Немец : Сказание о Ланселоте (на конкурс)

Для себя он взял два острых серебряных копья
с железными наконечниками,
которыми можно было бы до крови ранить ветер,
и которые были быстрее
падающей июньским утром росинки…

Кельтские мифы, «Килхух и Олвен, или Турх Труит».

Ничто не поражает меня так, как человеческая фантазия. Спасаясь от скуки повседневности, люди с радостью домысливают истории, которые слышали вполуха, а то и не слышали вовсе. Оно и не во зло вроде бы, да вот только со временем эти байки наваливаются друг на друга, громоздятся, втаптывая Истину в землю, откуда ей все труднее и труднее подать голос, а позже от нее и вовсе не остается следа; становится Истина перегноем для скоро растущих побегов человеческого воображения. Я понимаю людей, им нужен идеал, сияющий над горизонтом путеводной звездой. Зачем бардам восхвалять в песнях серого простолюдина, зачем завсегдатаям таверны передавать из уст в уста собственную жизнь, с ее скучными горестями и пресными душевными муками? Какое в этом может быть развлечение, какие порывы всколыхнут в человеческой душе подобные байки? Совсем же другое дело — деяния великого рыцаря, повергающего грозных врагов, покоряющего сердца прекрасных дам, воителя, слава о котором катится впереди него!.. Так и случилось, что ныне никто не знает и четверти правды о Ланселоте, а то, что знают, мягко говоря — бред сивой кобылы. Истина же, как с ней всегда и бывает, проще и ужаснее. Ланселот никогда не побеждал Дракона и даже не сражался с ним, хотя намерение такое имел.
Теперь я расскажу вам о Ланселоте, потому что знал его (вернее узнал) куда глубже, чем сам Ланселот понимал себя.

1.

Сын короля Беневика Бана и его супруги леди Элейны при рождении получил имя Галахад, но этим именем мальчика звали недолго. Едва исполнился ему год, как на Беневик обрушилась беда. С юга пришел сильный и жестокий народ, воины которого одевались в шкуры собак и медведей, на головах носили шлемы с тремя рогами, а длинные волосы вместе с бородой и усами заплетали в тугие косы, которые привязывали к поясам, так что даже отрубленная голова оставалась при своем хозяине. Из черепов поверженных врагов они делали кубки, в которые наливали вино цвета речной тины. Это вино пахло полынью, а если его поджигали, горело желто-зеленым пламенем. Их знамя имело цвет осеннего кленового листа — цвет отблеска пожарищ и багряных закатов, предвещающих бурю, в центре же содержало черное пятно, — этот народ поклонялся темному солнцу, затмению.
Воины в звериных шкурах сражались огромными двухголовыми топорами, и одним ударом могли разрубить рыцаря от макушки до паха вместе со щитом и доспехами. Они разгромили воинов Бана и за считанные недели сожгли страну, так что король Беневика, его супруга с годовалым ребенком на руках да несколько слуг покинули дворец и спасались бегством.
Преследователи настигли беглецов. Королю Бану отрубили руки и вырвали язык, и пока он исходил кровью, болью и позором, воины в звериных шкурах сорвали с королевы одежду, надругались над ней, а потом прибили к старой березе стрелами, так что дух королевы Беневика вышел через тридцать три раны и вошел в дерево, отчего береза помолодела и здравствует и поныне, даруя благословление доброму путнику и насылая порчу на лихих людей.

Но прежде, чем состоялась казнь, верная служанка королевы Анна, с маленьким Галахадом на руках скрылась в густых зарослях Уэльских лесов, выбрав единственный путь к спасению, путь в земли славного короля Артура. Она шла четыре дня и четыре ночи, и все съестное, что находила в пути — ягоды, коренья и орехи, скармливала ребенку. На пятый день от усталости и голода она потеряла сознание, а придя в себя, поняла, что больше сыну короля Беневика опекой быть не может. Тогда Анна воззвала к духам леса, пообещав им саму себя принести в жертву, дабы только ребенок выжил, и смог отомстить за тех, кто пал от рук жестоких варваров. Лес услышал молитвы преданной Анны, раздвинулись ветви боярышника, и к девушке вышла старая волчица. Животное ухватило ребенка за ворот, закинуло его на спину и отправилось к Озеру, а дева Анна, счастливая, что духи вняли ее молитвам, и стало быть, она свою миссию выполнила, закрыла глаза и умерла счастливой смертью. На том месте вскоре выросла липа, спокойная и стройная, какой и была дева Анна.
Волчица принесла мальчика к порогу дома Вивианы, тявкнула четыре раза, дабы ее приход без внимания не остался, и воротилась в лес. Вивиана же, прекрасно зная голоса всех своих соседей, как людей, так и животных, тут же вышла на порог, где и нашла подкидыша.

Вивиана была травницей и ворожеей. Она жила в маленькой хижине на самом берегу Озера, врачевала крестьян окрестных поселений, да и звери дикие приходили к ней за помощью, а то и просто наведывались полакомиться солью и лаской Хранительницы Воды. Левый глаз Вивианы имел цвет утренней росы, и говорили, что этот глаз ей дало само Озеро, а потому она видела им глубоко, а правый походил на изумруд, и значит, был способен к лечению. Еще у нее были быстрые, как воробьи, пальцы, и воздушные, как утренний ветер волосы, которые она обрезала каждый месяц и ткала из этой пряжи самые прочные на всем Острове власяницы.
Вивиана, чуткая душа, вымыла ребенка своими волосами, накормила козьим молоком и печеной тыквой, и дала новое имя, так как старое мальчику больше не подходило, потому что у него начиналась новая жизнь. Так Галахад стал Ланселотом. Вивиана приняла мальчика, как родного сына, и была ему доброй матерью шестнадцать лет и две полные луны, пока Ланселоту не пришло время отправляться на свою собственную войну, потому как удел мужчины — всю жизнь готовиться к войне, и погибнуть на поле брани, а удел женщины — наполнить эту войну смыслом.
Но пока Ланселот был при Озере, Вивиана учила его своему знанию, и мальчик быстро впитывал науку Воды, Воздуха, Огня и Земли. В пять лет он бегал наперегонки с молодыми волками, в двенадцать мог брать в руки огонь, прошептав перед этим заклинание, а в пятнадцать на равных боролся с двухлетними медведями, и умел дышать водой, как воздухом. Духи Леса и Озера благоволили Ланселоту, потому как чуяли в нем чистую душу и твердый характер. Ланселот же, напитанный мудростью Вивианы, никогда и ничем не обидел ни одно растение, животное или бестелесную сущность. Так что к шестнадцати годам его левый глаз стал прозрачнее, и казалось, что в нем отражаются воды утреннего Озера, а правый начал слегка искрить изумрудом.

Рассказала Вивиана своему воспитаннику и историю Озера.
Триста лет назад Озера не было, а была долина, которая на солнце лоснилась, как круп откормленного быка, потому что ее покрывала густая жирная трава, напитанная кровью тысяч воинов. То было время жизней, коротких и блистательных, как отблеск солнца на лезвии меча, когда дождь, поливая долину и три подхода к ней, шелестел на разных языках, и только оружие молвило единою речью.

В этой долине сошлись три непримиримых народа, силуры, икены и деметы, и ровно год сражались друг с другом, пока не позабыли мотивы, толкнувшие их к войне. Война стала самопричиной, а значит, утратила свою суть. Тогда в эти края пришел незнакомец, посланный самим Мерлином. Кто-то говорит, что это был Дракон, кто-то, что человек, но все сходятся в одном — силой и мудростью он обладал необычайной. Человек-Дракон собрал вождей воюющих народов, и объяснил им, что раз они позабыли цели войны, дальше продолжать брань невозможно, и пора заключать мир, в противном случае, они уничтожат друг друга, так как силой обладают равной, тем самым, поставив крест на будущем своих народов.

Вожди вняли доводам пришельца, воины подняли щиты острыми концами вверх, — древний знак мира, а Человек-Дракон взял у каждого вождя его меч, так что в его руках их оказалось три, и сжал их с такой силой, что в результате три меча сплавились в один. Этот меч Человек-Дракон с силой воткнул в землю, и удар был столь могуч, что земля содрогнулась и разродилась десятками родников, так что долина начала наполняться водой. По примеру Человека-Дракона многие воины оставили свои мечи, копья, щиты, а кто и доспехи, так что теперь дно Озера было усеяно оружием. Тот же меч, который Человек-Дракон сделал из трех, так же покоился на дне Озера, пока Вивиана не достала его, чтобы вручить королю Артуру. Случилось это так.
Король Артур, который за время правления Бретанью начал и выиграл одиннадцать войн и проиграл двенадцатую, шел походом за своей четвертой победой. Путь воинов проходил мимо Озера, на берегу которого они решили сделать привал.
— Чья это хижина? — спросил Артур у свиты.
— Там живет Хранительница Воды, травница и ворожея Вивиана, — ответили ему. — Говорят, ни один человек или тварь лесная не уходят от нее в несчастье, всем помогает и платы за то не требует.
— Клянусь рукой своего друга, стоит сражаться и умирать за этот народ! — воскликнул Артур. — Эта женщина делает для нашей земли больше, чем я! Должно мне увидеть ее и воздать почести.
— Она поклоняется духам леса, — заметил клирик Бедвини. — Не престало тебе, досточтимый Артур, христианину, выказывать почести ведьме.
На что Артур, который утром крестился на восток, а вечером на запад, ответил:
— Ты верно забыл, что Иисус сперва — солнце, и только затем — человек. А я, король Бретани, служу каждому своему подданному, если он несет благо для нашей земли.
Клирик Бедвини потупился, а король Артур направился к хижине Вивианы, рыцари Кэй и Гавейн, а за ними и вся свита последовали за ним. Вивиана вышла мужчинам навстречу.
— Приветствую тебя, Хранительница Воды, — обратился к ней Артур. — Знаешь ли ты, кто я?
— Да, мой король, — с поклоном ответила травница.
— Правду ли говорят, что ты о любой жизни в округе заботишься, и ни одна тварь божья от тебя в несчастье не уходит?
— Так жила моя мать, а до нее ее мать. Другая жизнь мне неведома.
— Твое сердце больше моего замка, да и всего Камелота! Ты заботишься о наших братьях и сестрах, и заслуживаешь награды. Чем я могу отблагодарить тебя за твою службу?
— Ничего мне от тебя не нужно, Артур, но я хочу, чтобы ты принял от меня подарок.
С этими словами Вивиана скрылась в хижине, а через мгновение воротилась и протянула Артуру меч Человека-Дракона.
— Народ Бретани любит тебя за справедливость и силу, король мой, — с этими словами Вивиана опустилась на колени и протянула Артуру меч. — Ты защищаешь свой народ, а потому на нашей земле царит благоденствие. Ты заслуживаешь этот меч, потому что сделан он был во славу мира, а не войны.
Артур с удивлением принял оружие и внимательно его рассмотрел. Меч был в отличном состоянии, словно только вчера покинул кузню. Лезвие украшала гравировка в виде двух драконов, глаза которых хищно искрились маленькими рубинами, только кожа на рукояти требовала замены. Тем временем Вивиана продолжила:
— Этот меч изготовил Человек-Дракон, посланник Мерлина, и случилось это триста лет назад. Не убив ни единого воина, не нанеся ни единой раны, этот меч положил конец кровной вражде трех могучих народов, тем самым заслужил себе имя — Калибурн. До тех пор, пока ты будешь сражаться во имя мира, Калибурн будет служить тебе. Но случиться несчастье, если ты поднимешь Калибурн не на врага, но на друга, ибо тогда твоя жизнь перестанет от тебя зависеть.
Артур оглянулся на друзей, Кэй и Гавейн заметили в его глазах беспокойство, но не удивились этому, потому что пред пророчеством все одинаково беспомощны — и нищие и короли.
— Что ж… — после минуты размышлений произнес Артур. — Это справедливо. До тех пор, пока я служу своему народу, Калибурн служит мне, и как только это прекратится, меч погубит меня.
— Артур! — возмущенно воскликнул клирик Бедвини, — тебе нельзя принимать сей меч! Он — источник диавольской силы!..
Но сэр Кэй возложил на плечо священника ладонь в кожаной перчатке, которую украшала эмблема в виде медведя, так что Бедвини присел под ее тяжестью, а потому тут же прекратил свою тираду. Артур же молча оглянулся на клирика, но ничего не сказал, вернул взор на Вивиану, продолжил:
— Но почему ты считаешь, что я перестану быть королем для моего народа, и стану королем для самого себя?
— Потому что не человек правит богами, но боги — человеком, — спокойно ответила травница. — Какой бы славный и сильный не был воин, у него всегда отыщется место, которое можно пронзить отравленной стрелой.
— Велика твоя мудрость, Вивиана, — в задумчивости сказал на это Артур. — Но есть и у меня одно преимущество, я чую, когда надо мной сгущаются тучи. Что же мне делать, когда я пойму, что сам не смогу темным силам противостоять?
— Верни Калибурн Озеру, — последовал незамедлительный ответ Вивианы.
— Так тому и быть! — постановил Артур. — Хранительница Воды, я пришел воздать тебе почести, а уношу мудрость и силу. Я в долгу перед тобой, и пока жив, буду помнить это!
На это Вивиана ничего не ответила, поклонилась королю и воинам, и вернулась в хижину. Она знала, что Артур будет править Бретанью еще многие годы, и Калибурн ему в этом поможет, а затем, когда настанет час Ланселоту покинуть Озеро, он сможет отправиться в Камелот, где король Артур возьмет юного воина под свою опеку. Так и случилось.
Как только Ланселоту исполнилось семнадцать лет и две полные луны, Вивиана снарядила его в путь. Храня в сердце благословление Хранительницы Воды и, держа в одной руке копье, а в другой древко синего знамени с белой лилией, Ланселот вошел в Камелот, чтобы стать самым любимым и самым ненавистным, самым славным и самым ничтожным из всех, когда-либо живших на земле, людей.

2.

За три следующих года Ланселот, который умел поймать за хвост ветер и завязать его в четыре узла, с легкостью выиграл все рыцарские турниры, у северных границ Бретани в одиночку разгромил племя кровожадных великанов, и сражался на передовой в двух победоносных Артуровских войнах, так что снискал себе славу непобедимого воина. Его доблесть затмила даже славу сэра Гавейна, и бросила тень на величие сэра Кэя. И если Гавейн, который одинаково искусно владел и мечом, и улыбкой, а все его женщины не поместились бы в римской галере, любил Ланселота и с радостью вел с ним дружбу, то сэр Кэй, чей взор был острее копья, а слова тяжелее булавы, смотрел на юного Ланселота с досадой, а то и с затаенной злобой. Ланселот рвался в бой, и рыцари, сердца которых были юны, а дух отважен, чуяли в нем могучую силу и охотно шли за ним. Но были и такие, кто в этой силе видел угрозу себе, а потому сторонились отважного воина. Как бы там ни было, личная война, которую Ланселот начал, как только покинул Озеро, шла уже три года, но пока еще не было женщины, которая наполнила бы эту войну смыслом. И потом эта женщина появилась.

Артуру требовался союз с Лодегрансом, королём Камелиарда, и союз этот был достигнут в браке Артура и дочери Лодегранса Гиневры. Хоть и мудр был Артур, и дальновиден, но женитьба его на Гиневре не сулила ему ничего, кроме погибели, потому что нет на свете более разрушительной силы, чем чужая любовь.
Ох, Гиневра… Страстная и безразличная, преданная и коварная, нежная и надменная, дикая и покорная, рассудительная и взбалмошная, — она была всеми женщинами сразу и каждой из них в отдельности, созданием, у которого всего слишком много: красоты и беспощадности, обаяния и жестокости, ума и сумасшествия. Она, как истинная дочь Доны, была многолика, но не двулична.

В плаще из алого атласа, подбитого черным бархатом и расшитого золотыми соколами, с огнем в волосах и властью во взгляде, Гиневра, ведомая Артуром, лебедем проплыла по тронному залу, повергая непобедимых воинов одной улыбкой, и заняла место у трона по правую руку от мужа. Ланселот же, глядя на королеву, испытал чувство, которое никогда раньше не испытывал. Казалось ему, что в груди разливается жгучая, но сладкая боль, отчего сердце перед каждым ударом делало глубокий вдох, а каждый выдох отдавался звоном в ушах, так что не было больше звуков, мир стал вязким туманом, и только Гиневра оставалась для Ланселота реальна.
Смысл любой истории проявляется в повторениях и, как вино, созревает со временем. Парис, увидевший Елену, и в одночасье осознавший, что готов ради нее бросить в котел войны тысячи жизней, и великий Гектор, понявший брата и отдавший жизнь за его счастье. Знал ли Ланселот эту историю, и то, как трагично она закончилась? Скорее всего да, ведь народ Бретани — потомки Брута, внука Энея. Но, как учила Хранительница Воды, боги правят людьми, а не наоборот. Великим историям должно повторяться, желают того люди или нет. Ланселот был обречен на эту любовь, но в отличие от Париса, у него не было брата, который бы понял его и разделил его участь, — Ланселот ступил на путь отчаянья и одиночества, который всегда заканчивается одинаково — крахом.
С ужасом понимая, что отныне его ближайший друг Артур, а с ним половина рыцарей круглого стола, становятся для него врагами, но испытывая болезненное удовлетворение от невозможности и греховности своих намерений, Ланселот присягнул королеве на верность и поклялся до конца своих дней не поднимать глаза на других женщин. Гиневре понравилась пылкость юного воина, Артура же она удивила и только, а вот клирик Бедвини был уязвлен до глубины души. Истинный христианин, Бедвини не мог смириться с тем, что женщину можно любить больше, чем Господа Бога, и совершать великие подвиги не во имя Его, но во славу обычной смертной, — существа, от рождения являющегося сосудом греха! Ланселот же, который на указательном пальце правой руки носил перстень синего золота с белой лилией, а на безымянном пальце левой руки — серебреный перстень с красным крестом, никогда не забывал, что праматерь всех богов — Дона, и даже Иисуса родила смертная Мария. В свое время Ланселот принял крещение, как необходимую мистерию, ибо все рыцари круглого стола обязаны были ее пройти, но он так и не стал истинным христианином, потому что был воспитан Вивианой, и чтил Иисуса не больше, чем Мерлина. В то время Ланселот не знал, что в войне, которую затеяли боги и могучие волшебники, и в которой король Артур и его рыцари старались держать нейтралитет, он — Ланселот, сам о том не догадываясь, поступил неразумно, выбрав сторону Вивианы и Мерлина, потому что это война длилась уже пять столетий, и не было никакой надежды на ее скорое завершение. Ланселот был молод, горяч и глуп, — мудрость не являлась его добродетелью, ибо в двадцать лет мужчине рано быть мудрым, только если он не друид. Ланселот шел за велением своего сердца, а оно вело его к погибели, и хуже всего было то, что это нисколько Ланселота не волновало, даже если бы кто-то ему это растолковал. Истинная любовь — это лавина, она легко сносит преграды благоразумия.

Но Ланселот был не единственным, подпавшим под чары Гиневры. Мордред, сын сестры Артура Моргаузы, и сверстник Ланселота, тоже воспылал страстью к супруге своего дяди.
С детства Мордред имел привычку носить во рту камень, а потому почти не разговаривал. Однажды во сне он случайно его проглотил, так что камень стал частью юноши, но Мордред все равно остался молчуном. Его глаза имели цвет рыбной чешуи, а торчащие во все стороны черные волосы напоминали сожженный лес. Слева на поясе Мордред носил клинок в виде рыбы, который без звука входил в тело и всегда попадал в сердце, а справа — меч с длинной поперечной гардой. Этот меч в любой момент можно было воткнуть в землю и молиться ему, как кресту. Мордред походил на одинокого волка, прогнанного стаей, он был холоден, расчетлив и смертоносен, как копье Арауна, и если Артуру требовалась жизнь какого-нибудь воина во вражеском стане, он поручал это своему молчаливому племяннику. Тот уходил, а потом возвращался с отрубленной головой в мешке.

Раз в три дня Мордред, если был не в походе, преклонял колени пред клириком Бедвини и исповедовался, и то были самые долгие речи, которые он говорил, хотя все слова его исповеди можно было поймать одной рукой и спрятать в карман. Бедвини благоволил воину-молчуну, такому страстному в молитвах, и принимал его за истинного христианина, потому что Мордред был единственный среди рыцарей круглого стола, который повергал врагов не во славу Бретани, Артура, и даже не во славу себя самого, или тем более женщины, но — во имя Господа Бога. По крайней мере, сам он так об этом говорил. Христианские добродетели писаны людьми, а не богами, а потому полностью подходили Мордреду, ведь они и самое коварное деяние оправдывали именем Иисуса.

Так что если Ланселот желал любви Гиневры и ничего более, то Мордред жаждал не только королеву, но и все, что с ней связано — он метил на место Артура, а потому ненавидел и дядю, и Ланселота, к которому Гвиневра с каждым днем становилась все благосклоннее.
— Придет время, сын мой, и ты взойдешь на трон, чтобы царствие Господа нашего Иисуса Христа укреплялось и множилось, — наставлял Мордреда клирик Бедвини, и крестоносец свято в это верил, ибо только о том и мечтал.

Предсказанию христианского священника суждено было сбыться, правда, принесло оно Мордреду вовсе не то, на что он рассчитывал. Но так всегда и случается, когда желаешь больше, чем способен вынести.

3.

Ланселот твердо держал свое слово. Выиграв рыцарский турнир, устроенный Артуром в честь королевы, и заслужив тем самым поцелуй Гиневры, Ланселот отправился в поход, и странствовал три года и две луны, повергая всех, кого встречал с оружием в руках. А повергнув, даровал противникам жизнь взамен на клятву вечно помнить, что спасением они обязаны королеве Бретани леди Гиневре, самой прекрасной женщине на земле. То есть, вел себя, мягко говоря, неразумно, но в том и прелесть любви, что разум ей непотребен.

Но не только честь рыцаря, и обязанность держать свое слово, толкнули Ланселота покинуть Камелот. Тяготился он обществом Артура; сознавал Ланселот, что одной только мыслью о Гиневре уже предает короля, самого близкого ему человека. В походе же, в удалении от Гиневры и Артура, тяжелые мысли покидали воина, Артур оставался верным другом, а Гиневра недостижимой возлюбленной, и Ланселот, хоть и тосковал по ним, все же испытывал душевное отдохновение.
Неизвестно, как долго бы странствовал Ланселот в своей бесполезной войне, понемногу забывая знания, принятые им от Вивианы, но прошло три года и три луны, и случилось так, что встретил он барда из Камелиарда, и тот рассказал, что Артур отправился на войну с саксами к южным границам Бретани. Заволновался влюбленный рыцарь, ведь Гиневра осталась без защиты, а потому спешно отправился в Камелот.

В своих опасениях Ланселот оказался прав, потому что пока он громил ни в чем неповинных воинов, Мордред готовил ему ловушку, зная, что ради Гиневры Ланселот готов броситься в пропасть и сразиться с самим Арауном. Мордред вступил в союз с сэром Мелегантом и убедил его похитить королеву Бретани, как только Артур с войсками покинет Камелот. Сэр Мелегант, который не иначе, как из врожденного скудоумия, возомнил себя великим воином, способным бросить вызов самому Артуру, и который не меньше Мордреда желал прекрасную Гиневру, дал себя уговорить. Как только король Артур отправился в поход, а с ними и Мордред (дабы обеспечить себе непричастность), Мелегант с сотней воинов ворвался в Камелот, перебил стражу, пленил королеву и увез ее в свой замок.
Когда Ланселот об этом узнал, его левый глаз потерял прозрачность и налился кровью, а правый стал серым, как морская волна в бурю. Он взял с собой двадцать воинов, всех, кого смог собрать, и отправился к замку Мелеганта. Когда до городской стены оставался один полет стрелы, Ланселот снял доспехи, оставил оружие, облачился в дублет из дешевого полотна и велел воинам ждать его сигнала, а сам в одиночку отправился к замку. Не было хуже позора для славного рыцаря, чем прятаться за нищенскими обносками, но Ланселота больше не заботила слава, он жаждал свободы для своей возлюбленной и жестокой мести для тех, кто покусился на ее честь.

За городские ворота Ланселот проник, спрятавшись в повозке торговца шкурами, дождался ночи, подкрался к ближайшему стражнику и оторвал ему голову. Затем облачился в его доспехи, поднял его меч и до утра рубил воинов Мелеганта, пока не умер последний из них. Он вырезал их, как волк овечье стадо, не позволив им издать ни единого звука, и никому не даровав пощады. С первыми лучами солнца Ланселот ворвался в покои сэра Мелеганта и двумя ударами разрубил его на четыре части, потом поднялся на городскую стену и протрубил в рог, чтобы его воины поспешили в замок. Убедившись, что опасности больше нет, Ланселот отправился в покои Гиневры, где пробыл в объятиях благодарной королевы семь дней и семь ночей. Только затем они вернулись в Камелот.

Вскоре, неся на копьях одиннадцатую победу, в замок прибыл король Артур. В честь великой виктории и не менее славного спасения Гиневры устроили пышный пир. И хоть столы ломились от мяса и кувшинов с медом и элем, барды в песнях славили рыцарей, воины были веселы, а женщины ласковы, и сам Артур радовался возвращению блудного Ланселота, печалился Ланселот, ибо Гиневра хоть и одарила его своей любовью, по-прежнему оставалась королевой Бретани, и принадлежала Артуру. Он уже было засобирался в новый поход, но уйти ему не позволила королева, не хотела Гиневра лишиться такого страстного любовника.

Мордред же на пару с клириком Бедвини сеяли слухи о порочной связи Ланселота и королевы, не забывая упомянуть, что семь дней и семь ночей любовники не покидали опочивальню сэра Мелеганта, ныне покойного. Доходили эти слухи и до Артура, но он отмахивался от них, как от надоедливых мух.

Многие барды пели после, что Артур оказался недостаточно расторопен, чтобы распознать супружескую измену, а в ней разглядеть надвигающийся крах Бретани. Но эти выводы скоры и поверхностны, а потому к Истине отношения не имеют. Артур знал о связи жены и Ланселота, но не противился этой связи, и на то были причины. Во-первых, он женился на Гиневре в интересах королевства, а не в своих собственных. Артур ценил мудрость супруги, прислушивался к ее советам, она в свою очередь почитала мужа, как великого воина и правителя. Они делили ложе, но молния любви так ни разу и не ударила между ними. Во-вторых, за четыре года их супружества, Гиневра не принесла Артуру ни сына, ни дочь, и Артур всерьез задумывался о том, способна ли она к зачатию, и даже обращался с этим вопросам к друидам, но получил туманный ответ, что женитьба на Гиневре была ошибкой, а потому подумывал о других женщинах, которые принесли бы ему наследников. И, наконец, Артур любил Ланселота, как младшего брата, видя в нем себя самого в молодости, понимал его, и готов был мириться с тем, что Гиневра одаривает Ланселота своей любовью.
Но Артур был королем великой Бретани, страны, суровой к своим вождям, и знал, что народ не простит ему безрассудство супруги, потому как если ты не король над своей королевой — ты не король и над народом. Любовников требовалось разлучить, но так, чтобы не пошли кривотолки. И вот тогда Артур вспомнил о Граале, а потому спешно собрал рыцарей круглого стола на совет и так говорил воинам:
— Все вы славные рыцари, и за плечами у вас столько побед, сколько не будет и листьев на дереве. Свои победы вы одержали на поле брани, теперь же я призываю вас на битву, в которой придется сражаться не только мечом, но и сердцем. От разных людей слышал я о чудесной вещи, которая от ран бережет и даже мертвого воина воскресить способна. Тот, кто владеет ею, всегда сыт и здоров, но, главное, душевный покой обретает и вечное счастье. Вещь эта Граалем зовется, и должно ему в Камелоте быть, чтобы народу Бретани здоровье и счастье нести.
— Что же это за вещь такая? — спросил сэр Гавейн, — как нам узнать ее?
— Не просто это, ибо никто никогда Грааль не видел, — ответил Артур. — Кто говорит, что это котел, в который четыре быка поместиться могут, кто упорствует, что это камень священный. От римлян я слышал, что это копье, которым Иисуса в сердце ранили, а клирик Бедвини полагает, что это кувшин, в котором кровь Христа собрана.
— Как же искать Грааль, когда неизвестно, как именно он выглядеть должен? — удивился сэр Тристан.
— Без совета друида не обойтись, — высказал мысль Ланселот, выказав не свойственную ему мудрость. — С чего начинать поиск, и что искать? Иначе, всю жизнь можно бродить кругами, так и не поняв, что ищешь.
— Не каждый друид тут поможет, — отозвался на это Тристан. — Отец рассказывал мне о великом волшебнике по имени Мерлин, наверное, ему такая задача была бы по силам.
— Мерлин спит в пещере под холмом Доны, и сон его стережет Дракон. Так говорят друиды и барды, — задумчиво ответил на это Артур.
— Значит надо разбудить Мерлина, а если Дракон тому будет помехой — убить Дракона! — воскликнул Ланселот, и никто не стал ему возражать.
— Друиды говорят, что найти Грааль может только тот воин, душа которого чиста, а сердце отважно, — продолжил Артур, пристально глядя на Ланселота. — Не все из вас уйдут в поход, но лучшие из лучших. Теперь мы должны выбрать трех воинов, кому выпадет честь отправиться на поиски Грааля.
Из двенадцати рыцарей круглого стола выбрали троих — сэра Персефала, чье копье с наконечником из рога нарвала крутилось в полете и пробивало любые щиты и доспехи, сэра Тристана, чей меч был так быстр, что им можно было надвое рассечь падающую дождевую каплю, и, конечно, Ланселота, потому что какие бы слухи о нем не ходили, он все равно оставался первым из первых. Артур был доволен, ибо получил то, чего желал, но судьба уже сделала зарубки на будущем каждого рыцаря круглого стола, да и не во власти людей изменять предначертанное. Потому что боги правят судьбами людей, а не наоборот.

В ночь перед походом Ланселот отправился в покои Гиневры, дабы проститься с любимой и получить благословление. Мордред же, раскусивший замысел Артура выпроводить Ланселота от греха подальше, был начеку. Он собрал рыцарей Камелота и потребовал от них постоять за честь королевы, на которую посягает распутный Ланселот. Те рыцари, которые были старше и опытнее, за Мордредом не пошли, даже сэр Кэй отказался, но нашлось несколько юных глупых воинов, внявших доводам Мордреда. В их числе, к несчастью, оказались три младших брата сэра Гавейна — Агравейн, Гахерис и Гарет.

Дальше случилось то, что и должно было случиться. Рыцари, ведомые Мордредом, ворвались в покои Гиневры и попытались арестовать Ланселота, но тут же один за другим свалились мертвыми. Ланселот, чей меч был куда быстрее мысли, в мгновение ока перебил всех, кроме Мордреда, ибо тот, не дожидаясь развязки, бросился к Артуру, вопя на весь Камелот о бесчестии Ланселота, то есть вопил он всего два слова: «Ланселот» и «бесчестие», «бесчестие» и «Ланселот».

Не заставил себя ждать и клирик Бедвини. Когда Артур с воинами примчался в покои супруги, Бедвини сторожевой башней возвышался над перепуганной Гиневрой, и, вытянув в ее сторону железный крест, выл, что она — исчадие ада, и только священный огонь способен очистить ее черную душу. Глядя на истерзанные тела своих рыцарей, на рыдающую Гиневру, слыша безумные речи священника, Артур в ярости выхватил из ножен Калибурн, желая тут же покончить со всеми бедами раз и навсегда. Черная пелена затмила ему сознание, ярость захлестнула сердце. В тот момент он готов был зарубить и жену, и клирика, но сэр Кэй положил на плечо ему руку в перчатке с эмблемой медведя, и остыл Артур. Священника он выпроводил, а супругу запер на ключ и поставил у входа охрану.
Тем временем Ланселот оставил Камелот и, как ветер, несся на север, а вдогонку ему с городских стен летели проклятия и стрелы. Сознавая, что отныне дружба Артура, Гавейна, да и всех остальных рыцарей круглого стола для него утрачена безвозвратно, холодея от мысли, что никогда больше не увидит Гиневру, и ужасаясь того чудовища, которым стал, подняв меч на близких ему людей, Ланселот думал, что не может быть боли острее, чем та, которую вместило его сердце, и нет пропасти глубже, чем та, в которую он падал. Его левый глаз остался багровым, правый теперь светился наполированным серебром. Ничего Ланселоту не оставалось, как найти Грааль, ведь он — источник могучей силы, способный оживлять убитых!.. В душе Ланселота теплилась слабая надежда, что все еще можно исправить, вернуть братьев Гавейна к жизни, служить им до самой смерти, искупая вину… Ланселот, величайший из воинов, несокрушимый и победоносный, покидал Камелот, преследуемый своими же друзьями, как чумной пес, потому что оказался самонадеян и слаб для самой главной битвы — битвы с самим собой. Путь, который он выбрал много лет назад, предрешал крах, а стало быть, ничего вернуть уже было нельзя, но Ланселот не понимал этого раньше, не догадывался и теперь. Ланселот был воином, а не друидом, все задачи он решал мечом и копьем, и никак иначе не мог. Теперь же, лживый огонек надежды подсказывал решение — убить Дракона, разбудить Мерлина, и найти Грааль, и чем больше Ланселот об этом думал, тем тверже становилась его решимость, тем сильнее распалялась ярость.

А над Камелотом сгущались тучи. Гонцы принесли дурные вести, — к южным берегам пристали ладьи саксов, и число им — тьма, а значит, пора было выступать в поход. В двенадцатый поход. Артур призвал своего близкого друга сэра Бедивера и так говорил ему:
— Чую я, не пережить мне эту войну. Не молод я уже, и слишком многое потерял, а взамен ничего не нашел. На близких мне людей я поднял Калибурн, а стало быть, пророчество Хранительницы Воды сбывается. Потому я прошу тебя вернуть Калибурн Озеру.

Грустно Бебиверу было слышать эти слова, но в мудрости Артура он не сомневался, а потому исполнил веление. Так Калибурн вернулся Вивиане.
Тем временем Мордред, который еще неделю назад тайно покинул Камелот, вел переговоры с вождем саксов Медраутом, обещая чужеземцам треть дани от всех доходов, и половину всех земель Бретани, если они помогут Мордреду убить Артура и взойти на трон. Медраут подивился коварству племянника Артура, и тому, что он говорил одно слово вместо трех, но согласился охотно, ибо всегда полезно иметь предателя во вражеском стане, особенно, когда собираешься с тем врагом воевать. Медраут, который знал, когда надо достать топор, а когда — золото, и в самом деле собирался посадить Мордреда на трон… на то время, пока вся Бретань не будет подвластна саксам. Так что крестоносец с вождем саксов договорился быстро и вскоре Мордред отправился назад в Камелот, сопровождаемый тремя сотнями сакских воинов.

Артур сошелся с саксами под Камланном, и войско его билось неистово, и когда саксов падало мертвыми четверо, в стане бриттов погибал только один. Но силы все равно были неравны, к берегу Острова все причаливали ладьи с воинами Медраута, и не было им числа, так что, в конце концов, Артур сам вышел на поле боя, и положил триста воинов и еще тридцать, пока не добрался до вождя саксов. Их поединок длился четверть дня, и закончился тем, что Артур поразил копьем вождя саксов в грудь, но ударил с такой силой, что наконечник вышел у Медраута со спины, и тот, ухватившись за древко, притянул Артура к себе и рубанул его мечом с такой неистовостью, что разрубил и шлем и голову. Так закончилась для Артура двенадцатая война. На том поле брани нашли свою смерть и Гавейн, и Кэй, и Бедивер, и многие другие славные рыцари.

Тело Артура еще не успело остыть, а Мордред с отрядом саксов уже ворвался в Камелот и захватил беззащитный город. Глядя в окно, как Мордред отдает приказы чужестранным воинам, Гиневра поняла, что Артур мертв, а его племянник торопиться занять освободившийся трон. Гиневра, потерявшая и мужа и любовника, была готова на все, ибо нет существа страшнее, чем женщина, которую лишили и любви, и власти.

Мордред вбежал в покои королевы, оставил меч, сбросил доспехи, приблизился к Гиневре. Она дала воину обнять себя, и когда он склонился для поцелуя, выхватила из ножен Мордреда клинок в виде рыбы и воткнула ему в грудь. Нож вошел тихо и попал прямо в сердце, только кончик сломался, наткнувшись на камень. Крестоносец хотел отстраниться, но Гиневра так сильно держала его язык зубами, что рот Мордреда заливала кровь и он начал захлебываться. А потом Гиневра выдернула нож и засунула в грудь неудачливому любовнику руку, нащупала рану на сердце, а затем и камень, достала его. Предсказание клирика Бедвини сбылось, Мордред стал правителем Бретани и завладел Гиневрой, но всего на мгновение. Сердце крестоносца вдохнуло открытой раной уэльский воздух и зашлось хрипом, и Мордред, за миг до смерти, понял, что прожил не свою жизнь.

Тем же ножом, ножом в виде рыбы, Гиневра остригла свои волосы цвета огня, сбрила брови, а потом проглотила камень сердца Мордреда, после чего вышла из замка и покинула Камелот. И ни один воин саксов не смел ее остановить, или даже окликнуть, ибо думали они, что это сама Моргана, черная фея бриттов, что, в общем-то, было недалеко от Истины. Никто больше не слышал, чтобы Гиневра сказала хотя бы слово. А позже и саму ее больше не видел никто, говорят, покинула она мир людей, обернулась одинокой совой, и навеки поселилась в Лесу.

4.

Ланселот был в пути две недели и один день. Когда он добрался до холма Доны, случилось ему увидеть знамение. На камень опустился сокол, и едва сложил крылья, как из щели выползла гадюка и ужалила его. Сокол заклевал змею и порвал ее когтями, но вскоре и сам умер от яда. Так Ланселот понял, что король Артур пал в сражении. Переполняемый горем, отчаяньем и яростью, рыцарь ворвался в пещеру, готовый крушить все на своем пути. И тогда я вышел к нему навстречу, и так сказал Ланселоту:
— Зачем ты обнажил свой меч, рыцарь? Здесь нет никого, кто повинен в твоих несчастьях.
— Я ищу священный Грааль, и для этого мне нужно разбудить Мерлина, и спросить у него совета. И если ты будешь мешать мне, клянусь рукой своего друга, я убью тебя! — проревел Ланселот.
— Не клянись тем, чего у тебя нет, Ланселот. Твои друзья, которые еще не пали от копий саксов, ненавидят и презирают тебя. Никто из них не отдаст за тебя свою руку.
— Ты знаешь кто я, и в чем мое горе, — уже спокойнее сказал Ланселот, пристально глядя мне в лицо; он видел, что левый мой глаз светится алым, а зрачок правого имеет пять углов и черен, как гагат. — Не мудрено, ведь ты — Дракон. Но раз так, значит известно тебе и то, что не отступлю я от своих намерений. А потому или сражайся, или уйди с дороги.
— К чему торопиться, Ланселот, ведь ты уже везде опоздал. Сначала послушай, что я скажу, а после решай, будить Мерлина или нет.
Ланселот внял моему совету, убрал в ножны меч и скрестил на груди руки, — он готов был слушать, и тогда я продолжил:
— Только безумный может полагать, что великую силу, способную оживлять мертвых и дарить вечное счастье, можно упрятать в котел, кувшин, камень или копье. В своей войне ты забыл, чему учила тебя Вивиана, — силы Огня, Воздуха, Воды и Земли объединить невозможно, но из их борьбы рождается сама жизнь. Грааль не существует и существовать не может, а несчастен ты не потому что, от тебя отвернулись друзья, а потому что твое желание неисполнимо. Горе всегда проистекает из неисполнимых желаний. Но ты мог бы найти душевный покой и вечное счастье, но не в Граале, а в женщине. И ты был к этому близок…
— Довольно! — вскричал Ланселот. — Я не верю тебе, и хочу слышать Мерлина!
— И ты услышишь его, вернее, увидишь. Увидишь его сон. Но прежде, чем ты на это решишься, должен я рассказать тебе о войне, которую ведет Мерлин. Слушай теперь. Пятьсот лет назад в далеком королевстве царя Ирода родился могущественный друид, белый колдун, перед которым преклоняли колени все твари земные и бестелесные. Все четыре стихии были подвластны его слову. Он творил добро, и люди почитали его, как царя всех царей, но с каждым годом креп друид в убеждении, что земля — суть царствие зла, несчастия и скорби, а потому решил построить собственное царство, но не на земле, а на небе, куда чистые души после смерти могут отправиться и жить там вечно и счастливо. И чтобы построить свое царство, собрал друид все светлые силы, и приказал им отправиться на небо и охранять его, так что на земле остались только силы темные, а они, почуяв свободу, тут же растеклись во все стороны, подчиняя себе сердца и людей, и зверей, и порождая страшных чудовищ. Тогда Мерлин призвал меня, и велел сторожить его сон, ибо сон его — это вечная битва, которую он ведет с тьмою, чтобы она не заполонила землю полностью. Если Мерлин проснется, эта битва будет проиграна, и на земле человеческой наступит время хаоса и ужаса, рядом с которым нашествие саксов покажется детской забавой. Идем теперь, я покажу тебе сон Мерлина, но должен тебя предупредить, увидев его, ты навечно изменишься, ибо не может человек увидеть такое и остаться прежним. Готов ли ты к величайшей битве своей жизни, Ланселот?
— Веди меня! — воскликнул воин, да и мог ли он ответить иначе?
Мы вошли в покои Мерлина и приблизились к спящему друиду.
— Возложи ладонь на лоб ему, Ланселот, и ты увидишь все, что видит он, — сказал я воину.

Ланселот вытянул руку и всего на мгновение коснулся брови Мерлина, но этого хватило, чтобы волосы его поседели, а зрачок левого глаза стал пятиконечным и черным, как гагат. Он долго стоял неподвижно, и в правом его глазу алым пламенем светился ужас. Я уж подумал, не стал ли он безумен, потому что не каждому дано увидеть сон Мерлина, и сохранить разум, но позже морщины на лице Ланселота разгладились, а во взгляде появилось осознание. За руку я вывел его на воздух, и сказал так:
— Теперь ты знаешь все, Ланселот. И нет у тебя больше другой дороги, кроме нашей. Отныне ты — Дракон, воин Мерлина. Иди в мир и борись за равновесие.

Ланселот оставил меч, копье и доспехи, потому что больше в них не нуждался, сел на коня и отправился на запад. Никогда больше я не видел его, но изредка доходили до меня слухи о Человеке-Драконе, который появлялся то тут, то там, побеждая воинов не мечом, но мудростью, и уча людей миру, и тогда я знал, что это Ланселот. А я, как и прежде, сторожу сон Мерлина, ибо если он проснется, на земле воцарит хаос.