Какашоид Арчибальд : Лёнька

Деревянная скамейка перед белым двухэтажным одноподъездным домом. Голуби воркуют на крыше и чердаке, теряют перья. Лёгкая прохлада от винограда, сплошной стеной и потолком окутывающего проход к подъезду и скамейку.

Сидит дядя Гена и курит. «Л-ё-нь-к-а!» — свом низким хриплым голосом зовёт он, в промежутке между затяжками. Со скамейки видно, как в глубине подъезда открывается дверь, и, раздвигая марлю от мух, на лестничную площадку выходит его сын со спортивной сумкой. Дядя Гена поднимается, по ходу поправляет зелёную сетку, натянутую на деревянный ящик, в котором сушатся бычки. Ящик стоит на табурете за скамейкой. «Пойдём, сынок, пора».
В этом маленьком крымском городке дядю Гену уважали. Он работал тренером по боксу во Дворце Кораблестроителей, что в десяти минутах ходьбы от дома. На боксёра он не очень походил: маленький, сухой, смуглый как цыган. Голос у него был как у актёра Ливанова, который в Шерлока Хомса играл: скрипучий, низкий, очень-очень мужской. Жена его тоже была невысокой, но при этом роста почти равного с мужем, и смуглой. Наверняка, в ней текла греческая кровь. Это было видно по породистому вырезу ноздрей, большим миндалевидным глазам. Красивая гордая тётя Валя.

У них было двое детей: дочка и сын.

Сына звали Лёнькой. Он походил на мать: смуглый с чёрными короткими кудрявыми волосами, оливковыми глазами. Почти всё своё детство он провёл с отцом в боксёрском зале. Бегал маленьким трёхлетним пацанёнком, долбил кулачками по огромным тогда для него мешкам, под смех тренирующихся подростков. Помогал бинтовать руки. Стучал по пневматике. Поднимал канаты ринга, помогая пройти боксировать. Отец держал его на лапах, хлопал по открытым щекам, если Ленька их не защищал, подсказывал, учил.

Леонид редко гулял с другими ребятами, ему было некогда. После школы он бежал к отцу на тренировку. Домой приходил поздно, и мать усаживала его за уроки, если он их ещё не сделал, сидя в тренерской. Изредка случалось и ему допоздна заиграться с ребятами с квартала, и тогда отец своим низким голосом зазывал его домой. Говорил Лёнька мало, голос у него был отцовский, только тише.

Лет в пятнадцать Лёнька стал кандидатом в мастера спорта по боксу. Этим и ограничились все его спортивные достижения. Почему он не поднялся выше? Время не то вышло – конец восьмидесятых. Не до соревнований.

К восемнадцати годам он физически оформился. Ростом был небольшого, под метр семьдесят, но пропорционален. Плечи, спина бугрились узлами гипертрофированных мышц. В расслабленном состоянии руки походили на толстых змей, но стоило мышцам сократиться, и будто волна прокатывалась под кожей, кровь приливала к кулакам, и те разбухали, наливались силой. Весил он за семьдесят кг. При этом был очень сухим, обладал взрывной силой и звериной реакцией. Смуглость кожи под крымским солнцем ещё больше увеличилась, и он полностью стал походить на грека. Нос был прямой с греческой переносицей и не разу не был сломан. Черные смоляные брови перечёркивали белые следы сечек, штук семь. Верхняя губа чуть неправильно срослась после рассечения и при улыбке слегка кривилась, обнажая белые клыки зубов, оттого улыбка казалась волчьей. Говорил он односложно, тихим хриплым и глухим голосом.

Благодаря стараниям матери и связям отца Ленька получил отсрочку от армии и работал сварщиком на кораблестроительном комбинате. На секцию он ходил раза два в неделю, лениво стучал по лапам и насмешливо по-волчьи смотрел на других боксёров. Боксировать с ним никто не становился: в этом зале конкурентов у него не было даже среди тяжей. Отца боготворил, но общаться они стали мало. Не оправдал он отцовых надежд. Стал пить, гулять, в удвоенном режиме навёрстывая то, от чего в детстве ограждали его родители и чем так славились крымские пацаны. Удар у него оставался. Был случай, когда парню, не знакомому с ним, предложили подержать лапы. Боковым ударом Лёнька пробил их и сломал тому кисть. Его драки в разборках по кварталам города входили в дворовые легенды Крыма. Он не был лидером по натуре. С ним было тяжело общаться. Он оставался замкнутым и робким для окружающих, оценивал людей по одному ему ведомой градации. И даже почёт и уважение шпаны не сильно поменяли его скрытный характер.

Была у него и девушка, Оксана. Модельного типа, высокая, с длинными ногами, старше его на два года, меркантильная, капризная, избалованная мужиками. Он нашёл её в том же Дворце Кораблестроителей, где в перерывах между раундов выплёвывал капу и глотал пересохшими губами воду из пластиковой бутылки. Она занималась в секции художественной гимнастики.

В двадцать всё-таки забрали его в армию. По связям отца он должен был служить в Киеве, где жил брат тёти Вали, но уже в автобусе повздорил с кем-то, подрался и попал в черный список, а потом его и вовсе перевели в другую часть в другое место. Родители сначала обрадовались, так как этим местом была Москва. Служить он стал в стройбате, и вскоре начались неприятности. Прокуратура повесткой вызывала родителей в Москву. Речь шла о суде. Дядя Гена получил первый инфаркт, и вместо него туда поехала тётя Валя.

На суде её сына обвиняли в избиении трёх солдат. Все трое были аварцами из Махачкалы, старослужащими, ростом под метр девяносто и весом за девяносто килограмм. На суде Лёнька не сказал ни слова. Только раз в перерыве, когда мать подошла к скамье подсудимых, попросил её передать отцу спасибо, за то, что тот научил его драться. Все скромные сбережения семьи ушли на этот суд. Лёньку отмазали. Он остался в той же части дослуживать.

Но неприятности не кончились. Когда уже оставалось служить три месяца, Лёнька сбежал, о чём военкомат известил дядю Гену и тётю Валю скупой повесткой. В ней говорилось, что он должен вернуться по месту прохождения воинской службы. Появился он в Крыму через две недели. Но и тогда на его лице ещё просвечивали следы побоев. О том, что там произошло, он не рассказывал. Лёньку опять отмазали: повезло, что служил и присягал он стране, которой уже не было. Последние месяцы Леонид «дослуживал» дома, числясь находящимся в госпитале.

Проблем в стране тогда хватало. На кораблестроительное предприятие, где не платили зарплату, Лёнька не вернулся. Дома тоже появлялся не часто. На тренировки не ходил. Дядя Гена стал часто болеть, у него усиливались проблемы с сердцем.

Лёнька часто ночевал у Оксаны. Иногда пропадал неделями. У него появлялись деньги. Потом исчезали. После двух лет такой жизни в Харьковской области была задержана преступная группа, занимавшаяся разбоем и вымогательством на дорогах. Только одному её участнику удалось сбежать при задержании. Его взяли позднее, через два месяца в Керчи. Им был Лёнька. Дядя Гена умер от сердечного приступа. На суде, ценой больших усилий знакомых дяди Гены и последних денег тёти Вали, Ленька получил четыре года, которые провёл в Симферопольском исправительном учреждении. Вернулся он оттуда со сломанным и плохо вправленным носом, железными зубами и незалеченным туберкулёзом.

Возвращение ознаменовалось пьянкой. Пришли старые друзья с кварталов, с секции. Ночью был скандал с мордобоем у Оксаны на квартире из-за её амуров и того, что было написано в её письмах на зону.

Прошло время. Лёнька работает тренером по боксу во Дворце Кораблестроителей. Держит лапы пацанам, обмахивает их полотенцем, учит, как ударить и не попасть под удар, помогает бинтовать кисти, поднимает канаты ринга, помогая пройти боксировать. У его матери появились красивые вещи, которые она стесняется надевать перед соседями. У сына сестры, его племянника, – новые импортные игрушки. Лёнька не женился. Говорят, что Оксана уехала в Москву и живёт с каким-то олигархом.

Деревянная скамейка перед двухэтажным одноподъездным домом. Курлычут голуби. Где-то рядом, замаскированный и не опознанный, стрекочет кузнечик. Недалеко стоит чёрное ВОЛЬВО S-80. Это Лёнькин, у остальных жильцов восьми квартир белого крымского дома с крышей из серого шифера машин нету.

В прохладной тени от дикого винограда слегка ссутулившись и свесив с колен расслабленные перевитые венами кисти рук, сидит Лёнька и курит. В приоткрытом рту поблескивают редким золотом вставные зубы. На левой руке, держащей сигарету, темнеют синие татуированные перстни. Он достаёт из кармана пластмассовый цилиндрический футляр из-под фотоплёнки FUJI, открывает крышку и высыпает на ладонь кучу SIM карт. По одному только ему понятному незаметному знаку, вставляет одну из них в сотовый и начинает звонить.
- Лёнь, иди в дом, я тебе ужин положила. Тарелка стынет, — выглядывает маленькая сухонькая постаревшая тётя Валя из приоткрытой двери.
- Сейчас, ма. Только один вопрос по работе обсудим.