Ирма : Снегурочка

Сегодня я буду плавить на солнце Снегурочку. Эту идею я вынашивала целую зиму.
Она кутается в посеревшую шубку, прячется за сырыми деревьями, выглядывает из-за мохнатых стволов и игольчатых елок. Щеки обветрены, губы в трещинках, в глазах – застывшие пластины айсберга. Снегурочка кашляет в темно-бирюзовый шарфик, на нем остаются сгустки крови. Она подвержена бронхиту, меланхолии и расстройству памяти. Я завариваю ей приторно-сладкий чай с деревенским медом. Приношу ворох свежих новостей с других континентов. Бедняжка не имеет даже отдаленного представления о том, где находится Африка, и в какой океан впадает Балтийское море. Снегурочка никак не может вспомнить, как долго мы знакомы и кем я ей прихожусь. Ей все время мнится, что я ее взбалмошная кузина, живущая за тридевять земель.
Сентиментальная дурочка не догадывается, что я подтолкну ее к костру.
Я завяжу ее глаза серебристой шелковой лентой, я бы выбрала алую, но эта скромница не выносит ярких тонов. Я скажу ей:
- Милая, не бойся любить огонь. Огонь будет обнимать тебя руками всех самых страстных мужчин, язычки пламени будут ласкать твои ступни и ноги, поднимаясь все выше и выше. Они поцелуют тебя в сердцевину цветка. Целую вечность ты томила его холодом, ветрами, проливным дождем и искристым снегом. Ты томила его ненужным ожиданием. Нет ничего на свете хуже ожидания.
Снегурочка не верит в мою сказку, не признает мою быль. Она молится далеким северным богам с угрюмыми лицами. По-детски трогательно шепчет слова, смысл которых сама не понимает. Она плачет. Ох, как она плачет! Моя замученная безверием сестрица. Как бесполезно ее красота растрачивается на отдельные гримасы, всхлипы, стенания. Это уже не лицо молодой хорошенькой женщины, это сморщенная мордочка цирковой мартышки.
- Поплачь, милая, поплачь! – говорю я, и крепче завязываю морской узел на ее шее.
- За что ты так со мной? – всхлипывает Снегурочка. – Ты же была мне как сестра.
- Я знаю, крошка, – кусаю я в бледные губы. Даже кровь у нее безвкусная, как дистиллированная вода. Я надавливаю челюстями сильнее, она лишь охает. Я отрываюсь от ожившего рта, расстегиваю деревянные пуговицы шубки, забираюсь внутрь холщового грубого платья.
«Совсем девочка», — думаю я. Снегурочка вздрагивает, сжимается в крошечные ледяные комочки. Постепенно она привыкает к моим пальцам. Бугристые ледяные комочки оттаивают. Я накрываю их ладонями, прячу пугливых зверьков в своем укрытии. Я собираю росу их страданий. Отщипываю, надкусываю, царапаю все ее незрелости. Соскабливаю зимнюю шелуху, толстую корку «нельзя — можно». Если она слишком упирается – получает пощечину. Мои правила просты – я не люблю, когда мне возражают. Она больше не сводит свои колени, только лишь побелевшие пальчики продолжают теребить невидимую ниточку.
Небо меняет краски. Я щелкаю зажигалкой, вспушиваю солому и прислушиваюсь к потрескиванию травинок. Пахнет пряными отголосками лета.
- Спрячь меня от огня, — едва слышно шепчет Снегурочка. Но как бы она ни просила, как бы ни притворялась — ей меня не обмануть. По-настоящему Снегурочке не больно: пламя еще не сделало ее своей.
- Гори-гори ясно, чтобы не погасло!
Маки расцветают, головки тянутся ввысь. Налитые, красные, сладкие.
Золотые медальоны рассыпаются на сотни тысяч искорок и звуков. Скачущие маленькие солнца кружатся в хороводе, пощелкивают кастаньетами, протяжно стонут гуцульской трембитой, позвякивают бубенцами, силой моего вдоха оживают варганом, угрюмо басят медными трубами, плачут бамбуковой флейтой.
Пламя целует Снегурочку везде и без разбору, оставляя багряные засосы, отметины зубов на сухой, как береста коже. Впивается в искусанные мною губы. И наконец-то забирается внутрь спящего зимой бутона. В самую сердцевину тщедушного аленького цветочка. Коротка и прекрасна жизнь этого цветка. Всего несколько мгновений он купается в огненной магме, шелестит обгоревшими до черноты листьями, звенит натянутой струною стеблями, бросая крошечные крупицы семян и роняя скупую влажность сожалений. Гибнет, так до конца и не распустившись.
Сломленной булавкою бабочкой замирает Снегурочка, искристые пластины айсберга тают и уходят куда-то вглубь. Пламя разгорается сильнее. Едкий дым щекочет мои ноздри. Я щурюсь от разлитого солнца, неразбавленной синевы неба. Одной из этих прозрачных невесомостей стала и моя Снегурочка. Серым пеплом срываются редкие снежинки. Я смотрю на календарь — уже почти конец марта. Я слишком долго ждала весну.