goos : Грани войны. грань шестая

Лес звенел комариным зудом. Федька обмахивался веткой, отгоняя назойливых насекомых. Семён натянул поглубже картуз и время от времени шлёпал себя по шее и щекам.
— Ну, что, долго ещё? Меня уже всего обгрызли эти упыри, — Семён щелчком сбил с пальца раздавленного кровопийцу.
Пацаны остановились перед зарослями терновника, решая, с какой стороны обойти.
— А кто его знает. Где-то тут было.
Федя осмотрелся, пробежал взглядом по верхушкам деревьев, пытаясь найти хоть какой-то ориентир. Но лес был однообразен и одинаков, куда ни смотри.
— Федь, пошли домой. Я домой хочу. Всё равно не найдём.
— Найдём. Там недалеко две берёзы были. И ручей.
— Так ручей совсем в другой стороне. Пойдём обратно, пока совсем не заплутали.
— Не заплутаем. Я этот лес знаю, как свои пять пальцев.
— Да я вижу. Федь, а, Федь, а если на немцев нарвёмся?
— На каких немцев? Да они сюда и носа не суют. Хватит ныть.
— Я не ною. Страшно мне. Если нас засекут, сразу расстреляют. Даже спрашивать не будут, кто и откуда.
Семён был старше Федьки на год, но фактурой не удался. На полголовы ниже, худой, лопоухий, ещё и усыпанный веснушками. Федька же рослый, крепкий, с лихим кудрявым чубом. Выглядел старше своих тринадцати. Таскал у бати махорку и даже мог рюмку выпить, не закусывая. Если не знать, в жизни не скажешь, что эти два пацана – братья-погодки.
Они брели через густой подлесок, ветки цеплялись за рукава, колючки оставляли на руках тонкие царапины. Репейник прилипал к штанам, а крапива хлестала по щиколоткам. Ещё и эти комары.
— Федь, мы тут уже были. Вон дерево сваленное. Кружим.
— Вот, чёрт.
Федя почесал затылок, смачно сплюнул. Видать, и правда, заблукали. Нужно возвращаться в деревню и попытаться снова вспомнить путь.
Вдалеке загудело, низко и непрерывно, потом отдалось дрожью в земле, едва ощутимой, но всё равно, вызывающей неприятное чувство. Словно катится где-то гигантская волна, сметающая всё, что попадётся на пути. И неминуемо доберётся до этих мест, и не оставит после себя ни этого леса, ни села, ни немцев, ни наших. И не так страшна сама волна, как понимание её неизбежности.
Братья замерли, повернув головы в сторону источника гула.
— Наши, — сказал Сеня. – Совсем рядом уже.
Канонада всё продолжалась. Если бы не стена деревьев, то можно было бы увидеть зарево на горизонте, и туманное далёкое облако дыма. Но лес пропускал только звук и тревожащую вибрацию под ногами.
— Да, скоро и сюда придут. Говорят, что уже Харьков взяли. Так что… Ладно, пошли.
Минут через десять они вышли к ручью, еле заметному, скрытому в высокой траве.
— Во, я же говорил, что ручей был. Теперь нужно берёзы найти.
— Так вон берёзы.
— Да нет, там всего две были, и такие, кривые. Давай за мной.
Ещё через несколько минут пацаны ползали по земле, раздвигая высокую траву, не обращая внимания на крапиву и колючки.
— Ищи, Сенька, точно здесь было.
Федя отогнул ветки орешника и увидел то, что искал.
— Есть! – закричал он. – Нашёл! Сюда иди! Я же говорил, что здесь!
Он встал на ноги, держа в руках что-то, похожее на длинную чёрную змею.
Сенька подошёл и потрогал находку.
— Давай, — скомандовал Федька.
Сеня достал со дна корзины прикрытые тряпками ржавые кусачки.
— Так, я сейчас режу, быстро сматываем, сколько унесём, и бежим отсюда.
— А ты уверен, что это немецкий кабель? Что не наш?
— Немецкий, немецкий. А если и не немецкий, какая разница. Тебе-то что? Не всё равно? Там, знаешь, сколько меди? На жратву выменяем. Держи здесь.
Семён перехватил кабель, и Фёдор, не раздумывая, щёлкнул кусачками. «Змея» сразу обмякла. Один конец безжизненно упал, скрывшись в траве. Другой попытался выскользнуть из рук, но у него ничего не вышло.
Фёдор стал наматывать кабель на плечо, пробираясь через кустарник. Когда моток стал очень тяжёлым, пацан остановился, бросил груз на землю и, забрав кусачки у брата, обрезал провод.
— И что теперь? — спросил Семён. – В село, что ли, потащим?
— Совсем дурак? Спрячем в лесу, а потом заберём. По частям. Когда немцев прогонят. Нам спешить некуда.
Они потащили моток, который постоянно разматывался, выскальзывал из рук и цеплялся за ветки.
— Вот здесь, — Федька показал на старую воронку от снаряда. – Ветками забросаем, и порядок.
Пацаны скинули провод в яму и завалили сухими ветками. Там же оставили кусачки.
— Порядок. – Федя довольно потёр ладони. – Теперь нужно каких-нибудь поганок насобирать в корзину, мол, за грибами ходили, если спросят, что в лесу делали.
В село они вернулись под вечер. Прошнырнули по огородам, между хатами и вышли на улицу. Шли нарочито медленно, хоть и трепетало всё внутри, и хотелось побыстрее попасть домой.
В селе что-то было не так. Чего-то не хватало. Только не понятно, чего.
Семён остановился и кивнул в сторону здания сельсовета, где располагался немецкий штаб. Над входом не было флага. И не было ни машин, ни мотоциклов, ни подвод. Не было слышно чужой речи. Село даже казалось опустевшим без немцев.
По улице шла баба Маня с ведром воды. Сначала хотели спросить у неё, но Федька дёрнул Семёна за рукав и потащил к дому.
— Где шлялись весь день? – строго спросила мать. – Я уже извелась вся.
— За грибами ходили.
— Вот, гадёныши. В лесу были? Кто разрешал? Там же, если не немцы за партизан примут, так партизаны, не разобравшись, пристрелят.
— Да нет там ни тех, ни тех.
— И где грибы?
Семён высыпал на стол горку сыроежек, пару подберёзовиков и горсть рыжиков.
— Это и всё?
— Так сухо в лесу. Мало грибов.
— Ладно, садитесь, поешьте. Голодные, небось.
— Мам, а куда немцы делись?
— Да в обед как собрались, так и чухнули куда-то. Бабы сказали, что из Кантемировки тоже съехали, и из Чапаево. Покатили на трассу.
— Там так гремело сегодня. Совсем близко уже. — Федька помешал ложкой горячую похлёбку, откусил хлеб. – Испугались, фашисты.
— Испугались, — мать присела на лавку, устало сложив руки на коленях. – А тут ещё партизаны связь им обрезали. На все три деревни. Кабель обрубили. Вот они и умотали с переляку.
Сенька аж ложку выронил, только рот открыл, чтобы похвастаться, что это они три села от немцев избавили, но Федька пнул его ногой и посмотрел строго. Если мать узнает, что это они провод обрезали, такого всыплет, что мало не покажется. И они молча жевали чёрствый хлеб, в душе чувствуя себя настоящими героями.