Голем : Утренний сон г-на Поприщина*

* * *
Ха, ха, ха, наконец-то!
Минул сорок девятый год с рождества моего.
Час пробил, настало время исполнить предначертанное. В седьмой раз обновилась кровь новоявленного Мессии, дыхание моё испепеляет и жжёт. На закате прожитых дней, когда сонные гости едут с ярмарки – я, отвергая жертву смирения, восстаю из праха и возвращаюсь к своему Создателю. К Богу? Зачем мне к Богу?
Он ещё не готов к такой встрече.
Можете наложить на себя руки, тетери и неудачники – я буду Гоголь! не просто Гоголь – я буду Гоголь со значением.
Майский день, именины сердца-с (тссссссс).

Слушайте же!
Возжелалось мне перенести Россию в тепло, поближе к Италии, родной и близкой Отцу моему единосущному Гоголю, Гоголю-пер…
В самое голенище хромового… нет, хромированного сапога!
Пора, пора потеснить барственных италийцев с благодатного Севера к удушающему, знойному Югу. Нечего тут. Отправить всех на Сицилию, в край ржавых пустошей и дрянных виноградников! Умножая умножу славу Моисееву – разве не затем вызвал меня из бездны говорливый Дух изящной словесности? Исполнившись чудной силы Его таланта – а ведь и я, и я столь же талантлив, сколь Создатель мой Гоголь – малые и большие города России, сибирские поселения и убогие шахтовые местечки, деревеньки и целые волости собрались в одночасье и пошли следом, следом, следом за моей… нет, не триумфальной колесницей, а убогой, неказистой повозкой. К чему триумф, спрошу я вас, когда переполняют дух страдания народные?!

Где же будет Россия, спросите вы?
Помолчите лучше. Россия будет там, где будет сало с луком, скверная водка, огурцы солёные, а рядом с ними, держа стаканы и вилки — и прочий народ российский. Подобно гаммельнскому крысолову, сведу я прежде остальных детей и стариков. За ними с плачем повлекутся мамки и тётки. Следом, допивая с руганью остатки сивухи, снимутся с насиженной грязи отцы и дядья, сыновья-племянники и прочая мелюзга. На место брошенных жилищ с гортанными криками хлынут орды желтолицых особей в синих робах. Зарастут гнилой коростой лачуг сибирские пустоши и столичные мостовые… Сгустится воздух, и грянет новый пир во время чумы.
Грянет, да поздно – вдалеке уже стучат колеса богоизбранного народа.

Но не все уместятся на дне повозки моей.
Нет, не все! Дух лукавого Петра, воплощённый богоданной властью, останется здесь: он учнёт биться за процветание Новой России! На берегу Киммерийского моря поставим, как памятник ушедшему населению России, газонефтяной бомбер — огромный Резервуар. Встанет к нему в очередь с пустыми вёдрами оголодавшая, злая и смёрзшаяся Европа. Со всех сторон, от нефтяных и газовых месторождений, к Резервуару потянутся трубы, и в конце каждой – рычаг с насосом. К каждому насосу пристёгнут наручниками маленький кремлёвский чиновник, плутократ и протобестия.
Веселей гляди, бедолага!
Далее на трубах усядется чиновничья дребедень – городничие, мэры, градоначальники… тридцать пять тысяч всяких градоначальников!
Я вижу застёгнутого в свежий серый халат сияющего Премьера – он водит указкой, объясняя трем медсёстрам и двум врачам, сколько надо продать нефти и газа, чтобы достроить детям и старикам полевой госпиталь.
Дети в дороге болеют, но времени нет: идём-идём мы далее – недалеко Италия. Каково! ещё стихами изъясняться могу.

К чёрту стихи, скажете вы: а море?
Моря я не боюсь. Что человеку море? Ковчег, гондола, воздушный шар – всё равно. Не видели разве, через какой ров провёл нас русский народ? И Бог не сжалился над ним, не привёл Моисея-утешителя. Кажется, вышли изо рва – и что же? перед глазами тянутся всё те же пустоши. И строим, строим скверные дома и дороги, а позади кривляется власть и разрушает построенное. Вы усомнились – нет-нет, я вижу, что усомнились: а подлинно ли тут Гоголь? Так вот вам!
Читайте же с новой строки.

Страшно закричал мертвец и уже хотел было вонзить в парубка жёлтые, длинные зубы свои, как вдруг неизъяснимый покой сошёл на украинскую землю. Россыпью звёзд лёг по небу Чумацкий Шлях – и, плача крепкою казацкой слезой, старый Перебийнос, да Явтух Сиромаха, да Чумаченко, да Нетудыхата, да другой Чумаченко, да и весь Незамайковский курень вдруг обнялись, свились в клубок и, славя запорожское лыцарство, покатились так далеко, что более никогда уже не возвращались...

А? Каково? Желаете ещё доказательств?
Нет-нет, я вижу – вы сократились в своём упорстве.
Устыдитесь же, скудоумцы. Блажен, кто не видал, да уверовал.
Впрочем, оставим это. Истинно, истинно говорю вам: не возьму с собой я в землю обетованную эти рыбьи, обглоданные кости, загнутые кверху, с грудой вовремя не выброшенной, переливающейся перламутром требухи. Да-да, я говорю о Петербурге – пусть себе остывает в зыбких чухонских топях. Не возьму с собой и Москву, эту перекормленную купчиху, пыхтящую от коммерц-энтузиазма на продавленном ложе, с огромным телом о трёх кольцах, семи холмах и пятнадцати выбоинах. Впопыхах наведённый глянец так и не отбил амбре промежности и подмышек. Мне нужна новая столица!
Мы идём к вам, новый Вавилон, разрушая по дороге старые стены.
Не надо бежать, Европа… но стоит вовремя посторониться.

* * * * * * * * * * * *
*Титулярный советник Аксентий Иванович Поприщин, напомню для непосвящённых – персонаж повести Гоголя «Записки сумасшедшего».