Голем : Что-то в крови

* * *
Выключив магнитолу, Карнаухов полез наружу.
Огляделся лениво: в глубине проезда – Зойкин ларёк. Мерцают тени, товар Зойка проверяет, пересменку готовит. Из парикмахерской выперлись две толстушки в бигудях – похоже, причёска всё же портит фигуру… а вот и пассажиры! Нехорошо они торопятся от Сбербанка, решил Карнаухов, собранно и с мешками. Надо бы беготню эту пресечь, но в Сущёвке легче связаться со спутником связи, чем с участковым. Впрочем, решение уже было принято. До такси оставалось метра четыре, когда бежавший впереди толстяк споткнулся и замер. Словно налетел на витрину.
Сзади, из темноты, окрикнули:
– Ну, Жирдяй, береги шулята! Не зря кассир ногами сучила.
– Глохни! Где машина? Это наша машина?!

Грабители заегозили, заозирались по сторонам.
Толстушки у парикмахерской уставились на них, позабыв про сигареты в оттопыренных пальчиках. Ловко, по-молодецки свистнул поезд на переезде. Мешки из полевого брезента сломанными грибами зарылись в снег, ожидая возвращения в сущёвскую сберкассу, умиротворённую предстоящей раздачей пенсий. Возвращение под сень «логана», бельмом торчавшего на обочине, омрачилось громадным псом или волком, рассевшимся возле передней дверцы. Литой зверюга – килограмм на сорок, прикинул Жирдяй.
Графитово-чёрный, но кончики ушей белые, словно молоком измазаны… и крохотный белый галстук. Ишь, пасть развалил, гадёныш.
И язык свесил, будто смеётся.
Тревожно стало и вполне очевидно: с табашем в машину не пустят.
– Фью-фью-ю! Собачка, собачка, – голосом Бомбы из милитари-буфф «ДМБ» подозвал Жирдяй. Неубедительно кликнул, сродни прообразу.
– Р-рр… хр-ррр!!! – среагировал пёс.
И прыгнул к развернувшему тыл Жирдяю.

Почуяв острую боль, грабитель тут же оросил трусы-«боксёры», купленные по случаю планируемого похода к Люсе. Люся встречала не по одёжке, провожала не по уму – будучи девушкой современной, признавала лишь рыночные отношения, выраженные в твёрдой валюте. Но праздник жизни не задался. Нанеся укус, пёс бросился на спину Жирдяю, словно игривый пасынок, и опрокинул толстяка в грязный снег. Жирдяй зарылся лицом поглубже и замер, уступив командному рыку. Такие собаки шутить не любят.
Второй грабитель, по кличке Крахмал, тоненько взвизгнул и отступил.
Закричал, спохватившись – ну, я же мужчина: какого чёрта!!

Шевельнём-ка шерстью на загривке, подумал пёс.
И добродушно оскалил акульей остроты восприятие. Крахмал, стеная от ужаса, бросился в объятья набежавшего дяди-Славы, охранника из Сбербанка, снабжённого булькающей рацией и бутербродами в кобуре. В общем, деньги уцелели, все выжили – а что же пёс? Укрылся за машиной, прижался к дверце – и когда вокруг стало тихо, с заснеженной обочины поднялся человек, начисто лишённый одежды и обуви. Водитель Карнаухов, довольно хмыкнув, отряхнулся, подцепил ногами ботинки и сел за руль.
На площади у вокзала Ваня опустил спинку водительского кресла и тут же приоделся, привычно и быстро.
Пробежал по снегу, торопливо заметая следы, московский скорый, и на платформе осталась женщина в бежевом плаще с жёлтым бантом вместо шарфа.
– Садитесь, я отвезу! – сказал Ваня, обнаружив, что сжимает в руке выкидной поручень бордового дамского чемодана типа «перекати-поле». И подумал, замерев и вглядываясь в невесомый профиль приезжей: пропал я, братцы… совсем пропал!

Сержанта школы ФСБ Ваню Карнаухова около года готовили к единоборству с агентами мирового глобализма.
Изрядно готовили: однажды, под видом журналиста Колина Стоппарда, Иван неделю провёл в пылающем, как головешка, Судане, собирая данные о господствующих на местном рынке оружейных трендах.
Но вскоре всё изменилось: в школе появились микробиологи из секретной лаборатории, и плечистого, скуластого паренька из российской глубинки отправили в дебри генной инженерии.
Пройдя частокол шприцов и анализов, Ваня Карнаухов двинул в супер-солдаты, то есть подвергся частичной замене генома с приобретением навыков многочасового боя без устали, развития повышенного зрения, слуха, чутья – вплоть до уровня тепловизоров и приборов ночного видения, обретя попутно мгновенную соображалку и нечувствительность к ранениям. Однако в ходе выучки крестьянский организм дал непредвиденный сбой. С некоторых пор у сержанта Карнаухова вошло в привычку по ночам превращаться в чёрного пса или волка. К неудовольствию врачей, микробиологов и военных, генно-модифицированный, как соя в докторской колбасе, Иван вместо супер-солдата превратился в оборотня-вервольфа. После того, как Ваня в зверином облике до смерти напугал уборщицу тётю Клаву, демонстративно пописав ночью в её ведёрко… во всех извращённых формах изнасиловал лазаретную шавку Голду… проведя разведку боем, довёл потери местной лопоухой братвы, скапливаемой для экспериментов, до уровня царя Леонида и его спартанцев, сержанта Карнаухова без лишней помпы списали с боевого расчёта. Выдали служивому негрузный пенсион, поблагодарили за ратный подвиг и попрощались, взяв соответствующую подписку в надежде, что прочее рассосётся.
Увы… вернувшись на крайне малую историческую родину, Ваня вложил, или, скорее, сбросил свой пенсион в «логан», обратясь из инвалида в кустаря-одиночку с мотором, однако новообретённых замашек не бросил. Теперь посмотрим, как нежелание расстаться с гибельным прошлым столкнуло Ваню с непредсказуемыми последствиями.

Приезжую звали Виктория – или Витя, как прозвал её Карнаухов, а мы будем кликать Викой, но обернулась данная Виктория полным Ваниным поражением.
Из Москвы погнала её в Сущёвку какая-то временная необходимость, совершеннейшая мелочь и неурядица. Слушая досадливую женскую речь, Ваня дважды проскочил требуемый палисадник Викиной родни и опомнился только, когда ему сказали рассерженно: хватит – вы что, дороги на Калачёва не знаете?! Обдумывая услышанное, Ваня по каким-то неуловимым признакам догадался, что дело было в гневе сановной дамы, уличившей мужа в измене. Муж был человек пожилой, влиятельный и неглупый, но Вика уцепила его всерьёз – и вот однажды явились к ней плечистые, молодые менеджеры, не пугали и не били, но настоятельно присоветовали на полгода исчезнуть. Великодержавный сластолюбец не разыскивал, лишь простился коротенькой эсэмэской.

С появлением Вики жизнь Карнаухова закипела.
Снедаемый желанием выказать себя, рыцарь в звериной шкуре даже поднял с лёжки зайца, собственноручно, если так можно выразиться, затравил и освежевал его… и что же? Вика капризно пожаловалась, что мясо доставленного Ваней кролика жестковато и явно переморожено. Ваня задумался, не примерзал ли заяц к собственной лёжке – но это выглядело нелепым. Впрочем, однажды вечером всё объяснилось.

По обыкновению, Ваня около восьми часов вечера примчался на Калачёвку с пучком замаринованных роз, надёрганных в привокзальном цветочном киоске из выставочного букета.
– По-ой, моя гитара! Звонкая моя-а… – орал чей-то перекошенный бас из Викиного окна.
Приблизившись, Ваня с отвращением разглядел за столом усатую физиономию местного воеводы, мэра Сущёвки Родиона Глафицына. Родион Захарыч, роняя пьяные слюни, прижимал к себе не менее пьяную Вику, услаждая ей слух руладами псевдо-цыганского репертуара. Вика выглядела вполне готовой к употреблению, и у Вани зачесались кулаки разогнать мещанскую сволоту… но, сделав пару заказных визитов, он одумался и замыслил нечто коварное.

Достать в аптеке шприц, физраствор для капельниц или хлороформ – проблема разве что для горожан, обученных козырять рецептами и прочими фантиками. Провинция – дело иное: Ваню в аптеке знали. Молоденькая, но усатая провизорша Женя питала на Ванин счёт некоторые иллюзии, каковые Ваня стряхивать не пытался, беззастенчиво пользуясь, кроме двух-трёх других вариантов, Жениной благосклонностью. Нехорошо, конечно, да кто ж из нас без греха?! Зажав коробочку со шприцом и медикаментами, Ваня осторожно пробрался в Викину спальню, что для его спецнавыков не составляло труда. Полюбовался точёным профилем, искоса глянул на нежные бёдра, обёрнутые в розовую ночнушку… но всё-таки одёрнул себя и приступил к работе. Вначале Ваня обезопасился, прижав ко рту Вики платочек, обрызганный хлороформом: из спокойного сна Вика обратилась в беспамятство. Затем, надломив кончик ампулы физраствора, смешал половину дозы с собственной кровью и ввёл эту смесь в Викину вену. Вика простонала, но не проснулась. Ваня посидел над ней, прижав к месту укола ватку, смоченную в духах, найденных тут же, на тумбочке, и растворился в ночи.

Не прошло и двух суток, как в палисаднике дома на Калачёвке Иван, несущий на сей раз стражу в зверином облике, обнаружил грациозную белую псинку, боязливо крадущуюся меж сугробов. Он с рыком перемахнул через ограду, ударил псинку плечом и, покусывая-подталкивая, погнал к лесу.
В чаще леса отыскалась полянка, на которой самочка, задрожав всем телом, обратилась в нагую, трясущуюся от мороза и страха Вику:
– Это ты со мной сделал?
– Нет, – отвечал Иван. – Это ты со мной сделала!
Парочка вновь приняла зверский облик, и Вика кинулась на Ивана.
Они покатились кубарем, рыча и чихая шерстью. Но тут кусты шевельнулись, и на полянку вышла целая свора настоящих лесных волков. Грянул бой, в котором Иван, напрягая все силы, побеждал одного самца за другим… но что-то вдруг кольнуло его в груди, и, обернувшись, он заметил, что Вика уходит в чащу, ласково покусывая за плечи, целуя в морду старого, заматеревшего вожака, с которым Ване и цацкаться долго бы не пришлось.
Звёзды, звёзды… что же вы, падлы, взвыл Иван, подняв к небу острую морду и навсегда прощаясь с человечьим отродьем. Разве не вели вы доселе по правильному звериному следу? Разве отказала мне боевая хватка, белый клык или острый разум?
Незачем перечить судьбе, отвечали звёзды.
Будь ты сто раз удачлив, человек или волк – есть что-то внутри тебя, не дающее ни забвения, ни покоя. То, что мешает изменённому сознанию жить в неизвестном будущем.
Что-то в крови.