чалдон : ПОСЫЛЬНЫЙ

Снилась родина маленьким домом. В зеленом бескрайнем саду. Вероятно, весна, но уже отцвело, и листья свежи — без следа пыльных бурь и за ними дождя, без летнего солнца и засухи с ним — клейка кожица их. Деревья еще молоды, но уже разрослись, окружая с детской книжки срисованный словно, белый маленький дом. Он в таком и не жил никогда. И с шелестом листьев еще тишина. И свобода — с ветром запах прозрачный ее.
И голос, настойчивый, нудный:
- Ты посыльный к майору Гладко? — бесконечный почти.
Ответил он: «Да».
- Дежурный по полку вызывает.
Он поднялся, оделся, пошел, и дежурного видел за длинным столом, пока не почувствовал — снова трясут за плечо.
Теперь он проснулся.
Казарменный длинный, серой краской окрашенный до потолка коридор освещался единственной лампой ночной, и даже свет ее тусклый больно резал глаза. Дежурный сидел за столом:
- Доложите майору, боец: боеготовность номер один.
И в спину добавил еще:
- Только бегом у меня. На гражданке доспишь.
«Я уж досплю», — и не думал бежать.
Горы темнели вдали. Светлыми станут к утру, как хрусталь. Он шел, просыпаясь, и воздух прохладный ему помогал.
Запах сухой, не покрытой росою травы поднимался с земли. И земля не остыла еще после жаркого дня. Бархатистыми крыльями мыши в полете шуршали вокруг. По шоссе, огибающему заброшенный старый карьер, пустынному шел. Майора жалел, сам проснувшись совсем.
Через двадцать минут он дошел и в знакомую дверь позвонил. Долго ждал, но уже не звонил в другой раз, ожидая, пока сонный майор отворит.
Из темного вышел подъезда в такую же точь темноту: с гор темные тучи спустились. Закрыли все звезды. Полет прекратили мышиный. Глухо каплями толстыми бились о землю сухую.
Шоссе покрывалось темнеющей влагой блестящей. Сам промокал все сильней и думал недолго, свернув напрямик — через старый, заброшенный и в свете дневном незнакомый карьер.
По ровной и твердой, еще не раскисшей грунтовой дороге бежал. Затем впереди различил неширокий провал и прыгнул с разбега. При толчке соскользнула нога. В коротком полете уже понимал — не допрыгнул, и грудью ударился о стену провала.
Скользя вниз по прямой, руками за край зацепиться успел и повис, прилипнув к стене. Дождь падал отвесно, параллельно висящему телу, и стекал по нему.
Так висел, привыкая. Подтянуться пытался затем, но земля осыпалась. Нашарил носком сапога податливый камень и замер, столкнув его вниз — считать глубину. Не услышал паденья его.
Закончился дождь. Словно выполнил все, что хотел. И тучи, наверно, ушли: посмотреть он не мог, — прижавшись вплотную к стене только чувствовал глинистый запах, прохладный и влажный, ее. «Как нелепо, — он думал, — уже год отслужил».
Выбраться способов было немного: в податливой глинистой стенке провала он выбил ступеньку носком сапога. Уперся ногою в нее. Напрягся и прыгнул — вверх и вперед. Успел он увидеть кустарник, растущий вблизи, и, выкинув руку, вцепился в него.
Вздохнул облегченно. На руках подтянулся и локтями уперся почти, когда вырвался с корнем кустарник из влажной земли и стремительно вниз соскользнул, он за грязь и траву, и скользкие камни цепляясь и ногти ломая о них, сгребая с поверхности все за собой в глубину, и все это падало вниз — без малейшего звука, и: «Какая же там глубина?!», — он подумал.
В ненавистную стенку уткнувшись, все так же висел. Только пальцы — немели, а время сжималось за ними. Телом чувствовал пропасть такой глубины, что выпрыгнет сердце, пока долетишь до земли.
Он выбил ступеньку одну, а следом вторую. «Выберусь если, — подумал, — то брошу курить. И домой напишу. Два раза в неделю буду писать». Упершись ногами в ступени мгновенье еще отдохнул, готовясь к, быть может, последнему в жизни броску, и рванулся, на выдохе, вверх.
Грудью шлепнулся в грязь и лежал на земле, а над пропастью ноги висели. Отдохнул и отполз.
В казарме все спали: дежурный, дневальный. Светало. Он разделся и лег, и поспал два часа — до подъема.
Все зарядкой занимались пока, он почистил одежду и прохлопал ее. И на завтрак со всеми — он и есть не хотел — не пошел, а отправился, посыльного карточку взяв, искать тот провал.
Нашел без труда. К самому краю его подошел. Заглянул в глубину.
Это был ров глубиной метра два или два с половиной. Дно его поросло пышной мягкой травой, и, когда он висел, то ногами, наверно, почти что касался ее, но не мог разглядеть в темноте. Он еще постоял, сбросил камень на дно, совершенно беззвучно упавший, закурил и пошел.
Написал он домой через месяц.
1993