Белый Тайсон : Война из мести.

За пыльным окном общей кухни дома, где я жил, стояла привычно дождливая погода, а у профессора физико-математических наук — Николай Николаевича Вакина, хуй привычно не стоял больше сорока лет.
В безрассудную пору молодости Николая, все барышни города ласково именовали его, не иначе как – касатик.
Уверен в себе, умен. В меру щедр, не в меру напорист, по мелочам не разменивался и душой не болел. Обладая мягким мелодичным голосом, с легкостью превращал звуки в мед, настолько обожаемый женским слухом. Николай Николаевич всегда принимал за должное, данную ему природой привилегию — с легкостью добиваться любой понравившейся ему женщины.

В самый темный понедельник года, Николай Николаевич в баре на Тверской улице, хвастал перед друзьями своим уникальным умением. Юный господин Вакин брал в ладонь пивной бокал и с легкостью разбивал его об свой окаменевший детородный орган, чем приводил в восторг даже бывалых, вороватых зевак.
Под звуки жидких аплодисментов и невнятной пьяной речи конферансье, в приспущенных штанах с лампасами, на сцену ресторанного зала, выстроенной в форме продолговатого гриба, вышла молодая цыганка Роза. Дочь кочевого народа рвала сердце Николай Николаевича на атомы хитросплетенной игрой на скрипке.
Шестнадцатилетняя цыганка Роза с распущенными черными волосами, словно конская грива, смуглой, кофейной кожей и блядскими толстыми губами, до встречи с обворожительным кавалером Вакиным, лишь грезила о любви. О любви честной, сильной, по-цыгански красивой, но получилось совсем иначе. По-русски.
Порвав девственную плеву, пьяный Николай Николаевич рукой растёр кровь по своему лицу, подражая вождю команчей – Куана Паркеру.
— Ну, мне пора, золотце. – напел одухотворенный Николай, натягивая исподнее на окровавленный член. На улице чуть брезжил рассвет, выметая из города остатки, синей, туманной ночи.
— Ты молодой, а сил у тебя, как у старика. Тьфу, на тебя, немощь. – Роза, прикрывая ярким, разноцветным платком наготу, чувствовала себя униженной и обманутой, и проклинала Николая Николаевича, на чем цыганский свет стоит.
Болезненный холод ниже пояса, через сутки поставил Николай Николаевича перед фактом — бесповоротного мужского бессилия.
Впоследствии каждый раз, когда очередная незнакомка при встрече кокетливо опускала взгляд, Николай Николаевич параноидально твердил себе, что всё, чего она хочет – высмеять его в глазах общественности.
За прошедшие с того памятного дня сорок лет, Николай Николаевич не раз умывался слезами и бился об заклад, что по количеству выделенной слезной железы он выплакал никак не меньше, чем целый Тихий океан. Но слезы кончились, оставив в организме профессора физико-математических наук только желчь.

Сделав большой шаг на обочину, прочь от человечества, Николай Вакин поселился отшельником в неживописной деревне, где-то на краю вселенной, вместе с верным другом – псом Харитоном.
С годами голос профессора не утратил мелодичности, лишь перестроился на новый лад. Старый пюпитр слов был выброшен из головы и забыт, а новый более короткий и женоненавистнический, врезался в сознание профессора Вакина, как казалось, навсегда.
Я, чтобы хоть как-то занять свой праздный досуг, неоднократно навещал Николай Николаевича в его доме. Я был, наверное, единственным человеком, который не вызывал у профессора чувства нетерпимости или презрения.
Однажды, проснувшись рано утром, под шум капающей с крыши дождевой воды, я отчетливо осознал, что должно, что-то произойти. Что-то выходящее за рамки привычной прямой линии жизни.
Во дворе моего дома, так же, как и во всей округе, от мокрой земли, омытой дождем, в небо поднимался белесый, призрачный пар. Над домом профессора Вакина пар был плотнее и возвышался стремительнее.
Пожар! Скрипя досадой в сердце, я побежал к дому Николая Николаевича, минуя бесчисленные рытвины на дороге, размытые за ночь водой.
Деревенский домик Николая, кричавший своей неухоженностью, гармонично базировался между речным оврагом, на задворках деревни, и многолетней свалкой мусора, образованной самим профессором.
Поскользнувшись на пустой пивной бутылке, облепленной грязью, я по инерции, падая вперед, пролетел около метра, больно ударившись о доску – часть забора профессора.
— Вот так номер! Николай Николаевич, как же вы там очутились? – спросил я, растирая назревавшую на лбу шишку.
Сидел Николай верхом на заборе, что само по себе являлось дикостью, но ко всему прочему, дощатое преграждение с левой стороны основательно горело.
— Привет, Влад-хуй-маловат. – Николай Николаевич каждый раз придумывал, какую-нибудь приставку к моему имени и считал свои шутки вершиной остроумия.
— Слезайте оттуда, вы же сгорите! – решительно потребовал я.
— Я провожу самый главный эксперимент в жизни, а забор – наблюдательный пункт. – сказал, как отрезал профессор, не глядя в мою сторону.
Жадные, отточенные, словно наконечники стрел мавров — языки пламени, почти дотянулись до пяток профессора, неминуемо предвещая, скорые ожоги ног.
— Смотри, Влад-дает-в-зад, на дом Майдановых. – Николай Николаевич в нетерпении старался сесть поудобнее и чуть было не рухнул лицом вниз.
Старая, входная дверь из ДСП семьи Майдановых с грохотом вылетела во двор, упав на сырую, истоптанную, словно каша, землю. Глава семьи – Валерий Майданов с помощью своего сына – Вовки-дурного, выносил из дома окровавленный труп своей супруги – Евгении Майдановой. Узнать Евгению Анисимовну я смог лишь по темно-синему кружевному платью, которое она надевала каждый раз, идя молиться в местную бревенчатую часовенку.
Положив тело возле крыльца головой на север, Валерий Майданов под задорный аккомпанемент из хлопков в ладоши – Вовки — дурного, устроил на теле усопшей супруги неистовые пляски, способные довести до инфаркта любого слабонервного человека.
— То, что ты сейчас видел, Влад-хуй-пойми-где-перед-где-зад, было зарождением новой вехи в истории Homo Sapiens. Новой и бесповоротной. Пойдём в дом, чаю попьем, чертежи изобретения посмотришь. Это, что-то грандиозное! – пребывая в сильном волнении, Николай Николаевич по-юношески спрыгнул на мягкую, почти жидкую землю.
Уже на пороге дома, я обернулся через плечо, по вине неуверенности в случившемся и замер с неестественно выпученными глазами, словно рыба, выброшенная на берег. Вовка Майданов, с детства питавший страсть к безобидным забавам, вроде, коллекционирование палочек похожих на боевые пистолеты, в ту минуту был полностью поглощен одним и тем же действием – прыжками по голове Евгении Анисимовны. Меня стошнило прямо на морду пса Николай Николаевича, приветственно лижущего мне руку.
В доме пахло яблоками, сваленными горой в сенях на старые, истлевшие газеты. По углам комнат развешаны бисерные паутинки, как напоминание о мужских приоритетах в обустройстве уюта. Портрет Ницше, висевший вверх ногами, почти утратил очертание лица под многогодовым слоем пыли.
Кипы бумаг, чертежей, газет – всё взлетело в воздух с подачи ликующего профессора, прыгающего горным бараном по комнате.
— Моё творение, — профессор поднял над головой изогнутый стальной рог, — испускает узко-диапазонный луч, кардинально меняя полярность мышления некоторых участков мужского головного мозга. Я сумел добиться превращение любого мужчины в ищущего свободы от вездесущего матриархата воина, готового на любые крайности.
— Теперь-то я способен отплатить всем по счетам! Изведу, уничтожу, по миру пущу, как гусей слабоумных! – Николай Николаевич переполняемый эмоциями, попытался встать на руки, но тут же упал под тяжестью собственного веса.
— Скажите, Николай Николаевич, вы о ком говорите? Кого изводить и уничтожать? – ответ я знал, ответ — очевиден.
— Баб всех ненавистных, Влад- протезированный – акробат, убью. Ух, попляшут они у меня. Я им покажу. – в какой-то момент Николай Николаевич начал заговариваться и перешел на шепот, предназначавшийся только для него.
— Если найдем антенну и ретранслятор, — продолжал бубнить под нос профессор, -то мы бесспорно увеличим диапазон воздействия луча.
Во взгляде Николай Николаевича, в безумном взгляде, крылся дьявол. Умный и очень злой.
— Что потом, профессор? Что случится, когда женщины исчезнут навсегда?

Вакин загадочно улыбнулся. Посмотрев на меня в упор, Николай Николаевич широко раскрыл глаза, в которых дьявол хохотал от удовольствия, пританцовывая на кривых ногах.

— Рай будет, Влад – чуме – бубонной – брат.