Варвара Уризченко : На встречке (продолжение)

Витек не помнил, когда был таким голодным в последний раз. И на баб, и просто (червь под ложечкой точил всё сильнее). Первый голод, в принципе, утолить было возможно. Хоть и робел Витек, страшно робел, точь в точь как девятилетним пацаном, втюрившись в одну (чего вспоминать!) … Особенно, когда, встретившись с ним взглядом, девчоночка из прошлого смущенно отводила глаза, или краснела Он так и не придумал ещё, как с НИМИ заговорить. А вот насчет пожрать была проблема. Барсетка на поясе была набита мелочью примерно на миллион – в зеленых и в капусте, но здесь это всё были просто бумажки.
Остановившись на ближайшей остановке, вместе с другими гражданами дождался трамвая, и втиснулся в переполненный вагон.
Прижало его не к симпатичной девке, как он надеялся, а стиснуло между плотным лысым мужиком и бабой, широкой, как печка, с бумажными цветочками на шляпе. И пахло от неё жутко – потом с «Красной Москвой».
А когда она вышла, освободившееся пространство занял расслабленный хмырь, в расстегнутом плаще и широкой шляпе, точно спящий на ходу.
Навалился, как педик, дохнув при этом винным перегаром и повис у Витька на плече в полной прострации.
Рука сама сработала – левая. Как лет двадцать назад, когда они, детдомовские пацаны, сбежав в Москву, шлялись по столице. Перед этим хорошо покатавшись в переполненном транспорте. Тырили в основном у дядек, но если очень припрет, то у теток из сумок, а бывало, как ни стыдно вспоминать, и у старушек У Витька пальцы толстые, но получалось лучше всех.
И теперь получилось – на пять с плюсом.
И туго набитый, да ещё расстегнутый кошелек в кармане плаща незаметно перекочевал в карман широких штанин от Версаче.
Хмырь не проснулся, только простонал что-то во сне. Никто ничего не заметил. Не крикнул. За локоть не схватил. И ни Жеглова, ни Шарапова не было по его душу. Вероятно, находились сейчас на другом задании. Витек пробурился к выходу и сошел у станции метро.
Сумма оказалась на восемь тысяч, не считая мелочи.
Много это или мало ?!
Стыдно ему не было. Хмырь бы их все равно потерял. А бабки (он нутром чуял) ему не бухгалтер в общей кассе отсчитывала, слюнявя пальцы. Шальные это были, легкие бабки. Хмырь их, скорее всего, выиграл – в преферанс, или на ипподроме. В бильярд вряд ли. В бильярде точность нужна. Ему ли не знать! Собственно говоря, он, Виктор Малышев, мог бы здесь стать вторым Валентином Бисяевым. Нет, бери выше. Королем мафии. Ведь были же тогда и цеховики, и подпольные миллионеры. Играли на деньги, собирались в «Национале» или «Праге». Как многие пацаны его поколения Витек смотрел «Место встречи» не один раз. Знал почти наизусть. Что ж, пригодилось. Этот фильм ему теперь, как Библия и Камасутра в одном флаконе.
Значит, надо на встречу с НИМИ идти. Туда, где они тусуются — «Националь», «Метрополь» или «Прага». Скорешиться. А до этого легенду себе придумать хорошую. Тем более, что ксиву поддельную ему только этим путем получить придется. Паспорт же нужен – советский, с серпом и молотом?! Значит, и здесь ему иной дороги нету …
А если просто на голубом глазу явиться в милицию? Мол, сами мы не местные, с Нижнего Тагила. Командировочный. Или просто, в отпуск поехал, первый раз увидеть столицу нашей Родины. А чемодан со всеми документами на вокзале сперли. И пусть Жеглов с Шараповым голову ломают
Он вдруг вспомнил детдом в подмосковном Талдоме, так похожем на окружавшую его теперь послевоенную Москву. И свое советское детство. Не золотое, скорей херовое — полуголодное, со ссученными воспитателями, с карцером на задворках, с драками до крови. И с маячившим впереди светлым будущим. Когда видел он впереди себя – то летчика-испытателя. То следователя, как Жеглов, в кожаной куртке. То авиаконструктором. Последнее было всерьез, он даже в институт собирался, после армии. А как вернулся – не до того стало. Другие дела пошли, извините. Кто не успел, тот опоздал.
Только вот обрыдло это всё очень быстро, на удивление. Надоело. Даже понтовую тачку менять раз в три месяца.
И все меньше хотелось жить.
Все меньше и меньше.
С каждым днем.
А все равно – умирать страшно. Это он понял, сегодня, не очень-то спеша на месте встречи. Нет. Страшно было, что убьют. Тем более, КТО убьет — грязными руками, как быка на бойне. А вот если б ему, к примеру, сам Господь Бог явился, и предложил шагнуть добровольно … в открытую дверь …
Он бы шагнул, пожалуй …

Все эти годы он точно плыл против течения, обдирая бока. А здесь, наоборот – точно теплая волна несла его к давно знакомому, желанному берегу. Так может и теперь – карта ляжет? И будет ему новый паспорт и советское гражданство. Точно путевка в жизнь.
Новую жизнь.
Витек не то, чтобы верил в Бога. Но кишками чувствовал – что-то такое есть. Некая сила … Которая все делает правильно. По законам физики. Может она, эта Сила и выкинула его точно взрывной волной, чтобы он здесь, в своем настоящем времени, типа … родился заново?
Глупо было прохерачить такую возможность.

Гастроном был тоже из детства — с кафельным полом, стеклянными витринами, пирамидами из консервных банок, и даже запах был похожий. Очередь толпилась у кассы и у прилавков, только без шума, без давки, вообще, народ здесь казался вежливее, спокойнее, чем в том совке, который он помнил хорошо. Глядя на синие ценники, Витек понял, что сумма в его портмоне приличная, хороший начальный капитал (как и голдовая цепь в кармане штанов, но это уже – НЗ, неприкосновенный золотой запас).
Чтоб в очереди не стоять, он купил в хлебном отделе знакомую с детства калорийную булку и слопал её в два прикуса. И булка эта, настоящая, без микрона химии, с ванильным духом, сладко-желтой мякотью с изюминками и хрустнувшей на зубах крошкой яичной скорлупы точно растаяла во рту, не долетев пищевода.
На улице он купил мороженое — пломбир, в стаканчике, с желтовато-кремовой мякотью. С мороженым сел в скверике на скамье, подставив голову солнечным лучам.
Жить было можно.
Жить было хорошо.
- Товарищ!
«Тамбовский волк тебе и друг, и товарищ, и брателла», — чуть не ответил Витек. Но удержался, при виде костыля и культи – обрубка. Да и годился ему безногий в отцы.
- Блять, ты так на Кольку Иванова похож, точно копия. Мы с ним на Втором Белорусском воевали … Только его это, на мине срезало. Был человек, остались клочья, ни собрать, ни похоронить.
Внутри у Витька похолодело. Не от мороженого.
Лицо у безногого было жеваным, кирпичного цвета, зато глаза – темные васильки. И орден на грязной гимнастерке.
- Прости, мужик, обознался. А ты на каком воевал?
- На Украинском, — буркнул Витек. Поднялся и пошел не оглядываясь. Вдруг стыдно стало. Что не воевал. Что костюм от Версаче. Что шея бычья и щеки розовые, как свинина.
Что ему здесь и сейчас – отлично. В отличие от очень многих. Видно, не бывает хороших времен.
Везде хреново, только по-своему.
Он вошел в троллейбус – теперь уже по людски, заплатив кондуктору.
И сел у окна.
Москва вокруг была похожа на ребус. Маяками путеводными возникали в незнакомом пространстве то сталинская высотка (все они еще строились), то павильон метро, то знакомое здание в окружении домов, разрушенных, вероятно, ещё до его рождения.
То купол Елоховской церкви на горизонте, только не голубой, а желтый, песочного цвета.
Народу было мало. Не говоря о пробках.
Витек сейчас точно смотрел кино.
Пытаясь понять, что все эти люди умерли, ещё до его рождения. Не все, но очень многие…
Как вон тот старик на сиденье вперед, раскрывший газету «Правда», так что виден был верхний уголок …
От 8-го июня 1950 года.
Время было примерно такое, как в его любимом кино.

Он стал разглядывать парад ретромобилей за окном, ехавших по Садовому со скоростью черепахи.
Каждый был чисто отмыт и свежепокрашен.
«Победа» … ЗИС … Ещё «Победа» … Негусто.
Белой вороной на бреющем полете промчался «Кадиллак» со здоровенными фарами.
Немецкий или американский.
Коротенький лысый папик кавказской наружности в кожаном плаще и золотым толстым перстнем на пальце точно вместе с Витьком провалился в прошлое. Ещё со времен рэкетирской юности, когда вместе с пацанами щупали вот таких папиков. Но сидело рядом с ним не элитное растение с ногами в полкилометра, и не худенькая мечта педофила.
Витек почувствовал в штанах дубинку – электрошокер.
Огненно-рыжая, в широкой, типа как у мушкетера, шляпе с пером, тонкая в талии, с буферами четвертого размера.
Блядь, догадался Витек, только не Манька-облигация, блядь самого высокого полета. Вот оно, значит, как это здесь … Хрустальные люстры в ресторанах, вино, шашлык, яблоки и виноград на серебряном блюде. Летом – Кавказ или Крым. …
Он представил себя – в гангстерском плаще с плечами, как здешние пижоны, в кепке или широкополой шляпе. Ему бы здорово пошло …
А рядом такая вот ляля … Вернее, Лёля.
Захотелось действовать.
Местом встречи будет ресторан «Метрополь». ОНИ, наверное, не раньше восьми тусуются …
А пока …
Он вышел на Садовом, недалеко от Курского вокзала… Пересел на трамвай. И сошел в окрестностях Каланчевки. Последний раз он был здесь в 85-м. Ещё в СССР.
Может, потому все было таким знакомым ….
Почти как тогда, только гораздо проще.
Музыка – задушевная, точно из старого кино, плыла в воздухе осенним дымком, со стороны сада имени Баумана. От этой немудрящей мелодии вдруг сильно защипало в носу. Туда, в её сторону он и пошел, точно замерзающий на свет в окошке или голодный на запах теплого хлебушка.
Оркестр на танцплощадке, сделав паузу, начал другой мотив – что-то типа испаского, с кастаньетами
Сделав шаг, он остановился.
Напало дикое смущение.
Он был сейчас точно прежним, 14-летним Витькой – ещё не заматеревшим, не огрубевшим снаружи и внутри, не наевшим ни морду, ни бычью шею …
Ещё не обросший мясом, как защитной броней, не вымахавший за год с версту. Наоборот – худой и губастый (они с Валеркой были тогда одной комплекции, да и похожи, как братья, на двух волчат), со слишком большими руками (всегда стеснялся, не зная, куда их деть), и светло-русыми вихрами до плеч.
С глазами серыми, прозрачными, в пол-лица, и вечными синяками в подглазьях.
Причем один глаз был весёлым, а другой очень грустным.
Когда он показывал свою черно-белую фотку 1982 года, никто не мог поверить, что это он.

Мастеривший в кружке модели космических кораблей.
Плакавший в кино. И теперь, когда те же самые фильмы пересматривал, глаза были на мокром месте.
Боявшийся с девкой познакомиться, и дрочивший в одиночку до потери сознания – на мертвую Мерилин или живую Аманду Лир (он тогда ещё не знал, что она на самом деле мужик).
В отличие от Валерки, совершенно не умеющий врать.
Он был сейчас точно голый.
Настоящий.
Такой, как на самом деле.

Потому и шагнул, наверное, к стоявшей в одиночку у стены плотной темненькой девушке, одетой в белую кофту и синюю юбку. Не знал, что ей сказать, протянул руку, приглашая на танец.