накрой крышкой—пусть тонет,—сказала мама и опустила глаза в газету.
Димка вернулся на кухню и через минуту спустился с крыльца в палисадник, опустился на колени и беспокойно оглядываясь, разжал ладонь. Маленький, выбившийся из сил тщетными попытками выбраться из сосуда мышонок, почуяв свободу, вяло прошмыгнул под куст шиповника и Димка с замиранием сердца, не шевелясь, чтобы не спугнуть, смотрел, как спасённое существо лижет свои крохотные лапки, обтирает лапками замасленную мордочку.
--Будет жить!— Димка подхватил на руки спрыгнувшую с ветки кошку и потащил её в дом.
--Чудной ты!— говорила ему мама, когда он самозабвенно отчищал от липких волокон крылышки измученной мухи, освободив её из паутины.
—А что же паук будет кушать?—спросила она, поглаживая тёмные волосы сына.
Димка смутился.
--Потом поест,-- нахмурившись, ответил он,--когда я видеть не буду.
Димка убежал в огород, спрятался в кукурузе и расплакался от стыда, что его высмеяла мама.
--Чудной ты!— говорила ему Таня Селиванова, когда в пятом классе он ударил Игорька Кручёных за то, что тот выбросил в окно Танин портфель. Ударил с какой-то необычайной яростью, отчаянно и больно, так, что у Игорька из носа потекла тоненькая алая струйка и, когда мальчик расплакался, Димка весь день ходил за ним и просил прощения, раз и навсегда для себя решив никогда никому не причинять боль.
--Чудной ты!— говорили ему деревенские мужики, когда он позвал замуж Анжелку.—На ней не нужно жениться—хочешь, так бери.
Отец Димитрий вскипел гневом! Пригрозил кулаком и удалился, а через месяц перевёз Анжелку к себе, и золотистый свет исходил от него, видимый невооружённым глазом.
Славной женой была Анжелка. Подоконники запестрели геранями и фиалками, дом убран, стол ломится от яств, сама—богиня во плоти.
Она пробиралась к мужу сквозь толпу прихожан; игриво и быстро, чтобы он не успел среагировать, прижималась губами к его губам на глазах у ханжеского прихода и, напустив на себя благочестивости, смиренно опустив глаза, слушала распевную речь отца Димитрия, заглушаемую зловещим ропотом осуждения, льющимся, казалось, из стен, из-под купола и пола. Изредка она поднимала к нему глаза—манящие и налитые похотью, язык его начинал заплетаться, и Анжелка покидала службу, лукаво подмигнув ему, а потом, едва успевал разойтись народ, появлялась невесть откуда, срывала с него одежды и искушала на глазах у святых, у Христа и Матери его.
--Что твои иконы?— задыхаясь от страсти шептала она.— Всего лишь картинки слепые. Вот он – Бог,-- она закрывала ему рот поцелуем.— Здесь!— Анжелка обжигала дыханием его грудь.— А может здесь?— губы её опускались всё ниже и ниже, и он чувствовал, как крошечное божественное зёрнышко прячется глубоко в чернозёмы его души.
--Давай не будем заниматься этим здесь, --пытался бороться со своим моральным разложением отец Димитрий.
--Чем этим?-- ангельский взгляд останавливался на нём.—Ты ведь сам говоришь, что Бог –это любовь. Почему же я не могу любить тебя там, где хочу?
Он сдавался, и под тихими святыми сводами всё повторялось вновь и вновь.
Но, обнаружив его усугубившуюся задумчивость, Анжелка вдруг оставила мужа в покое. «Чудной он»,--подумала она и опять стала удаляться на лоно природы. Только уже не со своим мужем, а с чужими.
--Девка у тебя бешеная, --сказала как-то отцу Димитрию баба Клавдия, задержавшись после службы.—Бешеная, в смысле, бесами одержимая. Вижу, что чахнешь ты от неё. Усмирить её нужно, а то ведь сама пропадёт и тебя погубит.
Отец Димитрий вопросительно молчал.
--Дам тебе снадобье одно. В любой из вторников убывающей луны напои её, и горя знать не будешь.— Баба Клавдия сунула ему в руку стеклянный пузырёк и исчезла.
В задумчивости побрёл отец Димитрий по изрытой колёсами грунтовке в луг. Неподалёку пастух отчаянно пытался справиться с разбредающимися и ломающими стадо коровами, лязгал кнутом и матерился во всё горло. А чуть поодаль изумрудная река щекотала крутые бока берегов, пестреющих белыми пятнами гусей и уток.
Вот она, благодать Господня! Он с силой швырнул в воду, зажатую в ладони склянку с экзорцирующим зельем. Любовь спасёт мир! Только любовь!

***

А вскоре деревню взбудоражила новость: ушла от батюшки Анжелка к комбайнёру Ваське Плотникову. Вот так, собрала вещи и ушла, окаянная. Новость сотрясала улицы и дома, обрастала привираниями и летела из уст в уста, пережёвываясь гнилыми зубами домыслов.
А ещё через несколько дней село встрепенуло новое событие: окаянная распутница Анжелка посреди службы ворвалась в церковь, разбросала по полу сумки с одеждой и, упав перед отцом Димитрием на колени заголосила :
--Прости! Прости! Дима! Жить без тебя не могу! Люблю тебя! Люблю!!!— она, как гадюка, обвилась руками вокруг его поясницы, лицом уткнулась ему в живот и затихла.
И снова зажили Орловы слаженной счастливой жизнью. И снова золотистый свет расходится от отца Димитрия, только ясные глаза его затуманились присутствием жгучей тяжелой мысли.
Вечера он проводит с удочкой у реки, задумчиво смотрит на спокойную зеленоватую гладь, часто не замечая ныряющий под тихую волну поплавок и только, если рыбина рванёт уду, просыпается от задумчивости, подсекает и достаёт из воды метиса или краснопёрку, бросает в ведро, закидывает удочку и снова погружается в задумчивость. А по дороге домой синева его глаз жадно вонзается в синеву неба, ноги несут его по земле, а сердце — по небу, взгляд его перепрыгивает с облака на облако… Вот они, белые кони… Вот она, благодать Господня!
А по улицам ползает ядовитый змей слухов: видели, мол, Анжелку с Васькой у речки, а когда батюшка в церкви Богу и людям служит, Васька вообще в дом Орловых ходит. И носится отравленный сплетнями воздух из дома в дом, из уха в ухо: скандалили, мол, вчера у Орловых---Анжелка опять уходить надумала…

***
И сгустился однажды утром воздух в один огромный чёрный ком и повис над куполом, когда церковные двери так и остались запертыми с ночи. Ком всё разрастался и разрастался и, наконец, лопнул, пролив из черного брюха своего страшное известие: отец Димитрий жену зарезал.
И запестрела любопытствующими паломниками скорбная дорога к дому Орловых. Отец Димитрий сидел за столом и взглядом, лишённым всяких мыслей, цеплялся за воздух. И кружили по унылой комнате чёрные птицы с блестящими звёздами на крыльях, а с пола осиротело озирались вокруг разбросанные женские вещи, и большая сумка в недоумении смотрела в потолок своим единственным открытым глазом.
И остановившиеся мутно-зелёные глаза Анжелки упрямо пытались прорвать белизну потолка, чтобы проститься с бегущим по небу табуном вольных белых коней. И экзорцирующая холодная сталь вырвала из её горла предсмертный крик, запёкшийся на бледных губах багряными сгустками.
И столпились демоны. И сжались по углам бесы. И глаза их наполнены были коварным блеском, а стены содрогались от их дьявольского ржания:
--Браво! Браво экзорцисту!!!