ГринВИЧ : КолоВбок

Справа, из-под восемнадцатилетней молоденькой печени Коли Поскребышева, радость пульсировала — слева, из сердца, изливалась решительность. Все нутряные движения соединялись примерно посередине Коляни в одну боевую молекулу, которая замирала под ложечкой. Хоть и тянуло мальчишку непонятным предчувствием, но только внимания на это Коля не обращал: общий план ситуации сообщал новизну ощущений и свежую участь.

Вы бы смогли, например, из дома ватрушечного, уютом пропахшего — да в армейскую жесткую сныть?
А Коля ушел. Ушел, потому что характером сделался борз, и тихим упрямством вскипел — так решительно двинулся, что сам до поры не поверил.


От бабули с её удушающим пылом заботы о Колиной благости. Раньше думал: не сможет отчиститься от запечной опеки, слабел под напором – так ведь жалел прародительницу! И деда любил, пускай бы старик излишне зудел воспитанием. Правда, напирал на иное — учил, как в мужском и конкретном участвовать, и другие советы давал по мелочи. Рассказывал про суровых людей и страшное время, когда лично с товарищами колыхал континент до Берлина, танком пахал и Европы, и Азии даже — с неимоверною силой.

В такие моменты Коля буравил глазами ковер на стене и вздыхал в унисон, будто бы тоже – помнил. На самом-то деле завидовал богатой истории и огорчался тому, что зря это дед разошелся в своем назидании. Ведь Коля не отморозок какой, а человек понимающий, чтущий и с уважением редким к военным событиям.

Напомнить, что историю слушает три тысячи уж восемнадцатый раз, внуку было неловко. Признаваться, что он, Николай, тоже герой в виртуальной игре, Капрал Кейн и ваще, не хотелось. В довершение всех несерьёзностей личности Коля имел нелады с физкультурой, и в реальности мир выручался другими солдатами – словом, полезности в парне не проявлялось как будто ни капли. А как показать её, Колька не знал.

И, когда принесли повестку, он не спрятался. Во-первых, служить пустяки – год. Во-вторых, опыта жизни прибавится, да и вес растрясти не мешало бы. Да и к чему отступать, когда шанс появился сделаться Кольке Поскребышеву, епт, мужиком...



«Это, ребята, не геймером пот проливать, — разослал Коля в Твиттере, — надо реальную жизнь проживать, пацаны» Печатал и явственно чувствовал, как матереет, патриотическим духом растёт.

«Вроде бородка посильнее взошла? – сам на себя улыбался Коля, — … да некогда с вами мне, несмышлёныши, в армию пора собираться, ха-ха»




А если по-честному, то парень не слишком вникал, какая планида планирует на округлую голову. Бабушка — эта армией сильно пугала, плакала даже, но волнения во внуке не сделала. Дед выслушал новости с большим уважением, налил коньяку, взялся советовать, и Коля на равных уж спорил, не тушуясь своей бесполезности. Вылупляясь по ходу беседы хоть и в желторотого, но уже за Россию — бойца.

Таким покатился Коля Поскребышев в неизвестные дали, а если точнее – в тайгу. В щедро приправленном пылью вагоне, светясь добротой и открытостью, с огромным пакетом домашней еды. Полон был Коля наивной решительности, искренней веры во всю справедливость на свете, в полезность свою боевую на благо России, единственной родины.

***


Ребята в плацкарте случились чужие. Из местных в вагоне Коля оказался один – остальных погрузили в соседний. Удивительно вышло.
.
- С Вязьмы, — сказал ему самый худой и ушастый, — Зайцев Денис. Есть у тебя? А то мы выжрали всё.
Честно сказал, обозначив лишения.
Лицо у товарища Зайцева было и впрямь измождённое, с позабытым прыщом на носу, из левой щеки его сиротливо торчали шерстины, две штуки. Очки на лице находились залапанные, от странного равнодушия хозяина к свету, да и миру, наверное.
- Мне бабушка кучу еды навалила! — выпалил Коля, и услышал обидное ржание. – Чего вы смеётесь-то?
- Ты к нам из детского садика, что ли, — спросили по-взрослому, — бабушка-шмабушка. Лучше бы водки дала. Как ехать собрался, пирожковый фанат?
Коля смекнул: дедовщина, кажись, нарождается!
И потому возразил примирительно, с юмором:

- С мясом пьяных бычков, конспиративная версия! Старшина не запалит!
- Я с капустой люблю, — Зайцев подвинулся. – Садись, доставай свои версии. Делать нечего, заценим домашнюю пищеньку. Мы-то сухпай на бухло давно обменяли. Травы тоже нет?
- Нет,- сказал Коля, — я вообще не курю. Да и отобрали бы на пункте.
- Ясно. Ботаник лирический, — этим и обозначили Колю. Но пакет от торопливо враставшего в общество радостно приняли, и больше не задирали.
Потому что понятно с порога: прочно запекся парнишка в домашнем гнезде, так, что ни горя, ни трудностей в жизни не понял, милицейским застенком не тёрся, и беды глубоко до себя не пускал. Сберегала, наверное, пацанчика вкусная корка заботы родственной жарки; предохраняла от темных волнений наивную душу.

У таких вот «Колянов» беды по мелочи: в пятом классе побили, в девятом часы отобрали. Только это рабочие, нужные для сочетания с обществом случаи, а вовсе не горе.
Колька тоже смекнул: Заяц этот — рентген. Перед такими юлить и фантазией топорщиться дело бессмысленное, усугубляющее.

Так и поехали, осторожно знакомясь. Поначалу поговорили о будущем, об оставленных дома, с хвастаньем и поеданием свежего. Дальше устали, потому как любое безделье в дороге выматывает: да и « навсухую не штырит» (так Зайцев сказал). В вагоне тоскливо висела истома надзора: не уставая, шнырял по вагонам патруль, зловеще мелькало начальство по прозвищу Чёрный Майор.
Его опасались, тихо кроя искусно припрятанным матом.
- Вечно вынюхивает, — сказал Коле Зайцев. – Чувствую, мутный мужик.

На третьи сутки Коля стал жить через уши, питаясь рожденными пыльным вагоном дискуссиями: удивлялся и грубости излагаемых сведений, и чуждости их своему организму. Молчал, открывая всю никчемность домашности, чуя наивность героических грёз – призывник подобрался суровый, скептический. Понимал Николай, что вливаться придется не силой, а интересным рассказом и юмором. И дождался: заговорили про медкомиссию, про то, сколько стоит откос, и почём заболеть не смертельно, однако с гарантией.

- Я свой вес только там и узнал, — вступил Коля, — вообще медкомиссия страшилка какая-то. Один меня там до полусмерти затискал! Живот как тесто месил, во все дырки заглядывал, даже неловко было. А потом еще на анализы отправил какие-то трудные..
- Может, ты болел тогда чем-нибудь, — сказали ребята, — тебе, мож, отсрочка корячилась! Мог бы с призыва отпрыгнуть.
- Да нет, я здоровый, — обиделся Коля, — у меня кровь очень редкая, четвертая группа. Доктор, как выяснил, сто анализов дополнительно взял. Мол, мало ли что со здоровьем, переливание там…


Но никто не ответил. Колина исключительность повисла в стучащем безмолвии, как вагонная пыль, но и ту уже было не разглядеть в тусклом свете.
Припомнился Доктор, звероватый какой-то: будто поймали его в дремучем лесу и посадили в медицинский халат, и оттуда, из клетки крахмальной, он к Кольке принюхивался. Улыбался, как скалился: верхняя губа нервно к носу ползла, страшновато подёргиваясь. И осматривал странно: ощупывал Колю с удвоенной яростью, после чего резко отпрыгнул в комиссию, бумажками зашелестел. А потом говорит:
- Замечательный вы призывник. Наследственных заболеваний нет?
- Нет, — удивился Колян, дрогнув брюшком, — а в какие войска меня? Я просил в танковые.
- В пехоту, — сказал ему Доктор, — психолог отметил: рассеянный. Да и зрение подкачало.
Коля расстроился, чуть не до слёз. Дед зверя водил, всю войну пропахал … а он, значит, опять в арьергарде. Унизительно это, пехота.


Соскучившись в вязких предчувствиях, Коля с полки сползал, ходил по вагону, рассматривал будущих сослуживцев – вдруг улыбается кто? Искал человеческой радости в лицах, но парни мучительно, истово жмурились, сном запасаясь: на службе уже не поспишь. Кольке совсем не спалось — катился по рельсам со всеми и многими, а в душе все же сам по себе. От безделья полезли крамольные, страшные версии будущего, но твёрдо сметал Николай грусть-тоску, и бодрился: будет день — будет песня, а там поглядим.




Так, одиноко болтаясь по мерно стучащему коробу, закатился Коляня к майору.

***
Личность начальства к тому времени была примелькавшейся. То ли слегка не везло, то ли графики жизни у них совпадали, только плотное тело майора шевелилось в каком-нибудь темном углу каждый раз, когда Кольке случалось иметь дефиле по вагону. Как будто следил.
Выглядел Чёрный медвежисто, увальнем. Сам не старый, а лицо все равно скуповатое, скучное, глаза тусклые, косо посаженные. Ехал один, в проводницком купе, а сейчас он возник перед Колей, закрыв ему путь от поездного титана.

Коля, привычно напрягшись при виде начальства, сочинял лихорадочно: как бы не выглядеть перед суровым майором прогнувшимся поездным элементом, ибо попался он в узком проходе с букетом горячих стаканов. Как шестерка какая-то, эх.

Что за беда, страдал Коля, притёртый майорской грудиной, постоянно позорюсь, хоть бы раз получилось представить себя как-нибудь положительно…


- Что, призывник, не спится?
«Хоть бы подвинулся!» — подумал с тоскою Коляня, однако, устыдясь подозрений на руководство вагона, лучисто спросил:
- Здра-жлаю, товарищ майор! Хожу, дело ищу! Ребята заснули, поговорить не с кем даже. К Бикину подъезжаем?

- То-то и оно, — сказал Чёрный Майор. – Чай кому, если спят? Что вы здесь делаете?

- Так на утро, — воскликнул хозяйственный Коля, — спят они, точно. Я-то спать не могу, волнуюсь как-то.

Чёрный Майор посверлил его странно глазами, и приказал:
- Входите ко мне, пообщаемся.

Дальше ночь пошла криво, качаясь, как пьяная удочка, хоть и началась по- мужски. Чёрный Майор оказался молчаливо-внимательным, водки сразу налил для «расслабьтесь, Поскребышев». Колька немедленно выпил, пускай Заяц завидует!
Спрашивал Чёрный Майор осторожно, кивая- поддакивая, только глаза у него какие-то скучные были, будто стеснялся чего-то, побаивался. Сам-то не пил.

Всего ничего и хлебнул призывник, но кровь разошлась до того, что печали, что нажил за жизнь, стали из Кольки, как зверьё из тумана, выпрыгивать. Замахали Колянины страхи суетными лапами, и потому изъяснялся он многословно, торопливо и сбивчиво. Одурманенный, заговорил по-домашнему, словно деду на кухне жаловался; не боялся уже, что прищучат за несуразное изложение мыслей:

- А что за часть, товарищ майор, как к новобранцам? Расскажите пожалуйста, это важно. Я бы бабушке смс-ку послал, успокоил. Сам-то я не скучаю, не думайте. Да что год, товарищ майор, только калашников разбирать-собирать научишься. А марш-броски у вас часто бывают? А ботинки дадут, или в сапогах придется?!

Чёрный Майор на всё соглашался, двигал беседу в иное:
- В личном деле написано, ты сирота?
- Мама с папой погибли, я тогда маленький был, не запомнил. А знаете, товарищ майор, мне нужно деду письмо накатать, ну, нормальное. Он считает, что в пехоте служить несолидно. Скажите, что мне ему написать?

«Что-то я странно пьянею, что значит — опыта нет», — пунктиром давала понять голова.

Не вдаваясь в ответы, завернул призывник на тропинку мечтаний о будущем, про Автодорожный, на который деньжат не хватило, но это пустяк! На автомойке работал — немного, но на чаевых набегало. Неа, девушки нет, в интернете с одной переписываюсь, из Новосибирска, в скайпе сидим. А интернет у вас в части есть?

- Нет ничего, — неожиданно резко ответил Майор. — тайга, глухомань. Выпей еще.

Но Колю без дубля вело. Уже опустился рубильник надуманной радости, и замкнулась цепочка беды, чёрным током врастая в сознание – привет, рядовой, вот и житуха настала…

Колька расплакался.
Не сдержался по- детски излиться в жалостный трафик сочувствия, предоставляемый Богом, Мегапровайдером тех человеческих душ, что испуганы жизнью в отрыве от родины- бабушки.


Оглушенный напитком, не слышал, как Чёрный Майор позвонил по мобильнику – тихо слезы точил призывник, бодая столешницу. А потому глубоко, словно нож в размягченное масло, вошла в одурманенный мозг майорова хрипловатая речь:

- Что ж ты домашний какой, — загудел над ним голос, — ты хоть дрался по жизни, Поскребышев? Хочешь, ударь меня?
- Заче-е-ем? – вперемешку с соплями промычал призывник, — я же вас глубоко уважаю, товарищ май-о-ор. Я…ик… с людьми добром расхожусь.
-А ты возьми и ударь, — зло захрипел, — сам ударь, или я тебе сам сейчас врежу. Дашь мне сдачи… мне, глядишь, полегчает. До тебя все дрались. Все дрались до тебя, кто как мог.

Чёрный Майор, данный Всевышним модем-проводник, теперь колыхался напротив, изменившись лицом, будто мучаясь. Удивлённый Коляня пытался всмотреться – но Майора внезапно закрыло густым вязким паром. Таким, какой валит из разорванных холодом теплоцентралей. Колька почувствовал, как кренится вправо, и удержаться не знает возможности. В тоске и испуге потянулся к Майору, полез, точно жадный телёнок до матери – достал — таки, крепко вцепившись в жестокую ткань камуфла на груди. За шею обнял и пополз, ослеплённый, по майорову телу, за каким-то спасением….

Чёрный Майор тихим-тихим вдруг стал. Словно каменным.

Вон оно что, понял Коля. Вот почему мне так плохо…

Последним усилием стряхнул с себя смертную скуку, ту, что шептала ему по уставу заснуть и смириться. Замотал головой, замычал и боднул неподвижного идола.
- Товарищ майор, а … зачем? Что я вам сделал?


Схватился за ноги майоровы, хоть тело валилось в пространство, в блаженную тьму… не сдаваться. Выбраться нужно отсюда, из купе, от майора, на воздух. Бежать!
Выпрыгнуть прямо на рельсы, еще не остывшие, чтобы по ним — домой, навсегда…


- Помогите, — тонко воскликнул, пытаясь ползти, — пацаны, помогите, — всхлипнул и мёртво уткнулся в проход.
- Что ж ты хороший такой, — глухо сказал и Майор.


***


Тело повесившегося вроде бы призывника сняли с ночного в Бикине. Домой Коля приехал спустя пару недель, в закрытом гробу, зашитый от горла до паха большими стежками.
Гроб не казался тяжелым, скорее, как школьный пенал: в теле не было крови, не было печени, почек и драгоценного юного сердца. Деду, сумевшему не отступить от раскрытого ящика, объяснили, что – так полагается, иначе бы не довезли.
Целовать на прощание оставалось немного и много: как будто улыбку на добром, наивном лице.
.

Впрочем, Коля знал свою тайну. Он понял в тот миг, когда, чудом осилив залитый в здоровую вену наркотик, проснулся. Лихорадочно сделав повторный укол, похожий на рыжего лиса хирург громко выхаркнул правду, открывшись во всей простоте запредельного мрака реальности. В напавшей на мир тишине Лис сказал на прощание Кольке:


- Ну-ка спи, колобок. Целым ты части зачем? Служи по частям, солдат.