hemof : Ты тенью была на стене

“ — Сказали мне, что эта дорога меня приведет к океану смерти, и я с полпути повернул обратно. С тех пор все тянутся передо мною кривые глухие окольные тропы".
А.Стругацкий.Б.Стругацкий.
За миллиард лет до конца света.


Фёдоров зубами сорвал офольгованную пробку с бутылки водки. Ветер, чуть шелестя, прошёлся по густым зарослям зелёных кустов. Весело булькнула в гранёные стаканы прозрачная жидкость. На стоящей в кустах мощной чугунной лавке сидели: Кириллов и Симоненко Денис, рядом, на лежащем шлакоблоке, примостился Фёдоров.
- Ну чё, пацаны, будьмо. – Фёдоров звякнул стаканом о бутылку.
- Я пить не буду, — сморщился Кириллов.
- А тебя никто и не заставляет.
Они вдвоём с Симоненко, почти одновременно, опрокинули в горло обжигающее питьё. На Фёдорова неожиданно накатила тошнота. Судорожно глотнув, он с трудом подавил бешеное желание рыгануть тут же в кусты. Сплюнул на землю длинную тягучую слюну.
- Ты чё побледнел? – спросил его Симоненко.
- Ничё, всё нормально, — отмахнулся Фёдоров.
Закусывали яблоками, большими, краснобокими, сочными яблоками. Фёдоров задумчиво поигрывал коробком спичек, перекатывая его в левой ладони.
- Ты чё, разбогател, Фёдор? – нарушил тишину Симоненко.
- С чего ты взял?
- А чё ж ты нас тут, просто так водкой поишь?
- А что, для того чтобы взять пузырь и выпить с друзьями, обязательно надо быть богатым?
- Нет.
- Конечно, нет. – Фёдоров вытряхнул из пачки «Bond» пару сигарет и протянул одну Симоненко. – Просто я шёл мимо больницы и подумал, что тут обязательно кто-нибудь из гемофиликов загорает, дай, думаю, зайду, выпью с пацанами. Тем более, бабки есть, время свободного – валом.
- А откуда у тебя деньги? – спросил Кириллов, быстро пережёвывая яблоко. – Ты же не работаешь нигде.
- Да какая разница, — отмахнулся Фёдоров. – Деньги – это такая штука, как мёд, вот он есть – и вот его нет.
Симоненко затянулся сигаретным дымом и медленно выпустил густое белое облако.
- «Bond» первый раз в жизни курю. Сколько он стоит? – спросил он у Фёдорова.
- Полтора рубля.
- Нифига себе. И ничего в нём особенного нет.
Фёдоров налил ещё по полстакана. Пить не было никакого желания.
«Какого чёрта? Кто тебя заставляет бухать?» — мелькнуло в голове.
- Может, ты тоже вмажешь? – спросил он Кириллова.
- Не-е. – Тот испуганно замотал головой. – Я, как выпью, так у меня сразу суставы опухать начинают.
- А ты чё, ещё и пил когда-то? – засмеялся Симоненко.
- Пару раз пробовал.
Услышав это, захохотал и Фёдоров. Разбрызгиваясь, плескалась в стакане водка. Проходящая по дорожке мимо кустов женщина в больничном халате удивлённо повернула голову в их сторону. Фёдоров смеялся неестественно громко. Он чувствовал, что смех ненормален, смех был нужен, чтобы подавить внутреннее напряжение, накопленное за последние дни. Выпили ещё по одной. Довольный Симоненко откинулся на лавочке, сыто жмурясь на солнце.
- Как там, у брата дела? – спросил его Фёдоров, имея в виду Владика.
- Нормально. Жениться собирается.
- Да ну. На ком?
- Работала здесь в гематологии одно время Жанна, санитаркой, чёрненькая такая.
Фёдоров напряг память, пытаясь вспомнить, о ком он говорит. В голове всплывало нечто безликое.
- Это грудастая такая, что ли?
Симоненко хихикнул:
- Ну да, грудь у неё ничего.
- А жить где будут?
- Пока у нас.
Фёдоров кивнул. Разлил оставшуюся водку по стаканам.
- Давай, Денис. За ваше скорейшее выздоровление.
Симоненко выпил, крякнул, занюхав рукавом, затем медленно перевёл дух.
- Фу-у, аж в животе запекло.
Фёдорова опять замутило. Не имея больше сил сдерживаться, он метнулся в кусты и натужно проблевался, ощущая спазмы выворачивающие до боли сжатые внутренности. Постояв некоторое время в согнутом положении, Фёдоров вытер набежавшие слёзы, высморкался и вернулся к лавке.
- Совсем хреново, да? – спросил его Симоненко.
- Бывало и хуже.
- Зачем надо так пить, чтобы тут же рвать, — недоумённо произнёс Кириллов.
Фёдоров молча закурил. Тошнота прошла. Приятно раскатилась по телу слабость. Ветер легонько шевелил светлые волосы.
- У тебя, как со здоровьем, руки-ноги не болят? – спросил Симоненко.
- Нормально. Нихера у меня не болит. Не чувствую я ничего.
- Как ты умудряешься? – пожал плечами Симоненко. – Так бухать, нигде не работать, лазить, где попало, и почти не болеть. На тебя смотришь – и в жизни не скажешь, что ты гемофилик.
Фёдоров улыбнулся. Сплюнул на землю, пытаясь попасть в большого рыжего муравья.
- Пьяного бог бережёт.
- До поры до времени, — буркнул Кириллов. – Вон Алик Иванов умер, тоже пил каждый день.
- Какой Алик? – Фёдоров плюнул ещё раз. Муравей глубоко завяз в слюне, отчаянно барахтая лапками.
- Ты чё, не помнишь его? Тоже болел гемофилией. Недавно, примерно месяц назад, побили его по пьянке. Он тут, в больнице, дня через три и скончался.
- Это тот, лет двадцать пять ему? – удивлённо спросил Фёдоров.
- Да, да, да, что-то отбили ему внутри. Так с кровати и не смог подняться.
- Вот это да. – Фёдоров нервно сжал пальцы. – Помню я его. Мы с ним пару раз лежали вместе.
- Да, Фёдор, такие дела, — грустно сказал Симоненко. – Я его тоже хорошо знал. Был человек – и нету.
Тяжело повисло молчание. Муравей наконец-то выбрался из слюны и быстрее бросился бежать от этого места. Кириллов снова захрустел яблочком.
- Может ещё бутылочку взять? – тихо сказал Фёдоров.
- Ты, чё погнал, что ли? — Симоненко мотнул головой. – Хочешь, чтобы меня пьяного в больнице заловили.
- Да не бойся ты. Дёрнем ещё по соточке и хватит. Помянем Алика.
- Не хочу. Я и так уже пьяный.
Фёдоров пожал плечами:
- Ну, как хочешь. Я хотел просто помянуть и всё.
- Не надо, мне хватит. Ты же меры не знаешь, Фёдор. Для тебя был бы только повод. Мы Алика помянем, потом Наташку, потом кого-нибудь ещё, а потом я с больной ногой и до палаты добраться не смогу.
Фёдоров машинально ковырялся спичкой в зубах. Что-то было не так. Сказанная фраза скользнула, чем-то ненормальным оцарапав слух.
- Чё-чё?
- Что?
- Чё-то ты там про поминки говорил.
- Я говорю, с тобой многих поминать можно, пока с ног не свалишься.
Фёдоров выплюнул спичку. Внутри нарастало ещё не осознанное беспокойство.
- Кого ты говорил поминать?
- Ты чё, доклепаться решил? – Симоненко раздражённо встал со скамейки. – Пошли в палату, Кирилл, обед скоро.
- Подожди, подожди. – Фёдоров схватил его за руку. – Какую ты Наташку упомянул?
- Подиеву Наташку. – Симоненко снова сел. – А ты чё, не знал? Она ещё в апреле умерла. Как раз ей восемнадцать лет исполнилось, и где-то через недельку она умерла.
- Ты же с ней, вроде бы, встречался, да? – спросил Кириллов.
- Тяжело умирала, — продолжал Симоненко. – Плакала, мучилась сильно. Всё время повторяла, что не хочется умирать.
Фёдоров молчал. Внутри начал нарастать жар, поднимающийся до самой макушки. Пальцы нервно мяли спичечный коробок.
Симоненко участливо положил руку ему на плечо:
- Не переживай, Серёга, она по любому умерла бы, у неё лейкоз крови был.
- А говорили анемия. – Он не узнал свой голос, внезапно ставший сухим и надтреснутым.
- Кто ж больному скажет, что у него рак.
- Ладно, пошли, — поднялся Кириллов, — а то, и правда, на обед опоздаем.
- Ну, давай, Фёдор. – Симоненко похлопал его по руке. – Не расстраивайся. Заходи почаще. В следующий раз всех помянем.
Фёдоров кивнул. Симоненко с Кирилловым пошли в отделение.
Сколько он просидел, тупо глядя на заплёванную землю? Кто знает. В горле намертво застрял горький комок, который невозможно было сглотнуть. Сильно щипало глаза. Захотелось плакать по-детски, навзрыд, глотая солёные слёзы. Внутри всё сгруппировалось в одну чёрную точку. Снова несколько раз сильно и быстро стукнуло сердце.
«Я даже не могу понять, любил ли я её? Не знаю. Почему ж так тяжело, блин, а? Почему выть-то так хочется?"
У него было ощущение, как будто кто-то включил паузу.
Фёдоров сидел, глядя в одну точку на земле, и медленно покачивался.
«Что ж такое-то? Неправильно всё это. Не так всё должно было быть».
Долгая-долгая пауза.
Он застонал, скорее даже заскулил, тихий такой жалобный скулёж. Пересохшее горло судорожно пыталось проглотить проклятый комок. Прошло очень много времени. Наверное, целая вечность. Постепенно перестали дрожать конечности. Появилась изнуряющая головная боль. Фёдоров встал, засунул руки в карманы брюк. Пальцы нащупали мятые бумажные деньги.
Надо было куда-то идти. Только он не мог понять куда. Вокруг всё было чужое: лица, проблемы. Фёдоров в который раз почувствовал, что вокруг него нет друзей, или это он не мог стать ничьим другом. От всего этого ещё сильнее начала болеть голова. Надо было срочно куда-то идти.
Он долго бродил по улицам города с отсутствующим лицом, засунув руки в карманы. Не было сил, не было желаний, только тупая потребность в каких либо действиях. Машинально Фёдоров встал в очередь в винно-водочный магазин. Кто-то толкнул его в бок, кто-то, что-то сказал; он никак не реагировал. Подойдя к прилавку, Фёдоров взял две бутылки водки и встал, не зная, что делать дальше.
- Слышь, давай, проходи, не мешай!
Его толкнули в спину. Выйдя из магазина, он сел на каменную ступеньку, поставив водку у ног. Припекало летнее солнце, на асфальте в пыли барахтались воробьи.
И всё так же сознание его замерло на паузе, которую словно забыли снять.
Время подошло к закрытию магазина. Водка, всё так же сиротливо, стояла у ног.
- Слышь, землячок. – Его тронул за руку неказистый мужичок лет тридцати. – Слышь, налей сто грамм похмелиться, а то трубы горят, мочи нет.
Фёдоров глянул на мужика. Мятый куцый пиджак, недельная щетина на морщинистом лице.
- Стакан найди.
- Стакан? А, это я мигом.
Мужичок исчез, чтобы через секунду появиться уже вдвоём с толстым помятым приятелем.
- Ну чё, пошли во дворик зайдём? – Мужичок суетливо бегал глазами по сторонам. – Это, Жорик, друган мой. Я, Петро, а тебя как звать?
Фёдоров пропустил вопрос мимо ушей.
- Давай стакан.
- На. – Толстый вытащил из кармана мутный гранёный стакан. – Ты чё, хочешь прямо здесь пить?
Фёдоров сорвал зубами пробку и перевернул бутылку в стакан. Руки снова дрожали мелкой противной дрожью. Наполнив стакан до краёв, он быстро, большими глотками выпил его до дна.
- Э, ты чё, кент? – толкнул его толстый. – Тебе хреново не будет, такими дозами пить?
- На, закуси хоть. – Петро протягивал кусок хлеба с колбасой.
Фёдоров взял хлеб и, передав бутылку толстому, начал медленно жевать. Горло и желудок нестерпимо палило огнём. Снова затошнило с прежней силой. Петро с Жориком быстро прикончили бутылку и, довольные, тоже закусывали чёрным хлебом. Фёдоров откупорил вторую поллитровку и снова налил себе полный стакан.
- Э, слышь, малой, ты чё, свалиться тут хочешь? – негромко сказал Петро.
- Не лезь ко мне.
Фёдоров выпил второй стакан и с трудом перевёл дыхание. По голове, как будто мощно шарахнули дубиной. Всё поплыло перед глазами, качаясь в каком-то прерывающемся ритме.
- Э, пацан, ты чё, отъехал уже?
Слова доносились откуда-то издалека.
«А чайки стонут и кричат на берегу…»
Фёдоров вытащил из кармана смятый червонец и сунул его толстому:
- На, ещё вмажешь.
С трудом, встав с каменной ступеньки, Фёдоров, шатаясь, пошёл прочь от магазина. Дальше мозг его был не в состоянии собрать в одно целое разбитую картину того вечера. Мимо проносились улицы, дома, деревья: всё в бешеном ритме пьяной истерии. Последним воспоминанием была набережная реки. Чугунные перила набережной. Бесконечные падения на зелёной траве.
Очнулся он, когда уже было совершенно темно. Только сверху от набережной падал рассеянный жёлтый свет от фонаря. Голова раскалывалась на части от нестерпимой боли. Откуда-то слева доносился тихий плеск речной воды. Фёдоров с трудом встал на ноги с травы, на которой он спал.
«Наверное, я через перила с набережной упал и по траве к реке скатился», — механически, без всяких эмоций, отметил он про себя и медленно побрёл к ступенькам лестницы, выходящей на мост.
Каждая косточка тела с болью отзывалась при ходьбе. Выйдя на мост, Фёдоров некоторое время смотрел через перила на тёмную тяжёлую воду реки.
Мир твой во мне или боль.
Тихий шёпот души.
Где ты, моя любовь?..
Фёдоров плюнул в воду. Плевок растворился в пустоте. Оттолкнувшись от перил, он медленно побрёл к трамвайной остановке.
Трамвай появился минут через десять. Фёдоров доехал на нём до вокзала.
На вокзале, зайдя в туалет, он, первый раз за сегодняшний день, посмотрел на себя в зеркало. Вид был ужасен. Перепачканные зелёной травой вперемешку с землёй брюки и рубашка ставили его в один ряд со спившимися вокзальными ханыгами. С осунувшегося лица дико смотрели глубоко запавшие, с серыми тенями, глаза.
«Нормально, да. Хорошо выглядишь, сука. Чтоб ты сдох, сука».
Фёдоров справил малую нужду, затем умылся и почистил одежду у рукомойника. Голова, казалось, стала болеть ещё сильнее. Побаливала левая кисть. После туалета, он направился к выходу из вокзала. Стоявший рядом с автоматическими камерами хранения милиционер пристально посмотрел ему вслед.
Перед вокзалом, в такое время было пусто. Фёдоров постоял не двигаясь, пытаясь справиться с головной болью, затем направился к двум парням, находившимся немного поодаль. Фёдоров знал их в лицо. У них всегда можно было купить водку в ночное время.
- Водка есть? – спросил он, подойдя к ним вплотную.
Высокий брюнет презрительно бросил на него быстрый взгляд.
- Ты чё, чувак, на теплотрассе спал?
- Водка есть? – повторил Фёдоров.
- Четвертак.
Фёдоров достал скомканные деньги и отсчитал двадцать пять рублей. В голове тупым резиновым молотком глухо билась боль.
«Голова моя машет ушами, как крыльями птица… Где я слышал эту фразу?»
Брюнет принёс бутылку «Столичной». Фёдоров, отдав деньги, взял водку и быстро направился к стоявшему через дорогу пятиэтажному дому. «Тук-тук», — стучало в висках. «Кто там – сто грамм». Зайдя в подъезд, он попытался зубами сорвать пробку. Как назло, у неё оторвался язычок. Зло выматерившись, Фёдоров посмотрел по сторонам, затем, нагнувшись, разбил горлышко бутылки о ступеньку. «У-ух», — содрогнулась голова. Казалось, от такой боли можно было стать дураком. Фёдоров, запрокинув голову, стал быстро пить водку из разбитой бутылочной горловины. Появился острый привкус крови. Выпить всю бутылку не хватило дыхания. Фёдоров поставил её на подоконник и замер, не дыша, силясь перебороть сильный приступ тошноты. С порезанной об стекло губы капнули две капельки крови, разбиваясь на цементном полу алыми звёздочками. Он устало опустился возле батареи. Ступени плясали перед глазами, как живые. Весь мир качался, угрожая вот-вот рухнуть. Фёдоров закрыл глаза. Сердце замирало, прыгая в бездонную яму. Вверх-вниз, вверх-вниз. Он вспомнил большие Наташины глаза. Почему-то, пока она была жива, он не задумывался о том, какие у неё огромные глаза. Какого хрена, какого хрена она умерла-то? Нахрена умирать с такими глазами? Кому же тогда жить?
Сознание на миг прояснилось. Фёдоров почувствовал, что вот-вот заснёт.
«Вставай, твою мать! Вставай! Вставай!»
С трудом разлепились веки глаз. Вокруг всё прыгало и искривлялось, как в каком-то абстрактном кошмаре. Обхватив рукой батарею, он рывком встал на ноги. Потолок искажённо колыхнулся грязной побелкой перед глазами. Фёдорова отшатнуло назад. Голова глухо ткнулась в окно. Оглушительно-звонким дождём посыпалось стекло на пол. Кое-как выровнявшись, он оторвался от подоконника и, слабо перебирая ногами, начал спускаться вниз по лестнице. На последних ступеньках его внезапно понесло. Цементный пол, встав на дыбы, больно ударил в лицо, разбивая в кровь нос. Фёдоров громко застонал, затем, отталкиваясь руками, попытался встать. Его сильно повело вперёд, и цемент снова врезал по лицу. Борьба продолжалась. С губы и из носа густыми каплями стекала кровь. Наконец, с третьей попытки, удалось встать. Пинком распахнув дверь, Фёдоров вывалился на улицу. Вокруг, в каком-то демоническом хороводе, кружились огромные чёрные деревья. Сделав три шага, он, шатаясь, стал заваливаться в сторону; потеряв равновесие, кувыркнулся через скамейку и ткнулся лицом в жёсткую проволочную траву.
Проснулся он оттого, что было трудно дышать. В рот и нос набились сухие комья земли, перемешанной с засохшей кровью. Фёдоров сел, медленно покачиваясь из стороны в сторону и яростно сплёвывая землю, попавшую в рот.
«Где я?»
Происходившее с ним казалось каким-то жутким нереальным сном. Фёдоров медленно ощупал лицо руками. Всё покрывала корка засохшей крови вперемешку с землёй.
«Неужели это я?»
Его стала бить дрожь. Холодный ночной воздух пронизывал тело до костей. Фёдоров встал и, пошатываясь, обошёл вокруг дома, пытаясь отыскать знакомые ориентиры. Через дорогу виднелся ярко освещённый вокзал. Фёдоров постоял некоторое время, прислонившись к кирпичной стене, затем быстро, дворами, направился к общежитию, которое находилось в нескольких сотнях метров отсюда. В ночном небе молчаливо висела огромная жёлтая луна. Фёдоров почти бежал по пустынным ночным дворам большого города, стараясь не высовываться на яркий свет фонарей, боясь попасться кому-нибудь на глаза. Непослушные ноги, то и дело, спотыкались, а ещё не освободившийся от воздействия алкоголя мозг отказывался воспринимать происходящее, как действительность.
Наконец-то он подошёл к общежитию. На первом этаже ярко горело окно вахтёра. Фёдоров обошёл здание с задней стороны, чтобы его не увидели с вахты и вышел к каменному крыльцу, с нависающим над ним метровым козырьком. Фёдоров чувствовал, что он на пределе своих сил. Срочно надо было где-нибудь укрыться. Тело трясло. Голова гудела, как пустой деревянный бочонок. Он, подпрыгнув, вцепился в каменный козырёк и, забросив на него ногу, кряхтя влез наверх. Сверху был густо насыпан щебень, вперемешку с битым стеклом. Фёдоров встал на четвереньки, затем поднялся на ноги. В какой-то момент его сильно качнуло в сторону, и некоторое время, балансируя на краю козырька, ему казалось, что он вот-вот полетит вниз на цементные ступеньки. Внизу было темно и холодно.
Фёдоров сумел устоять. Он отшатнулся от края козырька и намертво прилип к шершавой стене. Гулко гупая в грудную клетку, стучало сердце. Он медленно двинулся вдоль стены, от окна к окну, заглядывая в тёмные спящие комнаты. Внутри было тихо и спокойно. Никому не было дела до грязного окровавленного призрака, заглядывающего в глазницы тёмных окон. Фёдоров посмотрел на небо и на мгновение изумился тому, как густо усыпано яркими звёздами ночное небо. Крайняя от козырька комната была пуста. В рассеянном свете полной луны были отчётливо видны оголённые сетки кроватей. Фёдоров сильно толкнул рукой форточку. Вид нежилой комнаты полностью гармонировал с лунной ночью. Странными скелетами серели внутри металлические койки. Запертая изнутри форточка не поддавалась; держась за шершавые кирпичи, Фёдоров влез на подоконник и, выпрямившись, пнул её ногой. В пустую комнату, вместе с ночным воздухом, вихрем ворвались десятки лунных осколков, осыпавшиеся мягким шелестящим звоном. Фёдоров юркнул в узкий проём, не удержавшись на руках, рухнул на пол, усеянный битым стеклом. Плечо резанул острый, изломанный осколок луны. Встав на четвереньки, Фёдоров добрался до ближайшей кровати и без сил опустил измотанное тело на скрипнувшую металлическую сетку. Всё вокруг кружилось и покачивалось, потолок ушёл куда-то ввысь, образовывая чёрную пустоту. Фёдоров вглядывался в эту черноту и видел Наташино лицо. Приблизились губы. Грустные большие глаза, застывшие большие глаза.
«А я думал, больше тебя не увижу», — прошептал Фёдоров.
«Ну, вот, увидел. А хочешь, мы с тобой будем часто встречаться. Мы ведь любили друг друга, да?».
«Да, — Фёдоров облизал пересохшие губы. – Да. Я люблю тебя. Только я не говорил тебе об этом, не умею я в любви объясняться. Прости меня. Хреново мне. Зачем ты ушла? Всё было бы хорошо. Мы бы, в конце концов, всё равно бы с тобой сошлись и жили бы вместе. Не надо было умирать. Почему ты бросила меня?» Фёдоров заплакал без единого звука. Он умел плакать с каменным лицом, когда широко открыты глаза и на лице не искажается ни один мускул. По щекам просто текли слёзы.
«Перестань, — Наташа поцеловала его. – Я не бросила тебя. Я же рядом. Я с тобой».
Фёдоров обнял её худенькие колени, пряча в них лицо. Всё хорошо. Они снова вместе.
«Ты плохо выглядишь, — шепнула Наташа, гладя его по волосам. – Что с тобой?»
«Да не знаю я. Мне плохо. Мне одиноко. Не оставляй меня одного».
Фёдоров поднял голову, большие глаза были совсем рядом. Он протянул руку к её волосам, но провалился в пустоту. Он уже ничего не видел.
«Подожди!!!»
Фёдоров дёрнулся вперёд. Что-то захрипело в груди. Перевернулся потолок и он очутился на полу. Хрустнул, ломаясь, мизинец на левой руке. «Твою мать!!!»,- орал он в бешенстве в пустой комнате. «Чтоб я сдох, сука! Чтоб я сдох!»

Фёдоров, проснувшись, некоторое время лежал, не открывая глаз. В голове, изнутри, бушевала боль, грозясь разорвать её на части. Болело всё. Казалось, на теле нет ни одного живого места, которое бы не ныло. Но сильнее всего болела голова. С ней творилось что-то страшное. Хотелось биться головой о стену, пока не отключится сознание. Он не знал, сколько он времени пролежал не двигаясь, борясь с желанием закричать. Постепенно боль ушла глубже, давая возможность двигаться и думать. Фёдоров открыл глаза. Комната плыла в скучном полумраке раннего утра. Уныло серели голые обшарпанные стены. Он лежал прямо на полу, усыпанном окровавленными осколками стекла. Всё казалось продолжением одного, чересчур длинного, жуткого сна. Он сел, пытаясь справиться с накатившим головокружением. Вокруг всё было залито кровью.
«Это чё, всё из меня натекло?»
Конвульсией хлестнула по внутренностям тошнота. Дёрнувшись в сторону, он проблевался странной коричнево-зелёной массой. Стало немного легче. Сплюнув, Фёдоров встал. Всё поплыло перед глазами. Дрожали, подкашиваясь, ноги. Кое-как дохромав до кровати, он упал на голую сетку и замер, пытаясь справиться с новым приступом тошноты. В голове, сквозь боль, жужжали тысячи назойливых мух.
«Я, блядь, схожу с ума».
Фёдоров глянул на пальцы левой руки. Мизинец был неестественно вывернут. Огромная опухоль вздулась до самой кисти. Желудок свела судорога. Нагнувшись, Фёдоров попытался блевануть. Ничего не получалось. В желудке ничего не было. Выдавилась небольшая лужица желчи. Он в изнеможении откинулся спиной на стену, глухо стукнувшись затылком.
«Я схожу с ума».
В голове жужжали и жужжали сотни мелких назойливых мух. Фёдоров сидел не шевелясь и складывал из этого жужжания слова.

Мир твой во мне, или боль.
Тихий шёпот души.
Где ты, моя любовь?
Наверно уснула в тиши.

А я вот остался один,
Вроде и не страдал.
Мыслей своих господин.
Когда я тебя потерял?

Когда я, плывя во сне,
Снова тонул во лжи,
Ты тенью была на стене.
Куда ты исчезла, скажи?

Судорожно икнув, Фёдоров снова сложился пополам. Казалось, что скоро через рот, выворачиваясь наизнанку, вылезут все внутренности. С губ капала горькая желчь. Кое-как отдышавшись, он опять откинулся на стену. Боль в голове пульсировала частыми горячими толчками.

Смешались слёзы и кровь,
Осталась лишь только боль.
Когда мы увидимся вновь?
Надежду трахнула моль.

Что-то хрустит внутри,
Как будто на мозг наступил.
Я не хотел,… я не знал,… прости,
За то, что я рядом не был.

Фёдоров сидел не шевелясь, глядя на пол, усыпанный осколками стекла и понимал, что всё закончилось. Закончилась юность, как когда-то после смерти матери резко оборвалось детство.
«Пошло оно всё»,- подумал он без злости.- «Пошло оно всё к такой-то матери».
Утренние сумерки развеивались. Наступал новый день.