Александр Демченко : Ко Дню святого Валентина

От автора: любимая женщина стала пилить меня. Говорила, что я занимаюсь говнотворчеством, писательствую, выбиваю в ворде всякую ересь, а о нас с ней не написал ни одной вещи. К 14 февраля я исправил это недоразумение. Все вышло подецке, но от души.

«Мы повстречались с тобой осенью 2009 года. Тогда был типичный осенний пейзаж. Город погрузился в капельки сырости, серость домов стала отчетливее, в холодных редких лужах тонули опавшие золотистые листья клена. Маршрутки, почему-то, летели по асфальту еще быстрее, чем летом, только и успевай разглядывать желтый их цвет, да табличку-указатель. Да и то не заметишь ни маршрутку, ни скорость, ни цвет, если не ценишь мелочи или не спешишь уехать в нужное тебе место.

Люди стали совсем худыми, скукоженными, простуженными и грустными. По ним шли морщины, мелкие-мелкие (утром, когда еще был хоть грамм редкого солнца и надежды на удачный день), потом крупные-крупные к концу рабочего дня, когда и погода была окончательной дрянью, а усталость срывала маску оптимизма.

Не хватало витаминов и любви.

Высокая, взъерошенная, с дурной стрижкою и кривой улыбкой ты смотрела на меня своими карими глазами, которые легонько поблескивали. Ты была кем-то особым, запретным, тем, кто не должен был входить в мою жизнь на следующие три года. Нельзя было подпускать к себе твой высокий лоб, выдающийся носик и мелкие щечки. Нельзя было слушать твой мультяшный голос, до того он неестественен, слишком в телевизор, слишком в нос, слишком не тот, который должен быть у высокой девушки. Ты была „не такой, как все“. Действительно…

В твоей квартире на Союзной было прохладно и слишком стерильно, несмотря на советский сермяжный интерьер. Неудобная лакированная мебель, гнущаяся железная кровать, платья, сорочки, свитера «вбитые» в стену, а точнее сказать наброшенные на толстые гвозди, служившие петельками… Но было чисто и дышалось легко.

Ты не могла отказать мне в водке. Хотя твой напиток, по-моему, — вино. Красное, ударяющее по голове, питающее тело едва уловимым жаром, постепенно, от стакана к стакану, переходящего в агонию. Ты была такой.

И вот ты пьешь эту водку, смотришь на меня смущенно, безысходно и как дура начинаешь плакать. Именно как дура. Навзрыд, на «публику». Что с тобой тогда произошло я, увы, не понял сразу. Видимо, в тебе закипела женщина, в тебе бесилась власть, ты захотела чего-то большего, чем пить эту поганую водку и говорить на отвлеченные темы. Как я потом узнал, тебе хотелось, чтобы мы были вместе всю жизнь. Ну а мне хотелось разорваться на тебе одежду и уложить в кровать.

Ты была и остаешься чем-то запредельным, чем-то то таким, что обязательно, с диким поцелуем хочется взять. Берешь и знаешь наперед, что может случиться дурная история. Это как облизать зимой железные качели. Знаешь, что может не повезти и железо заберет твой язык, сдавит твой голос до беспомощного «эээээ», скрепит тебя резкой болью, но все-таки решаешься на всеми любимую детскую забаву.

Люди от природы безумны и желают видеть рядом с собой таких же отбитых (в приятном смысле этого слова) людей. И когда два безумия сталкиваются, задыхаясь от поцелуев опрокидывают себя на белые простыни и показывают друг другу свои родинки, то это означает, что между пациентами есть, наверняка, капля понимания и взаимного уважения. И даже возможно продолжение. В нас было взаимопонимание и однобокое (с моей стороны) проникновение.

Я не все помню. А все помнить и не нужно. Потому как была не только большая радость, но и большие разочарования, предательства. Твой и мой крик. Я забываю о мерзких мелочах, стараюсь жить в таком мире, где не будет место нашим склокам. Чтобы была радость и любовь. И между нами. По-взрослому. По-настоящему. Как тогда, осенью 2009 года, в ту ночь, когда я впервые посетил твою квартирку по улице Союзной и увидел «вбитые» в стену платья, сорочки, свитеры…»