МихХ : Правдивая ложь

В оборудованном под студию бомбоубежище было тесно. Среди кричащих о бдительности и гражданской обороне плакатов, по-сиротски, ютились колонки, микрофонные стойки, барабаны, полуразобранные усилители. Все это разнотипное красочное оборудование по-змеиному окутывали пыльные, старые провода. Слегка подёрнутые плесенью, влажные от отсутствия свежего воздуха стены с осыпающейся побелкой и низким потолком, создавали атмосферу давящей спертости. Мы сидели на кем-то давно выброшенных, ободранных и выцветших креслах, составленных вокруг низкого некогда журнального столика. На любовно расстеленных газетах лежали вилки, консервные банки, хлеб. Мертвая пыль доминировала в запревшем пространстве. Артур ловко разлил из пузатой полуторалитровой бутылки водку по пластмассовым хлипким стаканчикам, и, протянув руку с одним из них вперед торжественно произнес
- За моего друга детства Мишу! Молодец, что приехал!
Все, как по команде, принялись чокаться, деликатно, что бы ни раздавить не звонкую, хлипкую посуду. Звук ударов получился каким-то шуршащим и совсем не торжественным. Выпив, отдуваясь, чуть кривясь от теплого противного напитка, гости потянулись к закуске. Приглушенное чавканье сопровождали скрипы, создаваемые с трудом протискивающимися в узкие горлышки банок с помидорами и огурцами пальцами.
- Ну как там, в Америке? – с набитым ртом невнятно спросил Яшка.
- Да, то же самое, что и здесь, только жратва посытнее, да машины помощнее – ответил Миша Вицер неумело, хлебом пытаясь подцепить кильку из грубо открытой консервной банки с острыми рваными краями.
- А телки как, Красивые? – спросил Ленька Вакслер, закуривая.
- Да, жирные все, как хрюшки, или страшные как лошади – с безразличием сказал Мишка и жестом попросил Артура разлить по новой.
- А как же в кино, они все симпатичные? – спросил Артур, ловко и уверенно управляясь с огромной бутылкой.
- Да, все красивые в Голливуде! – с иронией ответил Мишка и потянулся к стакану.
- Давайте пацаны лучше накатим, за тех, кто не вернулся! Не чокаясь! – серьезно сказал он и залпом выпил. Все молча последовали его примеру.
- Знаете ребята, по чему я скучаю больше всего? – сказал он, и после не долгой паузы добавил
- По войне, по страху, по реальной дружбе и по настоящим мужикам!
Мишка поправил солдатский медальон на застиранной тельняшке, которая по-сиротски выглядывала из-под расстегнутой джинсовой рубашки «Wrangler».
- Как сейчас помню, лежим мы в засаде под Кандагаром, на камнях. Душманов ждем. Три дня шли, три ночи не спали, я в прицел «ДШК» смотрю. Все перед глазами уже плывет! – не дожидаясь ответа начал он, с отрешенным, словно улетевшим в это героическое время строгим взглядом. Все собравшиеся удивлённо и весело переглянулись, и, стараясь, не встретится с рассказчиком взглядом, начали подавать друг другу, понятные только им самим придавленные неумелой конспирацией знаки.

За два дня до этого.

- Ты знаешь, Мишка Вицер из Америки приезжает! – сказал Артур, аккуратно ставя гитару на подставку.
- Да ты что? Когда? – спросил Ленька Вакслер, все еще не выпуская из рук утомленные обмотанные изолентой барабанные палочки.
- Да, послезавтра. Он к тетке в Хайфу едет, а потом к нам в Назарет на два дня заскочит.
- Всегда рад его встретить! Повспоминаем былое – с энтузиазмом произнес Ленька и потер руки.
Репетиция закончилась, и Яшка с Серегой уже суетились у обшарпанного столика, расстилая вместо скатерти бесплатные рекламные газеты и расставляя нехитрую посуду.
- Круто! Новые люди, новая информация – сказал я, откручивая пробку с водочной бутылки.
- А кто это? – спросил Серега, нарезая хлеб.
- В одном дворе с ним жили, друг детства – сказал Ленька, выбираясь из-за ударной установки.
— А помнишь, как его дед чуть разрыв сердца не получил, когда обгорелое письмо от него, по двору бегая показывал – смеясь сказал Артур.
- Ага, «Пишу с брони подбитого танка!» – смеясь, продолжил Вакслер.
- Нет, «на сапоге убитого товарища. Ранение не серьезное, слегка зацепила душманская пуля!» Родители, чуть с ума не сошли. А дед, так тот вообще в больницу попал.
- Героический у вас друг! Десантник? Афганец? – с уважением констатировал косящий от Израильской армии Яшка, ловко открывая огрызающуюся противным железным скрипом консервную банку.
- Да, афганец! Только, автомат один раз за всю службу в руках держал! – со смехом проговорил Ленька.
- Как это? — удивленно спросил Яшка, подставляя стакан.
- Так в стройбате оружие не положено! – смеясь, ответил Артур!
- А причем здесь стройбат? – удивился я.
- А вот причем! Иду я, молодой голодный в строю таких же, как и я салаг, в армейскую столовую – начал Ленька Вакслер — Уже два раза подрался, кулаки стерты, ребра болят, во рту соленый привкус крови. Фамилия моя им не нравилась и национальность. Не знали они, что мне подраться, что сигаретку покурить. Старики мясо и масло забрали, а есть охота, аж живот сводит. Ну, я, пока сержант не видит за тарелку и за добавкой пшенки на раздачу. А там чурка ускоглазый, «черпак», орет: «А ну пошел вон «душара», не положено!» И за лицо меня рукой грязной хвать! Я по инерции его в печень, весь воздух из легких выбил. Он рот открыл, как рыба, глаза выпучил, вдохнуть не может. Тут земляки его, как саранча отовсюду налетели и понеслась. Корче я на полу уже на коленях, как гладиатор сражаюсь. Вдруг смотрю сапоги офицерские у морды. Кричит кто-то, чурок по одному оттягивает, по сторонам, пинками, разбрасывает. Смотрю, красавец, форма чистая отглаженная, харя здоровая, халат белоснежный на плечи небрежно накинут. Пригляделся, Мишка Вицер! Тут и он меня узнал. Обнялись. Хлеборезом оказался. Он мне хлеб белый маслом с палец слоем намазал, сахаром, размоченным в воде, покрыл. «Ешь, говорит, я за тебя слово, где надо замолвлю. Я не последний человек здесь» Я деликатес армейский уплетаю и говорю: «А как же десантура, Афган?» А он мне: «Не получилось! Пятый пункт. О том, только ты знаешь! Смотри никому! А то убью!» Я ему: «Да не бойся, не выдам! Там письмо твое обгорелое по краям, чуть деда в могилу не свело!» А он мне: «Да это я бумагу на спичке по краям припалил, для правдивости. В общем, переборщил слегка!» Ну, Мишка на дембель форму десантную купил, значки, медали там. На масле денег много заработал. И отбыл домой героем десантником с аксельбантом с корабельный канат размером на боевом плече. И невдомёк никому, что он хлеб да масло резал, а не из самолета на парашюте выпрыгивал.
Выслушав рассказ Леньки, все удивленно и недоуменно улыбались, не зная, как реагировать.
- И ты молчал? – с интересом спросил Яшка?
- Ага, молчал! – с иронией подтвердил Артур – По секрету в первый день всем и растрепал.
- А че, он же уже в Америку отвалил – весело отрапортовал Ленька и подмигнул.
- Так что, что ли, все знают, а он не знает, что все в курсе? – спросил Серега, не скрывая удивления.
- Ну, да! – сказал Артур, и снисходительно ухмыльнулся.
- У нас в районе то же был один такой, лет десять в десантной форме проходил. Пока она почти не истлела на нем. Малоумный слегка, припижженый – сказал я, с веселым хрустом жуя соленый огурец.
- Нет, Мишка не такой, он нормальный! Просто с детства на всякой армейской хуйне помешан – наперебой, почти обижаясь, стали защищать друга Артур с Ленькой.
Недолго, недоуменно помотав слегка потяжелевшими от принятого напитка головами, друзья направили пост репетиционный сабантуй в другом, музыкальном направлении.




… — Леху, осколком ранило, Ваньку вообще душманский снайпер в первую секунду снял. Прямо в глаз! Лежит он один глаз, кровь запекшаяся, а второй голубой такой, открыт и в небо далеко-далеко смотрит. Я один из «ДШК» мочу по духам, наступление нашего «ДШБ» поддерживаю! – войдя в раж, бойко тараторил Мишка. На его одухотворенном пьяном лице застыло выражение святой причастности к чему-то, великому, не поддельному, настоящему. Его затуманенный сосредоточенный взгляд, казалось, на самом деле, сейчас блуждал по скупым горам Афганистана, где шел бой, летели пули, рвались снаряды, погибали и корчились от боли люди. Когда такой живой и чувственный рассказ дошел до места, где хоронили погибших товарищей, то две тяжелые и горькие мужские слезы внезапно покатились из одухотворенных глаз по пухлым щекам.
Внемлющее столь живому повествованию общество, терзали абсолютно не совместимые чувства. С одной стороны, зная всю правду, мы интеллигентно давили пытающиеся выскочить улыбки. С другой были поражены силой, уверенностью и священной верой рассказчика во все то, о чем он говорил. Казалось, самое маленькое сомнение способно вызвать такой сильный и справедливый гнев, что этот никчемный сытый мир рухнет от негодования.
Не выдержав, я отвернулся. Мне казалось, что я разорван на две половины и одна из них совершенно не согласна с другой. Хотелось смеяться, плеваться и снисходительно верить, обманывая самого себя, безоговорочно покоряясь могущественной иллюзии. Так же, как гениально делает это наш рассказчик, совершенно слепо, не догадываясь о том, в какую ловушку загнало его нелепое, не злое, бескорыстное «правдивое» вранье.

2011