Сергей Маслобоев : СОЛДАТСКИЕ ПРИКОЛЫ или мемуары старшего сержанта войк ПВО Часть 4

15.ШТРЕХ. ЕЩЁ РАЗ ШТРЕХ.
В казарме стало тесно. С боевого дежурства расчёты вывели на отдых. Появилось много незнакомых солдат. Ввалились они шумно, здороваясь и обнимаясь с жителями военного городка, как будто не виделись вечность. В караул посылать перестали. Народу теперь хватало.
Я драил туалет, когда услышал крик в коридоре:
-Где Маслов?
Вошёл высокий, худой младший сержант:
-Ты – Маслов?
-Так точно, товарищ сержант,-
я опустил швабру.
-Бросай это грязное дело. Милёшкин кого-нибудь другого найдёт. Пошли,-
обнял он меня, выбив ногой швабру из моих рук.
-Я – Игорь Рязанкин,-
тараторил он без умолку, когда мы вышли из туалета:
-Ты же в пятую группу расписан? Ну вот, я – техник ДЭС. Дизельной электростанции. А это и есть пятая группа. Мне осенью на дембиль. Как только ты зачёты на самостоятельное несение дежурства сдашь, меня и отпустят. А если не сдашь, я тебя покалечу. Па-нял,-
весело заржал он.
-Так точно,-
почесал я затылок.
-Держи,-
протянул он мне потрёпанный учебник:
-Иди в ленинскую комнату и грызи гранит науки. Если чего не ясно, спрашивай. Я в казарме телик смотреть буду,-
он опять засмеялся.
Я уселся в ленинской комнате и раскрыл книгу. Не дочитав до конца предисловие, стал перелистывать страницы. Сопротивления. Конденсаторы. Трансформаторы. Через десять минут у меня разболелась голова. Я пошёл в умывальник перекурить. Не успел зажечь спичку, как туда же ввалился незнакомый, узкоглазый ефрейтор. Смерив меня взглядом, он бросил на пол хэбешку:
-Постираешь и вечером доложишь.
Я не шелохнулся. Спичка, догорев, обожгла мне пальцы. Тут открылась дверь, и появился Рязанкин. Внимательно посмотрев на лежащую на полу хэбешку, он медленно двинулся к нам. Вдруг, остановился и, развернувшись, со всей силы влепил ефрейтору локтём прямо в нос. Тот упал и, оставляя за собой кровавые пятна, на четвереньках пополз в сторону.
-Я тебе где приказал находиться?-
заорал на меня младший сержант, зло моргая глазами. Я пулей выскочил из умывальника.
В наряды меня больше не посылали. Даже Милёшкин перестал придираться. Но от этого жизнь не стала легче. За каждый, не выученный параграф Рязанкин отгружал штрех. Делается это так. На лоб накладывается ладонь. Оттягивается средний палец, и щелчок получается такой, что из глаз сыпятся искры.
Из молодых солдат в пятую группу попали восемь человек. Курбанов каким-то чудом опять оказался вместе со мной. Командовал нами младший сержант Рязанкин. Больше всех доставалось мне. Игорь очень волновался за свой дембиль. За одно мы были благодарны нашему командиру – в казарме нас теперь никто не трогал. Хотя заботы младшего сержанта о своих подчинённых перекрывали это с лихвой.
Андрюха попал в четвёртую группу. Что это означает, я не понимал. Как, впрочем, не понимал, чем занимается моя собственная группа.
После завтрака завыла полковая сирена.
-Тревога!-
вбежал в казарму дежурный по подразделению:
-Усилению на объект!
Все толпой рванулись к выходу. Схватив в оружейке свой карабин и каску, я выскочил на улицу. Подразделение строилось перед казармой.
-Налево! Бегом марш!-
команда бросила вперёд, толком не дав занять своё место в строю.
Пробежали военный городок, спорт площадку и углубились в лес. Дышать становилось трудно. Карабин больно колотил по спине. Сапоги казались пудовыми.
-Не кури натощак. До рубона нельзя. Ещё раз увижу, голову оторву,-
догнал меня Рязанкин:
-Глубже дыши, Шаг шире. Давай за мной!-
обгоняя, махнул рукой младший сержант. Поразительно, но дышал он спокойно, легко.
Я прибавил скорости, стараясь не отстать. В боку закололо. Куртка прилипла к спине.
Выскочили на дорогу. Бежать стало легче, но сил уже не было.
-Давай! Давай!-
теперь Игорь подталкивал меня сзади.
Показался круглый, пологий холм, над которым крутились огромные антенны. Младший сержант остановился около бетонированного входа. Мимо бежали солдаты.
Я повис у него на плече, не в силах сказать ни слова.
-Пятая группа! Ко мне,-
крикнул он, подождал своих и бросился вперёд, пиная меня перед собой ногами.
Коридор. Коридор, Ещё коридор. Бронированные двери. Влетели в просторный зал, уставленный какими-то механизмами. Жуткий грохот надавил на уши. Вокруг ревущих агрегатов метались солдаты. Стоящий у приборов невысокий капитан кивнул Рязанкину, сделав какой-то знак рукой. Этот капитан разговаривал со мной ещё в карантине. Зеленин, кажется, была его фамилия. Рязанкин оттолкал нас к стене, бросил каску на стоящий рядом стол, поставил карабин и полез за какие-то щиты. Мы стояли, озираясь и ничего не понимая.
Продолжалось это минут двадцать. Грохот начал ослабевать, пока совсем не стихло.
-Рязанкин! Займись пополнением. Я на КП,-
бросил капитан на стол наушники и вышел. Солдаты с любопытством столпились вокруг нас.
-Из Тамбова кто-нибудь есть? А из Армавира?-
стали они искать среди нас земляков.
Радиотехнический центр наведения это было официальное название. Оно почти никогда не употреблялось. Говорили попросту – станция. Офицеры называли её между собой братской могилой. Наверное, потому, что располагалась она под землёй. Постоянно здесь находилась дежурная смена из девяти человек, которые по тревоге должны были начать работать немедленно. На поверхности располагался небольшой домик-казарма со всеми своими хозяйственными атрибутами, где жил боевой расчёт: четыре офицера
и сорок солдат. Они по сигналу прибывали на станцию и включались в работу через минуту. Через двадцать минут из военного городка прибывали все остальные. Они назывались усилением.
Такую картину нарисовал нам Рязанкин, пока командир группы был на КП. Весь личный состав станции делился на пять групп. От первой, обслуживающей командный пункт, до нашей, пятой, снабжавшей весь полк электроэнергией.
-По счёту мы – группа последняя, но воевать начинаем первыми,-
объяснял младший сержант:
-Пока не подадим питание, не будет работать ни КП, ни ракетные площадки.
Это, пожалуй, единственное, что я понял в тот день. Дальнейшие объяснения, что питание бывает от внешней сети или от собственных дизель-генераторов, про вентиляцию и еще, про что-то пролетели мимо ушей. Разумеется, в дальнейшем это мне с рук не сошло.
Теперь мы бывали на станции каждый день. Рязанкин, видимо, решил обучить нас быстро и всему сразу.
-Каждый должен уметь всё, но начнём с малого,-
произнёс он пламенную, вступительную речь и взялся за дело. Миша Курбанов, который теперь был моим дизелистом, запускал двигатели, а моя задача заключалась в том, чтобы ввести генераторы в параллельную работу. Не получалось ничего. Ошибался то я, то он.
За каждую ошибку Рязанкин беспощадно отгружал штрехи. К концу недели у меня на лбу вырос рог. Успокаивало лишь то, что у Миши их было два.
Вероятно, к концу месяца мы бы оба умерли от сотрясения мозга, но тут в полку произошли неординарные события.

16.БОЛЬШОЕ ДОВЕРИЕ!
-Нам оказано большое доверие! На всесоюзном спортивном смотре вооружённых сил СССР наш полк будет защищать честь Московского военного округа ПВО,-
громко выкрикивал командир полка на утреннем разводе. Солдаты в строю перешёптывались.
-От такого доверия грыжу наживём,-
ворчали во второй шеренге старики. И началось…
От подготовки к смотру освободили только дежурные смены на объектах. Для остальных прямо с этого дня небо показалось в овчинку. Каждому предстояло выступить не менее чем в трёх видах спорта. Марш бросок на десять километров при полной выкладке бежали все. Остальное тоже было не легче, но это! Бегали десятку мы теперь
через день. Сапоги не успевали просыхать от пота. Портянки моментально гнили прямо на ногах.
Стрельба, второй вид, в котором мне предстояло выступать, сразу же перестала нравиться. Если раньше, отстучав обойму и сдав старшине гильзы, можно было полежать на травке, пока остальные дырявили мишени, то теперь всё изменилось. Непрерывно менялись дистанции ведения огня и упражнения. Рядом с каждым лежала перевёрнутая каска, до верху наполненная патронами, которые шли без счёта. И после всего этого издевательства, ещё предстояло чистить карабин.
Полоса препятствий. Думаю, не стоит объяснять любому, кто служил, что это такое.
За минуту с небольшим она забирает из человека всё и даже больше. Сколько раз приходилось проходить её за день, сосчитать было невозможно. Однажды при мелком, моросящем дождике перебегая лесенку, я поскользнулся и упал, больно ударившись головой о металлическую стойку. На следующем заходе у меня задрожали ноги, и я спрыгнул, не дойдя до конца. Никак было не преодолеть страх. Старшина, который раньше и голос-то никогда не повышал, сапогами и матерщиной прогнал меня раз сорок через этого железного монстра, поливая стойки водой из ведра. Страх прошёл.
К силовым видам на гимнастических снарядах молодёжь и близко не подпустили. Тут выступали деды-асы. Командиры подразделений выбирали их лично. Разумеется, основным у нас был Милёшкин.
Ну а в коротких дистанциях, бросании гранаты и прочем практиковались в основном офицеры.
Как бы не усложнилась жизнь, но всё имеет и свои положительные стороны. Кормить стали несравненно лучше. По приказу командира полка зам по тылу распахнул свои закрома. В ход пошло даже НЗ. Дедовщина в казармах исчезла сама собой. Да и делить было нечего. Одинаково доставалось и старикам и молодым. Солдаты вечером едва доползали до коек. Экзекуция эта продолжалась около двух месяцев и, наконец, подошла к своему логическому завершению.
Этого дня ждали. К нему готовились. Его боялись. И вот он настал. С утра понаехало множество начальства. По части и шага нельзя было ступить, чтобы не наткнуться на какого-нибудь полковника. От изобилия звёзд на погонах рябило в глазах. Торжественные речи на утреннем построении не утомили, потому что их никто не слушал. Завтрак был королевский, но есть что-то не хотелось.
Пик психологического напряжения наступил, когда стали строиться на старте марш броска. Татеев расставлял участников лично. Все старики оказались впереди. Молодёжь сбилась в кучу в центре. Замыкали строй сержанты. Прозвучала команда, и мы рванули.
За нами с интервалом в пять минут стартовала первая батарея, Потом вторая.
В армии спортивные соревнования по бегу на длинные дистанции отличаются тем, что чемпионы здесь никого не интересуют. Задача лидера заключается в том, чтобы тащить за собой остальных. Зачёт же идёт по последнему.
Строй сразу же сломался, растянувшись в длинную колонну. Я старался держаться в середине, экономя силы. Но попробуй съекономить их на десяти километрах, когда на тебе навешано полпуда. Уже после трети дистанции началась изнурительная борьба
с самим собой. Сапоги казались свинцовыми. Ремень от карабина натёр плечо. Противогазная сумка болталась, мешая бежать. Дышать становилось всё труднее и труднее. Сознание притупилось. Время превратилось в тягучую, пластилиновую массу.
Тропинка вывела на бетонку. Последние два километра, а сил больше нет. Споткнулся раз. Другой. Дышать невозможно.
-Только до того кустика,-
заставлял я себя:
-Теперь до поворота и упаду. Будь, что будет. Больше не могу!
Топот за спиной стал быстро приближаться.
-Ты чего, Лёха?-
меня догнал Рязанкин.
-Игорь, всё!-
я, действительно, больше не мог. Он на ходу снял с меня карабин, перекинув через плечо поверх своего, и потянул к себе мою противогазную сумку.
-Руками работай. Дыши глубже. Давай! Вон уже батареи на пятки наступают,-
обогнав меня, он стал уходить вперёд. Выложившись полностью, вероятно на одном самолюбии я тоже прибавил, стараясь не отстать от него. Финишную черту проскочил уже не я, а то, что от меня осталось.
-Не ложиться! Всем ходить! Встать! Шагом марш!-
поднимал за шиворот падающих солдат Татеев. Изо рта шла какая-то противная жёлтая пена, но уже через несколько секунд стало возвращаться сознание.
Последним, весь обвешанный карабинами и противогазными сумками, размахивая над головой поясным ремнём, подгоняя отстающих, финишировал старший сержант Милёшкин.
-Ну-ка прими за воротник,-
от стоящей тут же на бетонке полевой кухни подошёл Андрюха с двумя котелками и протянул один мне. Я пил горячий, сладкий чай, стуча зубами об аллюминевый край котелка. Всё тело мелко дрожало, вновь возвращаясь к жизни.
Вообще-то денёк был хороший, хоть и пасмурный. А тут и солнышко выглянуло. Так что, пока живём!
В эту ночь думал, что не засну. Ныла каждая клеточка. Но только щекой коснулся подушки, как провалился в пропасть, отключившись от всего на свете.
Утром, первый раз в своей солдатской жизни, проснулся сам, а не под крик дневального. Лёжа на койке и глядя в потолок, не мог ничего понять. Просто подъём перенесли на час позже. Да! После вчерашнего это был подарок!
До обеда бежали полосу препятствий. Бежали по двое. Мне в пару достался мой бывший разводящий, сержант Чулков. На полосе от сержанта я отстал, мягко говоря, не на много, но в отведённые мне секунды уложился.
Закончив длительный послеобеденный перекур, участники и болельщики повалили на стрельбище. Теперь главные события развивались здесь.
Я уже довольно успешно отстрелял три упражнения, когда, получив у посредника последнюю полуобойму, стал устраиваться на рубеже. Пятьдесят метров. Пять патронов. Грудная мишень. Это всегда была моя коронка. Дышал я уверенно, хотя и стрелял последним за наше подразделение. Примяв вокруг себя траву, чтобы было удобнее ставить локти, начал пристраивать приклад к плечу.
-Леша, вторая батарея в затылок дышит. Нужно все в очко. Не подговняй,-
зашептал на ухо наклонившийся надо мной старшина.
-Ну, Кусок! И выбрал же время сказать,-
рука моя дрогнула. Я опустил карабин и уткнулся лбом в землю. Лежал так долго. Успокоившись, опять стал ловить в прорезь прицела мишень.
Торопиться здесь нельзя. Но и долго целиться нельзя. Устанет рука. Вся теория стрельбы – это полная чепуха. Просто как-то поверить нужно, что попадёшь. Наступает своеобразное трансовое состояние, когда между глазом и мишенью вдруг протягивается незримая нить. Палец на спусковой крючок должен давить сам, а, не повинуясь команде, посланной мозгом.
Звука выстрелов я не слышал. За интервалами между ними не следил. Откуда-то издали ощущал только лёгкие толчки приклада в щёку. Кончились патроны, а палец всё тискал спусковой крючок. Наконец, осознав, что уже всё, я опять уткнулся лбом в землю.
Глубоко вздохнув, резко поднялся и взял карабин к ноге:
-Рядовой Маслов стрельбу закончил.
-Во бля! Пятьдесят из пяти!-
вырвалось у сидящего за столом с подзорной трубой подполковника-посредника.
-Кусок! Ты мне ухо оторвёшь,-
уже через секунду орал я, отбиваясь от радостных поздравлений старшины.
-Это я ему карабин пристреливал!-
кричал он, подбираясь к моему второму уху. Даже толстый зам по тылу тут же простил мне испорченную раму.
И сейчас над моим письменным столом висит приколотая к занавеске маленькая, золотистая медалька с красной планкой, напоминая о тех далёких днях.
Сдав в оружейку карабин, я бегом бросился в спорт городок, где уже завершались соревнования по силовым видам. В воздухе висел оглушительный рёв обступивших площадку болельщиков. Пробиться вперёд, чтобы хоть что-нибудь увидеть, было непросто.
Подходило к концу последнее упражнение – подъём переворотом на максимально возможное количество. Вторая батарея уже выбыла из борьбы. На перекладине работал волосатый старший лейтенант Самусев, выступающий за первую батарею. Весь в бусинках пота он монотонно взлетал на турнике и плавно, шумно выдыхая, опускался вниз.
-Сорок восемь, сорок девять,-
громко считали столпившиеся вокруг болельщики.
-Пятьдесят!-
под восторженные крики спрыгнул он на землю. Последним выступал старший сержант Милёшкин за первое подразделение. Он, неторопливо, вышел на площадку, протёр полотенцем перекладину и долго топтался, настраиваясь. Сержант был маленького роста. Подпрыгнуть и ухватиться за перекладину ему помогли. Повисев немного, он, легко забросил ноги, взлетел на турник и опустился вниз, повиснув на руках. Болельщики стали считать. До тридцати Милёшкин работал быстро, как бы играючи. Потом начал уставать.
По напряжённому лицу, по вздувшимся на руках венам было видно, как ему тяжело.
-Сорок девять, пятьдесят!-
ревела толпа. Милёшкин повис на перекладине, закрыв глаза. Кругом мгновенно всё стихло. Он замер буквально на одну секунду. Потом его лицо побагровело, мышцы напряглись, и он опять начал взлетать вверх.
-Шестьдесят четыре! Шестьдесят пять!!!-
Милёшкин сорвался на землю. Собственного голоса я не слышал. Это был наш старший сержант! Мы их сделали!
Результатов смотра по всем вооружённым силам нам не сообщили, сказав только, что выступили хорошо. Но по части наше подразделение заняло первое место. А как могло быть иначе? Мы же – полковая элита!

17.ОТХОДНЯК И НЕМНОГО О НАЧАЛЬСТВЕ.
Отгремели спортивные торжества. Построения. Парады. Награждения. Усталый полк погрузился в сонное оцепенение. Командир куда-то уехал, оставив за себя начальника штаба, подполковника Деревянченко.
-Теперь Табуреткин за основного,-
шутили между собой солдаты. Офицеры в подразделениях не появлялись совсем, отдыхая и празднуя успех. Зато появилась водка. В казармах зашевелилась затихшая было дедовщина.
К тому времени мы с Андрюхой наездов со стороны стариков уже особо не боялись. Миша Курбанов, лишившись покровительства двух своих земляков-даргинцев, оставшихся на станции в дежурной смене, прибился к нам. Втроём мы могли защититься от кого угодно. Беспокоила только реальная возможность оказаться на губе за сломанный нос какого-нибудь приставшего к нам чурбана. Но нас не трогали, хотя опять пошли бесконечные наряды на кухню.
Пришло время рассказать немного о наших командирах. Самым главным начальником в казарме был старшина, прапорщик Афонин. Человек поистине интересный. Что такое – прапорщик в армии, представляют себе все. Но этот не подходил не под какое определение. Сколько ему лет, не мог сказать никто. По-видимому, было много. Сам он об этом никогда не рассказывал, но весь полк знал, что прапорщик Афонин когда-то воевал в Сирии. Орден красной звезды, который старшина одевал по праздникам, говорил сам за себя. С солдатами он общался запросто. Даже молодые в лицо звали его Куском. Пьяным он бывал редко, но трезвым – никогда. Спокойный, неторопливый он и говорил как-то тихо, но всегда с подколками. Пожалуй, единственным человеком, кто мог мгновенно прекратить любые вспышки дедовщины в казарме, был наш старшина. Для молодых солдат это значило много. Его любили, потому что в помощи он не отказывал никому.
А после одного случая и зауважали. Как-то на вечерней поверке старшина читал список личного состава, пытаясь заплетающимся языком выговаривать сложные фамилии. Солдаты в строю улыбались.
-Товарищ прапорщик, прекратите немедленно. В противном случае я приму меры,-
набросился на него присутствующий при этом лейтенант Пращук. Кусок запнулся на секунду, потом повернулся к лейтенанту и, не меняя интонации, так же неторопливо выдал:
-Когда на тебя ещё письку дрочили, на меня уже шинель строчили. Щенок!
Лейтенант Пращук, захлебнувшись от возмущения, выскочил на улицу. Через минуту он вернулся с замполитом. Но старшины уже не было. Его, как всегда, спрятали солдаты,
допрос которых ни к чему не привёл. Естественно, никто, ничего не слышал, и не видел. Подразделение с интересом прослушало очередную лекцию замполита по женскому вопросу применительно к данному случаю и спокойно отправилось спать.
Командовал подразделением подполковник Бондарь. Командовал – это громко сказано. Его документы на оформление пенсии ушли в штаб корпуса, и он со дня на день ждал приказа, чтобы выйти в отставку. Но день этот всё никак не наступал. А пока подполковник усиленно портил нервы всему личному составу своими старческими придирками. Если команда «подъём!» срывала с коек молодых и выбрасывала их в коридор на построение, то на стариков она не производила никакого впечатления. Только изредка кто-нибудь из них мог скрипнуть пружинами кровати, досматривая утренние сны.
Но добавка дневального к команде:
-Бондарь идёт!
Поднимала всех, заставляя прятаться по всяким казарменным закоулкам.
Полноправным же хозяином в подразделении был заместитель Бондаря, капитан Татеев. Человек огромного роста и с виду очень суровый. Он запросто мог отгрузить штрех любому подвернувшемуся под руку. Да так, что до вечера контузия не проходила.
Но солдаты уважали его беспредельно. За то, что он, пожалуй, единственный из офицеров, сидел с нами в газовых камерах, обкуривая противогазы. По тревоге на станцию бежал впереди, а не ехал на машине, как другие. Когда нужно, не стеснялся, есть за солдатским столом. Слово Татеева в казарме было законом. И следили за беспрекословным исполнением этого закона именно старики. Их он обычно не трогал.
О нашем замполите майоре Дьяченко я уже рассказывал много. Служба его не очень тяготила. По-прежнему серьёзно интересовал майора лишь женский вопрос.
Начальник штаба подразделения капитан Пассика потрясал своей тупостью даже союзников. Удивительно, как он только смог дослужиться до капитана, практически не имея образования. Но льстить и угождать начальству он умел мастерски, мордуя при этом солдат. У него даже спина прогибалась, когда он разговаривал с командиром полка. Главным его увлечением было, неожиданно появившись где-нибудь, подслушивать чужие разговоры. Что ещё можно добавить про такого человека?
Остальные командиры групп и другие офицеры занимались в основном только своими бойцами и техникой. Но сталкиваться с ними приходилось часто.
Вот в такой дружной армейской семье и текла наша жизнь.