Дикс : Коридор ч.1

Наум поел гречки и пошёл спать, потому что завтра требовалось быть в школе на два часа раньше обычного — директор хотел выступить с какой-то речью.
Он разделся, плюхнулся в холодную кровать и свернулся клубочком, натянув одеяло на голову.

Гречка застряла в зубах, губах и горле. Седой ковырял её языком, извлекая из самых замысловатых укрытий, глотал и думал о том, что паркет в актовом зале в некоторых местах прогнил в труху, а его могут снова поставить на такое место и есть вероятность провалиться в подвал — в темноту, гавно и к крысам.
Так седой и уснул.

Тьма развеялась, как в дешёвом сериале про корову-шлюху Уимзи и Наум очутился в каком-то тесном коридоре, где по полу стелился туман. Коридор освещался свисающими с потолка через равные промежутки лампочками, что расплёскивали свой тусклый желтоватый свет по полкам, глиняному полу и потолку. Воняло сыростью — очевидно это был подвал.
По стенам — ряды полок со всякими соленьями, на полу из песка торчат волосатые морковки, похожие на отрубленные члены. Толян вспомнил про их бывшего педагога Лейлу Соколову, из-за которой отцов почти всех девочек его класса пересажали по тюрьмам обвинив в каких-то анальных приношениях. Жирное чудовище Соколова обвинила их в разврате, а сам тем временем хаживала по вечерам в БДСМ-клуб геронтокопрофилов, где жрала дерьмо вместе с полоумными стариками.

Пройдя по коридору километр, Наум наткнулся на улитку, которая как и раньше, разложила перед ним три спички, чтобы загадать ему определяющую дальнейшую судьбу загадку. Но в стелящемся под ногами тумане Наум не заметил её и снова раздавил, на мгновение наполнив помещение мерзким хрустом ломающейся раковины. Ещё сбоку обнаружилась фаянсовая финская раковина, прикрепленная к стене. Наум открыл ржавый кран, чтобы помыть руки, но она оторвалась под тяжестью воды и разбилась ему об ботинки. Дико завизжав, седой принялся прыгать, совершая в уме совершенно немыслимые логарифмические операции и громко высчитывая квадраты корней блядской гипотенузы на всех языках вымирающих африканских народностей.


Наконец, он пришёл на какой-то мерзкий волосатый конец, прошёлся по нему, спрыгнул в кучу заплесневелых подшивок газеты «Блядва» за тысяча девятьсот восемьдесят шестой год и оказался на сцене перед хором плешивых тридцатилетных кастратов, которые исполняли «Гудбай Америка, ооо». Хором руководил непревзойдённый хуйзнаеткто, а в отвисших ложах и на ржавых скамейках рукоплескала деланная интеллигенция, сплошь состоящая из пафосных мудаков, недолитераторов, безвкусных барынь-уёбищ и их жирных, лоснящихся детей, которые прегадко ворочались на их руках, коленях и в задницах, не в силах больше выдерживать эту пытку сознания и воли.


Дирижёр хора кастратов заметил Наума в коротких немецких коричневых шортах на подтяжках и белой рубашечке с накрахмаленных воротничком, за руку подвёл его к хору и поставил по центру перед всеми этими розовощёкими дебилами, которые продолжали натужно рвать свои глотки, вытягивая слова со спутанными ударениями и неимоверно лажая.


Толян, признаться, смутился — ведь ему ещё никогда не доводилось выступать в опере на сцене. Он молчал, топтался и шарил глазами по тёмным углам, думая куда убежать, когда хор неожиданно замолк и в дело вступил незамеченный ранее оргАн, стоящий в глубине сцены.

Кастраты не двигались, продолжая стоять к оргАну спиной, но Наум, не в силах сдержать любопытство, обошёл их и двинулся вглубь сцены, манимый влекущей игрой его ржавых труб и гармошек. Да, да, именно гармошек, ибо тот оргАн представлял собой нечто из мира иного, параллельно-перпендикулярного мира, мёртвого. Он являл собой механического монстра, сочлененного из многих духовых инструментов и имеющего виднеющиеся снаружи причудливые механизмы, осуществляющие между собой довольно хитрое взаимодействие.

ОргАн заунывно стонал, ревел мехами прикрученных баянов, периодически голосил батареями латунных трубок и щелкал слипающимися клавишами множества его клавиатур. А на стуле оператора оргАна сидел давний знакомый Наума — бомж Эвридей, при параде, в чёрном фраке с заплатками из лоскутных одеял на спине, в заскорузлых чёрных туфлях и в примятом цилиндре с потёками.

Не обрывая своей игры, он обернулся к Науму и подмигнул так усердно, что из глаза выпал монокль. Толстое стёклышко в золотой оправе ударилось о дощатый пол, сорвалось с цепочки и укатилось в мышиную нору, что была прогрызена среди досок.

- Сейчас я достану! — поднял палец Наум и кинулся за сцену, ища способы или инструменты для того, чтобы проникнуть под дощатый настил и достать стёклышко монокля.

Отодвинув шторы и попав за кулисы, он в ужасе вскрикнул от удивления: под светом жёлтых ламп, среди пыльных декораций уродливых клоунов и животных, лежала куча обезглавленных и расчленённых тел, испачканных в казавшейся чёрной крови. Кровь залила весь пол под ними и вокруг, стекала в щели меж досками пола, налипла брызгами на гниющей вокруг бутафории.

Толян подошёл к куче поближе. Казалось, некоторые тела были ещё живы. Бледные животы их вздымались, курчавые груди, дряблые белые сиськи, шрамы от вырезанного аппендицита, татуировки — всё это постоянно дышало, сопело и дрожало, отчего куча медленно проседала, казалось впитываясь в пыльный деревянный пол.

Мандраж пробирал тело Наума словно триста восемьдесят вольт халявного промышленного напряжения на заводских задворках, когда жирный позвал его от тётки срезать немножко алюминия с катушек обмотки, дабы разжиться наличкой.

Спирало дыхание, ноги не слушались, но убежать обратно на сцену ему казалось ещё страшнее чем продолжать поиски инструмента. Он обошёл кучу кругом и вдруг увидел здоровую клоунскую голову из папье-маше. С редкими зубами, толстыми алыми губами, мёртвыми глазами, смотрящими в точку. Глянул снова на кучу. Горло одного тела, направленное в его сторону словно пушечное дуло, сжимало свой сфинктер и тут же разжимало, обнажая рыхло-красную плоть слизистых пути в желудок.

Что-то зашумело в голове Наума. Словно управляемый невидимыми путами кукловода, взял он лёгкую клоунскую голову и прислонил штырём для соединения с телом к расчленённому туловищу, вставив штырь чётко в горло. Зашипела высыхающая кровь. Голова приросла к мёртвой плоти и, развернувшись, посмотрела на Наума. Её глаза обрели страдальческую жизнь в своём взгляде, они видели Наума и молили его о помощи. И красные губы головы из папье-маше зашевелились..

****

- Да ну нахуй! — вскинулся Наум, оторвав от одеяла кусок. Пот тёк по нему ручьями, не поймёшь — холодный или горячий. Нашарив рукой гольфстрим в области шеи, он вытер его мокрой насквозь подушкой и дрожа от напряжения пошёл в туалет поссать.
Нашарил в темноте выключатель, зажёг тусклую жёлтую лампу и направил струю в дыру фаянсового изваяния. Вода постепенно стала окрашиваться в тёмно-жёлтый цвет. Ужас медленно отступал назад, прячась в темноту неосвещённых уголков двора, уползая в собачью будку, за приоткрытую дверь сарайки, утекая в опрокинутые на бок вёдра. Наум стоял, ссал и периодически съёживался, подёргиваясь и выгоняя из своего тела остатки накопившегося там за ночь, прохладного и липкого ужаса.



продолжение нахуй следует

11-03-12