Миша Розовский : Смерть комсомолки

Зоя опустила глаза и посмотрела на свои босые ноги в ссадинах. Пальцев она уже почти не чувствовала. Грязный холодный пол полностью промёрзшей за ночь избы. Решётка на маленьком окне. Накануне Зоя вынесла ещё более жестокие побои, но дух Космодемьянской не был сломлен. Отнюдь. Несмотря на избитое лицо и нывшее, в синяках, тело, девушка чувствовала гордость за поджоги, которые удалось совершить её группе.

Враг всё равно будет сломлен, Зоя ни секунды не сомневaлась в исходе войны и смело глядела в своё будущее, прекрасно осознавая, что её ожидает. Ну и пусть, пусть так, но рано умерший её отец — бывший семинарист — рассказывал что-то дочери о загробном мире, и Зоя, даром что комсомолка, в глубине души верила в возможность существования какого-то волшебного, потустороннего мира.

За маленьким окном наливалось позднеосенним светом очередное ноябрьское утро. Двадцать девятое. Скоро за ней должны придти немцы. Космодемьянская уже успела повидать повешенных партизан и, будучи натурой ранимой и артистичной, хотела придать своей кончине героический оттенок.

Она представила, как крикнет в лицо фашистским палачам и приспешникам, что-нибудь по-комсомольски прямое, то, что запомнится трусливым деревенским жителям, не ушедших с первого дня войны в партизаны, как велел, по зоиному мнению, их гражданский долг. «Смерть фашистам!» — крикнет она, думалось Космодемьянской, или нет, слишком просто, лучше — «Да здравствует комсомол, смерть фашистским оккупантам!», нет, слишком вычурно...

Наконец в зоиной голове сложилась фраза — «Сколько нас не вешайте, всех не перевешаете, нас 170 миллионов. Но за меня вам наши товарищи отомстят». Во, то что надо. Зоя осталась довольна.

После этого, немного успокоившись, она стала мерять тесную камеру шагами, пытаясь согреться, вспоминала последние школьные годы… «Давайте идите за мной,» — с ледяной злостью думала боец партизанской части 9903 штаба Западного фронта. — «Полицаев пришлют, не иначе, сами-то побрезгуют...»
Затем она села в угол и дышала, дышала на свои сложенные на коленях руки, пытаясь согреть их своим дыханием.

В это время в замочной скважине скрипнул вставленный ключ.

-- Ну, что, Степан, открывай, — маленький тщедушный мужичонка с сильным сивушным запахом из щербатого рта повернулся в сторону более молодого и рослого спутника. — Ключ-то у тебя… Давай, да не меньжуйся, ты...

Рослый, вздохнув, достал из глубокого кармана связку ключей и выбрал нужный. Здоровяк чувстовал себя неуютно, но новый начальник — господин Кляйн, назначил его старшим и приходилось соответствовать.

Дверь отворилась и двое мужчин вошли в тесное и неуютное помещение с решёткой на окне. В углу, набычавшись, сидел огромного роста рыжий парень с прыщавым лицом олигофрена. На вид ему было лет тридцать. Широкогубый рот, пуская слюни, выкрикивал плохопонятные замшелые советские лозунги времён застоя.

-- А вот мы сейчас спокойненько, рубашечку… оденем… — отчаянно фальшивя, санитары начали обходить детину, держа смирительную рубашку на подобие невода, — доктор Кляйн нас посмотрит, доктор добрый… — приговаривал низенький, пытаясь зайти слева.

Больной поднялся, заложил руки за спину, выпятил вперёд подбородок и гордо взглянул в глаза людям в белых халатах.