Street Fighter : ТРАХАЛ БАНДИТ ЖЕНУ - 2 , или русалкина жопа (Посвящаецца Маме Ст.)

Мой друг, старый боец блядунской вольницы, учил меня, мерзко подмигивая, какие бывают в мире секса хитроумные маневры: «Женщина, мой юный Казанова, все равно что пирацкий компакт с клевым музоном — проиграл одну сторону, надоело, перевернул на другую, вылил, вставил — и погнал по новой.»

Х Х Х

Жарким летом 199… года, когда одна половина великой державы скрывалась в дыму и чаду нескончаемых пожаров, а другая половина тонула в разливанном море разгулявшегося потопа, ученик 9-го класса «б» с вполне зайебатой такой успеваемостью, но зато удивительно хуевенькой характеристикой, был отправлен предками в далекую деревню родственникам для ударного исправления морального состояния юной души.

И это был я.

Одна из многочисленных теток, номер шесть, с радостью встретила меня, прежде всего видя в рослом, неслабого вида пацане, халявную рабсилу в помощь своему крестьянскому хозяйству.
И то сказать: если честно, то в четырнадцать лет я почти ничем не отличался от взрослых парней, ростом вымахал под метр восемьдесят, голос огрубел, был телом худой, но очень жилистый, потому что качалки подвальные не прошли даром, да и жисть боевая в переулках славы, прожитая в ежедневных сражениях за право владеть уличными границами, нехило закалила.
Так я был срочно определен в косари и, после недолгих инструкций и экипирования необходимыми орудиями труда, отплыл на оставшиеся незатопленными половодьем острова великого озера, где еще росла трава, годная скотине на корм.

Ну, с косарским делом я был знаком не сегодня-вчера, и до этого, бывало, помогал другим многочисленным теткам, живущим на сельской ниве.
Потому, приплыв на уютный остров, который по размерам не уступал хорошему футбольному стадиону, спокойно обосновался там капитально, на целое лето.
Растянул палатку, соорудил навес, под которым хранил нехитрый инвентарь — косы, вилы, грабли, соорудил стол и скамью, сделал очаг.

Каждый день начинал косить с утра до полудня, потом хорошо обедал и купался между островками, где вода казалось не такой холодной и глубокой и хорошо прогревалась жарким солнцем.
Вечером, начиная с шести часов, снова косил до тех пор, пока не уставал, а потом смотрел корчаги, поставленные в камышах, для карасей, снова купался и шел ужинать и спать.
Лето было сухое, дождей не предвиделось в ближайшие дни, а то и недели, а трава, подпитанная розливами, была высокая, сочная, и острая коса, которую, кстати, я сам надрочился неплохо отбивать на бабке молотком, легко резала ее, собирая тяжелыми валками на правой стороне моего пути, да так чисто, что иногда даже граблей не требовалось, достаточно было провести вилами по этим аккуратным линиям, чтобы собрать их в копны.
Правда, трава эта, сырая с виду. но очень быстро высыхающая за сутки-полторы почти что до мертвой белизны, не была уж такой питательной для коров, но в то тудное лето и такая годилась для двора.
Хотя, о чем это я, на хуя мне такие подробности, не о том рассказ ваще...

Кароч, так я жил отшельником, как Робинзон Крузо, и все было прекрасно, жисть трудовая крестьянская была простая, хоть и скучноватая: ни тебе телика, ни видика или музона.

Х Х Х

Одно лишь волновало немножко мою юную любопытную душу.

Каждый вечер, на дальней стороне большого озера раздавалось пение.
Как только вечерело, и солнце начинало разгораться последним пожаром на кронах деревьев, окрашивая все вокруг темно-оранжевым цветом пламени, откуда-то, из-за разбросанных островков у дальнего от моего лагеря берега, тонкий и высокий девичий голосок начинал одну за другой какие-то грустные песни, которые и манили и тревожили таинственной и печальной мелодией. Они, казалось, сами плавали среди островков, то приближаясь близко, словно вот-вот собираясь вылететь, как встревоженные утки, из близко растущих камышей, а то отлетая далеко, как уходящее эхо, над водой к дальним чернеющим берегам. И иногда девичий голосок превращался и в вполне взрослый женский, низкий, грудной.

И это было и жутко, и весело для меня.
И тревожило смутно, как и всякого нормального обладателя хуя волнует запах текущей сучки.

Русалка нашлась тоже, вот блядь, думал я, че за дурочка каждый день так поет на пустом озере, недойоб, что ли…
Мне канеш, наплювать на ее пение, и ниче не боюсь, но взглянуть бы хоть одним глазком, какая же это то ли девчонка поет, то ли баба голосит.

И вот однажды, когда я сидел у воды на мостике и чистил только что взятую из корчаги рыбу и кидал ее в котелок, зашуршали камыши невдалеке, и ...

выходит она, во всем своем диком великолепии: обнаженные титьки торчат как ракеты, блин, ПВО, а пизда-матушка чернеет зарослями, вода плещется до середины крутых и широких бедер.
Но самое главное, что меня поразило, так это ее волосы, длинные-длинные, зеленоватые, стелющиеся по воде двумя канатами!

Ну представьте себе, вечер, озеро, глухомань, никого вокруг, и вдруг из воды вылезает то ли девушка, то ли женщина молодая, совершенно голая, а ты — пацан, не взирая на годы, уже знающий зов плоти и как делаются дети.

Ну, какая тут, к хуям, рыба, если рядом, в двух шагах всего, стоит живая манда!
И ведь приплыла же за чем-то, ну ясное дело, что не просто так, блядь!
Раз стоит тут голышом и дыркой от бублика своего манит, то точно не чай пить, сука.

И решение ко мне пришло мгновенно.

-Лови! — крикнул я и кинул этой русалке рыбу.

Она от неожиданности непроизвольно взметнула белые руки, инстинктивно пытаясь поймать скользкую рыбу, которая, сверкая серебряной чешуей, закувыркалась в воздухе, собираясь бултыхнуться в воду, несколько отступилась и замешкалась.

И я, как сидел на мостике, так прямо с подъема и бросился в воду, и бурно замолотил руками и ногами, разгоняясь пущенной торпедой: скорей-скорей, лишь бы успеть схватить эту телку!

Когда неожиданная гостья наконец опомнилась, было уже поздно — я вцепился в ее талию мертвой хваткой, и мы оба завалились в мутную воду.
Но она оказалась крепкой, нежели чем я думал, видно, порода такая у русалок, что ли...
Сколько времени мы с ней боролись то над водой, то под водой, не помню, но уж порядком устал, пока, наконец удалось скрутить ее.
Заломал ей руки за спину, чтоб не трепыхалась слишком, и, не найдя, чем бы связать их, взял и закрутил ее же косами от локтей до кистей, причем туго завязал концы двойным узлом, благо длина волосни у русалки свободно позволяла это.
Обездвижив таким образом пойманную, я наконец-то рассмотрел повнимательнее ее лицо и… отпрянул от увиденного, снова упав в воду с головой, на этот раз в глубокую яму, чуть не захлебнулся с перепугу к хуям ваще.
А было от чего!
Половина лица русалки была нормальной, даже красивой: большой голубой глаз с длинными ресницами, тонкая витиеватая бровь, аккуратный носик, нежная щечка, но другая половина напоминала выжженную лесную деляну, даже глаза почти не было видно — словно ужасная старуха-кикимора восстала из детских снов, бля!

- Что, малыш, испугался? — захохотала эта ведьма, тряся головой, задранной натянутыми косами. — А чеж ты так, витязь, не гоже так бояться женщины!

Я медленно подошел к ней, рассекая воду, с опаской разглядывая ее изуродованное лицо, потом взял и резко повернул русалочью голову другой, красивой стороной.
- Не поворачивайся ко мне больше той хренью своей, — сказал я угрожающе. — Иначе утоплю тут нахуй, ведьма ты или кто там… Не люблю гоблинов всяких, и их сук тем более ...

Но, несмотря на свою столь пикантную внешность, добыча моя оказалась с очень соблазнительными формами, одна жопа чего стоила, такой бы завидовала даж любая модель. Ну и титьки, соответственно, на уровне. Хотя по виду, она не девчонка, а довольно такая… тетенька, средних лет. И, вопщем, неплохая добыча мне попалась этим вечером, не то что там караси. Это ж не в сухую дрочить дусю кулакову, вот, пизда живая сама пришла, бери-еби ее, как угодно. А морду ее можно ваще закрыть чем-нибудь, например, напялить ей на голову рюкзачок.

Я, недолго думаю, звучно хлопнул по заду свою пленницу, молча захватил ее заросший лобок в кулак, скручивая неожиданно жесткие волосинки, и хуй мой сразу уперся колом сквозь мокрые шорты аккурат промеж ее мягких булок.
- Ну пойдем, там разберемся, кто ты такая, -пробормотал я, подталкивая свою добычу к берегу, и дрожа от нетерпения поскорее засадить своего дурака под кожу этой странной гостье из озера.

Но она вдруг уперлась, сука водяная, даже попятилась обратно к камышам, виляя попой и подрагивая сиськами.
- Не-ет, — сказала она, мотая задранной головой. — На берег я не пойду, ни за что. Хочешь так, делай меня тут, рыбачок.
- А четт такое, не понял, — я взял ее за напрягшиеся холодные соски и потянул упрямо к берегу. — Не выебывайся тока у меня, давай пошли, трахну тебя по-быстрому — и плыви, куда хошь...
- Да хоть оторви титьки, не пойду, — женщина зашипела от боли, но с места не сдвинулась. — И с чего ты такой злой-то, малыш? Сколько тебе лет?
- Какое твое дело, мамаша, — ответил я, раздумывая, что же делать с ней. — Может, взвалить на горб тебя, и понести?
- Попробуй, — засмеялась она, снова поворачиваясь уродливой стороной физиономии. — Пиздец тебе тогда придет, ты хоть знаешь, кто я? Так что бери меня тут, если так невтерпеж. Я не буду сопротивляться, но только одну просьбу выполни… Не бери меня спереди… Я девушка еще.

Я присвистнул, внимательно оглядывая ее фигуру, но, может быть, и правда — девушка.
- В жопу, чтоле? Ну, мать, даешь… А отсосать можешь?

- Ну-у, и отсосать могу. Только не называй меня матерью, мне же двадцать шесть пока еще, неужель старухой уже выгляжу, — засмеялась русалка, двигая плечами и головой, видно, ослабляла «веревки». — Хотя, для тебя — может, и да. И не тяни соски, пожалуйста, будь нежным, малыш, я не убегу, я ж к тебе пришла...

Х Х Х

В небе горели уже звезды, одна из них даже двигалась и светилась как-то уж особенно ярко, наверняка, это был спутник какой, или, может, и инопланетяне хуевы, но я думал об этом абсолютно безразлично, вскользь, только иногда кидая отсутствующий взгляд наверх, ибо главное дело, которое сейчас совершал в поте лица своего, было — трах вот этой пойманной русалки.

То ли я сам такой уж стал гиперсексуальным за это лето, то ли она, блядь озерная, имела какие-то силы притягательные, соблазняющие и восстанавливающие силы мужиков, но я с малыми перерывами трахал свою пленницу — вот уже второй час заканчивался.
И все не выходя из озера.
Вначале, естественно, зарядил ей в рот первую порцию, самую обильную, и, вероятно, вкусную для нее, ну, а потом, согласно договору предыдущему с данной представительницей местной фауны, имел ее круто в зад.
И буровил ее жопу, все распаляясь и распаляясь!
Спина ее была вся обсосана мной, мушка на шее искусана, и титьки оттянул ей почти до воды, а жопа ее, казалось, вспухла, как надутая, и уже светилась в сумраке, раскаленная, от шлепков с размаху всей пятерней и щипков, а, главное, от все неослабевающих моих фрикций, и между ног пленницы на воде уже образовалось большое бело-серое пятно от стекающих по ее ляжкам жирных капель.
Временами, она еще пукала, устало и нежно, когда слишком уж распирало ее нутро от высокого давления, накаченного моим «насосом», и тогда наружу из образовавшихся щелей ануса вокруг до упора забитого между валунов женского мяса живого «брандспойта» били наружу молочные струйки юной спермы.

Вода была нам выше колен, и разные пиявки давно присосались к икрам, на пару к траху, а мошкара залепила все что можно залепить, но я давно уже плюнул на их звериные укусы, видать, было что-то посильнее кровососов, которое заставляло не отвлекаться от основного занятия.
Иногда, постепенно твердея под моими пальцами, горошина клитора моей русалки разом покрывалась обильной горячей слизью, будто она сикала, тогда мой неутомимый братец чувствовал резкий обжим ее ануса, словно она сосала жопой, а сама хозяйка этого богатства со стонущим криком приседала и даже окуналась от избытка эмоций физиономией в воду, булькая и отфыркиваясь, мотая задранной башкой, как кобыла на водопое, только что не ржала разве...
Ну, а я в эту минуты, без преувеличения, чувствовал себя кентавром.

Что за хрень, эта женская жопа, братцы! Чо за сила в ней такая, что, бля, никак не может оторвать от себя и заставить, наконец, отойти бойца с опущенной пикой и мотающимся мешком пустых яиц? И что может сравницца со сракою красивой бабенки, какая, нахуй, любофь платоническая пиздострадальцев века гламура, или ушедших шекспиров времена куртуазных ромео?

Есть, бля, тока две вещи в мире: жопа бабья ненасытная, неуемной силой засасывающая в бесполезную гибель малафейные молекулы человечества, да торчащий сусликом живым хер голодный, эти самые молекулы прям фонтаном заливающая в вонючий, но столь желанный темный лабиринт кишечных удовольствий — песнь роландова, на роге бычьем сыгранная в веках, мелодия откровенной любви.

Как, все-таки, удивительно и чудно устроена жисть наша!
Ведь подумать только: где-то в мире идет война, кто-то проводит бурные дебаты на выборах, в космосе кружат спутники, в океанах гуляют цунами, взрываются атомные реакторы, землетрясения, бля, гробят целые города, а я тут спокойно пердолю в жопу русалку из озера, и похуй мне вся эта подлунная суета политиков разных и придурков.

Господа, трахайтесь, и вам откроются все тайны вечного удовольствия, а вы ведь это же ищете всю дорогу, не так ли?
Тайна всеобъемлющего блаженства скрывается глубоко в женской жопе, я лично давно это понял, а достать ее очень просто, вооружись только кожаным багром и — вперед!
Если ракета с ураном несет смерть всему человечеству, то жопа красивой бабы — это красота, которая спасет мир, уверяю вас, и не сказано вслух, но подразумевается: не идиотская улыбка Джиоконды, а жопа ее широкая, растраханная Леонардо, хранит ответ вечной загадки, вот уже тысячи веков мучающая лысые бОшки ученых умов.
Словом, не будьте казлами, орите «Слава женской жопе — хранительнице жизни на земле!»
И вам обязательно воздастся, и бля буду, если не так.

(Продолжение следует)