Fairy-tale : Коленька

Коленька
Анна Петровна Гаврилова, простая русская баба в цветастом платке, сидела на больничной скамейке и рыдала навзрыд, размазывая колючие слезы по ненакрашенному лицу со следами бессонницы и плохого питания. Впрочем, до сна ли ей было, до обедов? В палате реанимации тихо умирал Коленька, ее единственный сынок. Коленька ехал из школы на деревенском автобусе, которым управлял вечно похмельный Вася Лыков. На повороте, ведущем в город, автобус столкнулся с фурой. Половина пассажиров даже не дождалась «скорой». Лыков так скончался на месте, оставив на этом белом свете преданную жену Надю. Отрыдав положенное над свежей могилкой, Надя неожиданно выбросила вдовий платок и принялась радостно вертеть бедрами при виде симпатичных мужиков. Сплетницам она ответила веско:
- Не было у нас с Васькой жизни. Бухал он, сволочь, да меня колотил. Два выкидыша из-за него пережила. А теперь, баста! Гуляю!
Надька, хоть и переживала вторую молодость, но Анну Петровну навещать не забывала, утешала, как могла:
- Поправится твой сынок, Петровна, Обязательно! – и ставила на стол миску с горячей картохой, поешь, мол.
Когда же врачи сказали, что надежды нет и надо отключать от приборов жизнеобеспечения, Надя заявила:
- Значит, так тому быть, Петровна. Бог дал – Бог взял. В ангелах твой Коленька нужней. Смирись.
Анна Петровна смиряться не желала. Коленьку она родила в сорок, на излете молодости, от заезжего реставратора. Приезжали к ним в село древний храм в порядок приводить. Одного из них к Петровне на постой определили. А что, баба спокойная, скромная, вековуха по деревенским меркам. Красотой не блещет: фигура рыхлая, ни тебе талии рюмочкой, ни пышных бедер, сплошной прямоугольник. Лицо в оспинках, нос большой, глаза мелкие, без той, манящей, глубины и яркости цвета. Но реставратору, что у нее гостил, по барабану эти изыски были. Через девять месяцев родился Коленька. Уже в роддоме, взяв сына на руки, Петровна поняла: не в ее породу пошел, деревенскую. Весь в того реставратора, интеллигента питерского. Петровна к иконе Богоматери сходила в храм, свечку поставила, поблагодарила, хоть и грех совершила, невенчанная с реставратором легла. Да что ж это и за грех, если такое от него счастье на свет появилось?
Коленька и характером был покладист да приятен. Всегда поможет маме, из школы – одни грамоты да отличные отметки. По вечерам вместо того, чтоб озорничать со сверстниками, рисует. То замки невиданные, то пейзажи чудные. Всю избу увешал, как в музее. Одно слово, талант. Неужели в десять лет в могилу ляжет?
Петровна упала в храме на колени и слезно попросила Богоматерь:
- Меня забери, меня! Коленьку оставь!
Ночью ей приснилась Богородица. Она погладила Петровну по плечу и спросила:
- Хорошо ты подумала, раба Божья? Много бед твой сын принесет. Отдай его сейчас, безгрешного, в ангелы.
- Нет! – закричала Петровна. – Пусть я лучше на тот свет прежде времени отойду!
- Как скажешь, — покачала головой Богородица.
Утром позвонили из больницы: Коленька пришел в себя.
Первый звоночек раздался, когда Коленьке исполнилось пятнадцать. Он вместе с дружками залез в районный магазин, чтобы украсть водку. На суде Коленька картинно отбрасывал назад пшеничные кудри, плакал и каялся:
- Дружки это все. На «слабо» меня взять хотели. Я же не пью, учусь отлично, вот и подставили.
Дружки валили все на Коленьку: мол, сам план придумал да залезть подбил. И вообще, Колючка (так прозвали Коленьку кореша) с десяти лет по карманам в гардеробе лазит.
Все троим дали «путевку» в колонию. Коленька вышел из нее уже матерым, по мелочи не воровал, вскрывал хаты богатых граждан, именуя себя Робин Гудом. Попался быстро, снова отправили за колючую проволоку, на этот раз в настоящую зону. Анна Петровна, уже выйдя на заслуженную пенсию, мыла по вечерам сельсовет, чтобы иметь возможность выслать Коленьке сигарет и вкусностей. На зоне Коленька расписывал блатным спины изображениями храмов и мечтал о воле, не забывая в каждом письме к матери вставить клятвенное «я больше так не буду».
Выйдя на свободу, Коленька запил. Будучи человеком очень талантливым, художником от Бога, он желал признания. Благ материальных. Идти воровать ему не хотелось, так как легкие деньги вели на зону, а туда он не желал возвращаться. Таланта криминального, который бы вознес его от мелкого урки до вора-законника, Коленька не имел. Поэтому и пропивал он мамкину пенсию с дружками и жаловался на то, что России не нужны гении. Глотал мутный самогон, которым промышляла Надя Лыкова, поменявшая по иронии судьбы своего Ваську на такого же алкаша, и искал понимание у деревенских пропойц, и не находил его.
В очередной день раздачи пенсии, Коленька подошел к матери:
- Петровна, дай на опохмел.
Всегда покорная мать неожиданно возразила:
- А не дам. Нам брикет для растопки нужен. Надькин муж завтра привезет. На него деньги надо.
- Значит, сын ложись и помирай, так что ли? – разозлился Коленька, у которого уже с утра гудела башка, и тряслись руки.
- Заработай, — предложила Петровна, — хоть на свиноферму рабочим иди. Стыдно перед людьми-то.
- Я на свиноферму? – заорал Коленька. – Я, художник, на свиноферму?
- Да хоть куда. Только денег я не дам. Нам еще зиму жить. А как в холодной хате?
«Ну, сука!» – пронеслось в тяжелой голове Коленьки. Руки его сами схватили топор. Коленька ударил мать по затылку тупым лезвием. Петровна опустилась на пол, всхлипнув, а Коленька уже вовсю шарил в ее рваной сумке, вытаскивая деньги.
«Очухается», — спокойно подумал он, глядя на неподвижную мать.
Коленька квасил третий день на хате у Петьки, давнего кореша, с которым еще районный магазин вскрывал, когда за ним пришли. В убийстве матери сознался сразу, понимая, что доказательств куча, а чистосердечное признание, возможно, скостит срок.
- Я бы таким нелюдям высшую меру давала, — сказала на суде молоденькая прокурорша.
Адвокат Коленьки смотрел на подзащитного с брезгливостью, соглашаясь с прокуроршей. Ему было противно защищать этого ублюдка, но пока у него не было ни имени, ни опыта, приходилось возиться с подобной швалью. Высшую меру не дали, ограничились четвертаком.
Выйдя из здания суда, прокурорша неожиданно вспомнила, что месяц назад она обвиняла одного художника, избившего до полусмерти собственную жену. Художник был практически фотографической копией ублюдка Коленьки, только лет на двадцать пять старше.
Чудны дела твои, Господи…