hemof : Как перестать работать на заводе

За грязным, густо покрытым серой пылью, окном, в белых клубах пара, были видны унылые очистные сооружения. Везде, куда достигал взгляд, тянулись трассы ободранных, местами укутанных стекловатой труб. На трубах, изредка, со свистом и шипением, метались струйки белого пара. В воздухе чувствовался характерный запах газа. Завод работал на полную мощность.
Завод. Это город в городе: со своими улицами, кварталами цехов, своей охраной, библиотеками и прочая, прочая… Начиная с его проходной и до дальних окраинных цехов, чтобы добраться пешком, требуется никак не меньше двух часов, поэтому к каждому цеху прикреплён свой автобус, который забирает людей с площади перед воротами и доставляет их к месту работы. Во время влажных, безветренных дней, особенно по утрам, над заводом часто висит серый, тяжёлый смог, медленно наползающий на город. Люди предзаводских районов уже настолько привыкли к постоянному запаху различных примесей и газов, что считают это нормальной, обычной атмосферой. Завод дышит, живёт своей жизнью, требует много еды и человеческих сил. Чудовище двадцатого столетия. В недрах его цехов трудятся тысячи людей. Многие приходят сюда юными, полными жизненных сил людьми, а уходят отсюда старыми развалинами, с набором всевозможных болезней Люди связывают с заводом всю свою жизнь, отдают ему лучшие свои мысли и творения своих рук. Заводу нужно много пищи. Днём и ночью он перемалывает внутри себя тонны неживой материи, а люди, подобно тысячам его живых клеток, выкладывают свой труд, умения, знания, саму жизнь и всё это для того, чтобы, не дай бог, не остановился этот индустриальный монстр, это порождение промышленной цивилизации. Слава труду – во славу завода.
После исключения из техникума Фёдоров устроился по своей специальности на завод, в цех «Сульфат аммония, производства капролактама 1-2 очереди». Название своего цеха он так и не смог запомнить. Жил он по-прежнему в рабочем общежитии. После того злополучного вечера, когда им с Живачиным пришлось спасаться оттуда бегством, были разборки, было примирение. Пили в знак дружбы водку, пожимали друг другу руки, а внутренности жгла обида пополам со злостью. Высокий белобрысый парень оказался бывшим афганцем. Сильный был боец, не боялся конфликтов и никогда не извинялся за свои поступки. Фёдоров пил вместе с ним водку, а в памяти отчётливо всплывали удары, два раза бросавшие его на пол. Но всё проходит. Злоба ушла. Потянулись нудные трудовые будни.
Каждый день, кроме двух коротких выходных, Фёдоров вставал рано утром, ехал на завод, добирался до своего цеха с длинным непонятным названием и пытался вникнуть в обязанности слесаря Контрольно-Измерительных Приборов и Автоматики. Это у него получалось, как-то не очень хорошо. Три с половиной года учёбы в техникуме, что касается знаний, оставили совсем еле заметный след в его голове. На заводской практике он тоже не удосужился вникнуть в КИПовские приборы, да там никто от него этого и не требовал. Знакомство со своей работой приходилось начинать с нуля, но это было не так уж и страшно, сколько их таких приходит из ПТУ, техникумов и институтов, зная только лишь поверхностную теорию и не представляя даже, как выглядит прибор на самом деле. Страшным было то, что он не понимал, зачем он здесь нужен. Страшным был путь слесаря химического завода. Завод душил его, нависал над ним громадой своих серых зданий и огромных труб. Глядя из пыльного окошечка КИПовской мастерской, Фёдорову хотелось взвыть от созерцания грязной панорамы труб цехов и шипящих клубов пара. «Какого чёрта я здесь делаю? – думал он с тоской. – Зачем мне этот завод? Что может связывать меня с этими трубами?»
После исключения из техникума жизнь стала невыносимо тоскливой и одинокой. Одногруппники были заняты дипломом, они лихорадочно собирали и записывали недостающий к дипломной защите материал. Фёдоров, встречая некоторых из них, остро чувствовал, как круто разошлись их дорожки, вернее, это он сильно вильнул в сторону. У него в жизни образовалась пустота, которую мог заполнить только ненавистный завод. Все, то ли повзрослев, то ли перейдя на какой-то другой этап жизни, пошли по своему пути. Фёдоров никак не мог понять, почему при, казалось бы, огромном количестве друзей и знакомых, он постоянно чувствует себя одиноким. Ему было очень плохо. Плохо везде: на работе и дома, если можно было назвать домом грязную, прокуренную комнату рабочего общежития с тремя койко-местами. В данное время, в комнате они жили вдвоём с Живачиным. Агапин, выйдя из больницы, куда-то слился по-тихому и изредка маячил в городе с малолетними карманниками. Агапин при встрече всё больше мурчал по понятиям. Да и хрен с ним. Фёдорову это было неинтересно. Живачин пил постоянно. Он пил втихаря, один, как последний законченный алкоголик. Фёдорову с каждым днём всё труднее и труднее было находить с ним общий язык. Идти в общежитие, где в одной с тобой комнате находится уже порядком осточертевший человек, не было никакого желания. Фёдоров слонялся вечерами по улице, пил с приятелями водку, часто стал заходить в свой старый двор, виделся со своими прежними школьными друзьями. Неспокойно было на душе. Не хотелось работать. Душа рвалась с завода. С каждым днём всё более тоскливо было надевать по утрам грязную робу. Неотвратимо назревал срыв.
Фёдоров проработал на заводе, в общей сложности, недели три, на большее его не хватило.
Светило солнце, приближая уже готовившуюся вступить в свои права весну. Весело чирикали воробьи. Город оживал, расправляя плечи после холодной зимы.
Фёдоров, отработав или отмучившись на заводе положенное время, не спеша, подходил к общежитию. В воздухе пахло весной. Нестерпимо хотелось перемен. На крыльце, весело балагуря, стоял Косоротов с друзьями.
- О, Серый, привет! Мы тут уже почти час тасуемся, тебя ждём.
- Привет, пацаны.
Фёдоров, улыбаясь, по очереди пожал всем руки. Он знал их по совместным обкуркам. Это была Косоротовская дворовая компания. Они все жили в одном дворе. Среди них, только Косоротов был женат. Остальные были молодыми беззаботными ребятами от семнадцати до восемнадцати лет: Гаврила, Хвост, Калина – все жили сегодняшним днём, легко и просто, ловя кайф в любых ситуациях.
- Ну и, чё вы трётесь здесь? – всё так же улыбаясь, спросил Фёдоров.
- Тебя ждём.
- Ну, пошли в комнату.
Все дружно рассмеялись.
- Э нет, ну его нагад, там Живачин гавкает, — выдавил, сквозь смех, Гаврила.
- Как гавкает?
- В натуре, гавкает.
- На четвереньках стоит.
- Руками цепляется и гавкает.
- Мы там, на измену выпали.
- Там облом, ну его нахер.
Фёдоров замахал руками, пытаясь остановить галдёж.
- Э, тихо, тихо, кончайте орать. Он что, бухой, что ли?
- В умат, лыка не вяжет. – Хвост, сквозь слёзы вызванные смехом, глотал окончания слов. Понять его было не так-то просто. – Прики, мы заваливаем, бабку уболта, а там облом, Жич на кара, в натуре, лает. Измена, мы понтанули, как чухнули. Прикинь, во он гонит.
- Задолбал ты, заткнись, — заорал Гаврила. – Тебя хер поймёшь. Выплюнь сначала член изо рта, а потом базарь.
- Ты гонишь, ты на измене.
Косоротов, не переставая смеяться, толкнул Калину, молча хихикавшего, глядя на всех:
- А ты, чё притих? Не умирай, Калина, обломаешься, встряхнись.
- Чё я умираю? Я не умираю, ты сам умираешь, — забубнил Калина. – Приколись, во драп прёт. Ништяк, да?
- Ништяк цепляет. Класс.
Фёдоров терпеливо пережидал общий гомон голосов. По узким усталым глазкам, туповатому смеху, беспорядочным разговорам, было отлично видно невооружённым глазом, что все они прилично обкуренные. Пацанам было весело.
Косоротов с друзьями последнее время курили коноплю каждый день. Дни неслись вскачь в обкуренном угаре, не давая времени на самые захудалые раздумья. Анаши было море. Они знали бесчисленное множество точек, где её можно взять. Драп покупали, меняли на одежду, брали в долг, везли за него ворованное золото. Сам Косоротов отличался редкостным безалаберным характером. Дома его ждала беременная жена, вскоре готовившаяся стать матерью, слёзы тёщи, угрозы тестя, уговоры приезжающих, время от времени, родителей, но всё было напрасно. Под малейшим предолгом Косоротов срывался из дома, гулял по три, четыре дня, изредка наведываясь к плачущей жене, курил коноплю, таскался по бабам. Ему было тесно дома. Слишком рано он женился.
У друзей, с которыми он проводил время, не было проблем с семейной жизнью. Гаврила и Калина хулиганили со школьных времён. Жён у них не было, детей пока не предвиделось, они, не в пример Косоротову, были вольными людьми. Гаврила был чёрненький, худощавый паренёк. Глядя на него в первый раз, никто бы и не мог подумать, что этот симпатичный мальчик с красивыми выразительными глазами очень быстро и умело дерётся. Как обманчива порой бывает внешность, казалось бы, самый утончённый в их компании, Гаврила, на самом деле был необычайно жёстким в драке. Примерно такого же плана был и Калина, только, в отличие от Гаврилы, его лицо не было кротким. На его лице открыто читался наглый, хамский вызов. Что же касается Хвоста, то он был простой, безобидный парень, немного долговязый, широкий в кости, интеллектуально весьма недалёкий. Сколько Фёдоров их помнил, они постоянно были обкуренные или пьяные.
- Значит, Живачин снова нажрался, как свинья? – спросил Фёдоров, когда смех и шум немного поутихли.
- Ага, — кивнул Косоротов. – Мы зашли, думали вас раскумарить, а он никакой. По полу ползает, гавкает, за ноги хватается. Уматовый тип.
«Как меня достал этот алкоголик, — подумал Фёдоров. – Никакого желания нет идти в комнату».
- Так, чё у вас, драп есть?
- Есть, ништяк цепляет. Мы на четверых один косой дунули, уже два часа прёт.
- В натуре, — лениво растягивал слова Калина. – С двух хапков цепляет.
- Ну, так давайте раскуримся.
Калина присел на корточки, облокотившись спиной на перила. С лица не сходила наглая, довольная улыбка.
- Мы хотели у вас в комнате выпасть, музон послушать. По приколу.
- Обломайтесь, — поморщился Фёдоров. – В комнате Живачин, бухарик, покоя не даст.
- В натуре. – Гаврила задумчиво покачал головой.
Начинало слегка смеркаться. В воздухе пьянящий запах весны неохотно уступал место вечернему холоду.
- Пошли к Зу-зу, — предложил Гаврила. – У него родители на турбазу уехали. Серый, пойдёшь?
- Да мне без разницы, хоть на луну.
- Только мне сегодня домой надо попасть. – У Косоротова заметно скисло выражение лица. – Юльку нельзя волновать.
- Попадёшь. Посидим у Зу-зу немного, а потом домой пойдёшь. Там тебе рядом.

Музыка и кайф, анаша и смех.
Зу-зу был лысый, ушастый очкарик. Лицо его страшно напоминало какой-то очень знакомый карикатурный образ.
- Э-э-э, — засуетился он, пытаясь не пустить всех в квартиру, — у меня гости. – Э-э, куда вы прётесь? – Зу-зу перешёл на шёпот. – Ко мне тут две подружки зашли.
Это он сказал зря. Калина мягко, но уверено отстранил его от двери и вошёл в прихожую. За ним ввалились все остальные. Замыкающий, Хвост, предусмотрительно закрыл дверь на замок.
- Да, чё ты? Не обламывай. Мы у тебя тихонько посидим, музыку послушаем.
- Знаю я ваше, тихонько.
Гаврила, между делом, шустро прошмыгнул в зал.
- Здравствуйте, девочки.
Девочки были, как на подбор, обе внушительной полноты, одна белая, другая конопатая, с рыжей копной волос на голове.
Калина икнул, сделал гримасу и начал смеяться.
- Здравствуйте, мальчики, а что это с ним?
- У-ху, а-ха. – Калина, время от времени, снова начинал икать.
- Ребёнок весёлого ужина, — ответил за него Гаврила. – Садись, Зу, не стесняйся, — позвал он хозяина.
Зу-зу присел на диван с кислым выражением лица. Хвост, забравшись с ногами в кресло, энергично забивал косяк.
- Я скоро домой побегу, Юлька ждёт, — озабоченно проговорил Косоротов.
Калина, громко икнув, включил магнитофон. Глухо запел Макаревич. Калина икнул и выключил магнитофон.
- Блатных давай, ик. – Под конец фразы он опять перешёл на смех.
Хвост взорвал косяк.
Зу-зу озабоченно заёрзал на диване:
- Э, вы чё тут, драп хотите курить?
- Ага.
- Соседка может зайти, тут нельзя.
Хвост, сделав большую хапку, зашёлся в натужном кашле. Гаврила вырвал у него косяк и, затянувшись, передал его Фёдорову.
- Курнёте, красавицы, — весело подмигнул он девчонкам.
Калина сложился пополам, содрогаясь от смеха. Девочки выразительно посмотрели друг на друга и сочли за лучшее промолчать. Косяк дошёл по кругу до Зу-зу, тот замахал руками:
- Не, я не хочу, соседка может прийти.
- Не ссы, драп незаметный, внутренний, тебя прёт, а вокруг никто не замечает.
- Не, не, нельзя мне.
- Давай-давай, — наседал Гаврила. – Какой такой нельзя? Давай-давай.
Зу-зу сделал пару хапок, задерживая в лёгких дым, и стал закатывать глаза.
- Э, ты чё, кент? – толкнул его Гаврила. – У тебя, чего-то с глазами, они у тебя в мозги полезли.
- Меня так лучше цепляет.
Услышав это, Калина, уже почти успокоившийся, упал на колени и начал тонко, со всхлипами гоготать.
- Он, что, больной? – спросила фиксатая.
- Смотри, мать, осторожней. – Гаврила подмигнул ей сразу двумя глазами. – Его может кондрат хватить, тогда тут всем места мало будет.
Фёдоров нашёл кассету с песнями Вилли Токарева. Комнату заполнил хриплый, приблатнённый голос.
- Надо домой идти, Юлька будет волноваться, — бубнил Косоротов.
Калина, лёжа на полу, обессилено всхлипывал, вытирая слёзы, выступившие на глазах.
- Слышь, Гаврила, — прошептал Фёдоров, показывая взглядом на Зу-зу, — а, чё этот тип лысый?
- А, чё ты шепчешь? Зу-зу, ты, чё лысый?
- Чё пристал? Ну лысый, ну и чё? Чё лысый. Лысый и лысый.
Калина встал на четвереньки и медленно двинулся к креслу, на котором сидела белая толстушка.
- Э, звезда Голливуда, принеси воды, хреново мне.
- Иди сам возьми. – Белая опасливо поджала ноги.
- А, ну и хрен с тобой. А где Хвостик?
Калине наконец-то удалось встать на ноги. Все стали вращать головами, Хвоста в зале не было.
Гаврила метнулся на кухню. Хвост, нырнув с головой в холодильник, руками доставал из банки маринованные огурчики и быстро отправлял их в рот.
- Хаваешь, с-сука! – заорал Гаврила.
Хвост, поперхнувшись, выплюнул наполовину заглоченный огурец. Банка, подпрыгнув в его руках, хлопнулась об пол, разлетаясь на тысячи мелких осколков.
- Ты чё, ты чё, ты чё, в натуре? Ты чё орёшь? – испуганно затараторил Хвост, вытаращив глаза.
- Ой-ёй-ёй! – заголосил появившийся Зу-зу. – Сейчас соседка прибежит!
- Ты, в натуре, задолбал уже ты со своей соседкой. А это чё? – Гаврила, отодвинув штору, показывал на большой мутный бутыль с выходящей из него пластмассовой трубкой.
- Э, не трогай! – Зу-зу, замахав руками, кинулся спасать бражку. Чвякнул под ногой маринованный огурчик.
- Бухало! – взвизгнул, неизвестно откуда взявшийся на кухне, Калина.
- Нельзя! – орал Зу-зу. – К приезду родителей она выстояться должна!
- Не ори ты. – Гаврила миролюбиво обнял его за плечи. – Всё будет на мази. Отопьём по чуть-чуть, а потом воды с сахаром дольём, чамар будет ещё крепче.
- Бухало, бухало, бухало, — фальцетом напевал Калина.
Хвост, вернувшись в зал, зарядил сразу два косяка. Один он отдал Фёдорову.
Сделав пару затяжек, Фёдоров протянул папиросу рыжей. Она отрицательно замотала головой, но, махнув затем рукой, всё-таки её взяла.
- Попробовать что ли. Лариска, давай тоже покурим.
Белая подружка недовольно сморщила носик:
- Не хочу я эту дрянь курить. Я бы лучше выпила чего-нибудь.
- Кто тут выпить хочет? – В дверях нарисовался Гаврила, неся перед собой зелёную кастрюлю внушительных размеров. – Ты, что ли, мама, вмазать хочешь?
За ним с кислым выражением лица плёлся Зу-зу. Казалось, от расстройства у него даже слегка потели очки.
- Всё, больше не налью, — тихо бурчал он на ходу. – И вообще, скоро расходиться надо, пока соседка не пришла.
Первым в кастрюлю нырнул Косоротов, зачерпнув полную кружку браги. Выпив одним дыханием половину, он выдохнул и протянул, оставшееся, белой Лариске.
- Надо домой идти, — повторил он, икнув, — а то Юлька будет волноваться.
Кастрюлю прикончили, не напрягаясь. Казалось, комната плавала в густом брагоконопляном тумане. Подружки заметно повеселели. Рыжая, накурившись, удивлённо улыбаясь, прислушивалась к ощущениям внутри себя. Калина пятый раз подряд ставил с начала песню Новикова «Поручик Голицын». Зу-зу, забыв про соседку, в одиночку тянул косяк. Из-под прикрытых век странно выделялись белки глаз.
- Пошли, Лис, пошли, дело есть, — зашептал Фёдорову на ухо Гаврила. – Пошли на кухню, пока Зу-зу прётся.
На кухню нырнули, прихватив с собой рыжую. Из зала в седьмой раз заплакал Новиков о поручике Голицыне.
Рыжая, залпом выпив стакан браги, кайфуя, уселась на подоконник. На пухлых ногах туго натянулась чёрная юбка. Фёдоров мягко завёл под неё руку. Жар от женского тела сильнее браги ударил в голову.
- Ух ты, блин, горячо, да?
- Глубже, я ещё горячее. – Томно улыбаясь, шепнула рыжая.
- Э, хорош зажиматься. – Гаврила быстро налил вторую кастрюлю бражки. – Давайте, лебляди, ещё по одной вмажем.
Выходя из кухни, Фёдоров чувствовал сильные покачивания в разные стороны. Одной рукой он обнимал мясистый бок рыжей, в другой держал потухшую сигарету.
На кухню бегали по очереди. Лысый Зу-зу накурился до полного отупения. Глаза его были открыты, но зрачков не было видно. Пугающе безжизненно светились желтоватые белки. Бражка, в сочетании с хорошей коноплёй, в итоге уложила всех наповал. Вспоминая после эту ночь, Фёдоров не мог с уверенностью сказать, в каком состоянии он находился. Приснилось ли ему всё в ночном угарном кошмаре или, что-то происходило на самом деле. А происходило нечто не поддающееся здравому смыслу. Всё менялось. Чернели лица, неестественно изгибались суставы. Ирреальность происходящего переплелась с жизнью. Фёдоров лежал на спине, не в силах шевельнуться, и в какие-то моменты ему казалось, что он находится у себя во рту. Перед его взглядом чётко обозначился частокол огромных зубов, видимый с внутренней стороны. Он находился внутри себя. Что-то сдвинулось в этом мире. Менялись цвета, запахи, люди. Мужчины превращались в женщин и наоборот. Всё перевернулось с ног на голову. А затем пустота. Полный мрак и небытие.
Когда сознание вернулось к нему, первое чувство было страх и тяжесть в груди. Страх не разрешал открыть глаза, слишком свежи и ужасно реальны в памяти были видения этой ночи. Фёдоров лежал не шевелясь, собирая по крупицам разбитый вдребезги здравый смысл. Прошло много времени, прежде чем он открыл один глаз. Всё было нормально, комната не превратилась в адскую мастерскую. «Чего только не почудится по обкурке, — подумал Фёдоров, — надо кончать с коноплёй. Так может и крыша поехать. А может, это от пьянок, может, у меня белочка?»
Он открыл второй глаз и посмотрел себе на грудь. Там лежала чья-то голова с всколоченными рыжими волосами.
«Баба, что ли?»
Фёдоров попытался повернуть её голову лицом к себе. Послышалось недовольное мычание. Девушка приподнялась и, не открывая глаз, повернулась к Фёдорову. Он узнал свою вчерашнюю подружку. Вид у неё был изрядно помятый. Только сейчас Фёдоров заметил, что лежат они прямо на полу у самого дивана.
Фёдоров встал, разминая затёкшие суставы. Вокруг все спали, кто где прикорнул. Со свистом храпел примостившийся в кресле Хвост. Гаврила на диване обнимал полуголую толстушку. Калина забылся около включённого магнитофона. Косоротова и Зу-зу в зале видно не было.
Пройдя в ванную, Фёдоров сунул очумелую голову под струю ледяной воды. Сразу заломило в висках, немного прояснились мысли.
Сзади кто-то мягко его обнял. От неожиданности Фёдоров дёрнулся, тряхнув брызгами с мокрой головы.
- Тише, ты чё так вздрагиваешь? Я тебя не покусаю.
Глубокий женский голос. Фёдоров повернулся к ней лицом. Редкие, хорошо заметные конопушки на припухшем после сна лице. Вода стекала с его мокрых волос, капая ей на свитер. Вода струйками бежала по шее за воротник, щекотливо пробегала по плечам, падая на спину и на живот.
- Какой ты мокрый. – Жаркий прерывистый шёпот.
Протянувшаяся рука выключила свет. Из крана с шумом бежала вода. Происходящее было продолжением сна, только теперь сон был изумительно приятным. Фёдоров стоял, боясь пошевелиться, чтобы не спугнуть утреннее видение. Мягкие, тёплые руки постепенно освобождали его тело, горячие губы успокаивали его душу, вода, стекавшая с волос, лечила голову. Почувствовав прикосновение голого женского тела, он стряхнул оцепенение и полностью отдался своим инстинктам. Вокруг не существовало ничего, кроме шума падающей воды и её податливого тела. Она закричала, извиваясь.
Сколько времени прошло? Кто знает. Время не есть неизменный фактор в нашей жизни, иногда оно, шутя растягивает свои прозрачные секунды, а иногда наоборот, обезумев, пускается в очумелый бег по кругу.
По груди, обжигая, хлестала ледяная струя воды. Кожа сиротливо покрылась мурашками. Заботливые руки включили горячую воду. Сознание погрузилось в состояние коматозной прострации.
Когда Фёдоров, очищенный водой, вошёл на кухню, там уже ключом била жизнь. Гаврила колдовал над огромной сковородой, распространяя по кухне аппетитный запах яичницы. Хвост, сидя на подоконнике, с едва приоткрытыми глазками, деловито забивал косяк.
- Как дела, агрессор? – подмигнул, улыбаясь, Гаврила. – Я уже хотел в ванную ломиться, красавицу спасать, думал ты там с неё шкуру живьём сдираешь.
- Сколько время?
- До хрена, нормальные люди уже обедают.
- Мне же на работу надо с утра идти.
- Да ну? Там уже всё за тебя сделали. – Гаврила весело хихикнул. – Не огорчайся, Серёга, Косой вон третий день к беременной жене попасть не может, Зу-зу, бедолага, чуть кони не двинул, до сих пор после ночных кошмаров в себя прийти не может, так что у тебя не так уж всё и плохо. Попил, покурил, кувыркнулся от души, чё, нормально. А на работу завтра пойдёшь, что на неё торопиться. От работы кони дохнут — народная мудрость.
Хвост поджёг забитую папиросу. К запаху яичницы присоединился устойчивый запах конопли. На цехе «Капролактам второй очереди» был поставлен крест.
На завод Фёдоров больше не пошёл. Дни понеслись, обгоняя друг друга и ставя подножки. Не успевая проснуться, кто-нибудь забивал косяк, и всё начиналось снова. Не было остановок. Не было времени на размышления. Все лишние мысли глушили водкой и коноплёй. Были друзья, были подруги, кражи, драки, похмельные рвоты, страшные сны, незнакомые квартиры, заплёванные подъезды и пущенные на хор шлюхи. Казалось, все обезумели, никто не хотел остановиться, никто не успевал задуматься. Косоротов забыл о жене, Гаврила не помнил своего дома, все барахтались вне времени и пространства. Много воды утечёт, прежде чем кто-то опомнится и сделает шаг в сторону, в сторону из кайфа. Кто-то сделает, а кто-то останется.