Абдурахман Попов : Ужас

Я зашёл в гадюшник, отстоял очередь и взял сто пятьдесят плюс томатный сок. Рабочий день ещё не наступил, и поэтому народу было много. Прижатые жизнью работяги заправлялись здесь перед сменой. Над головой буфетчика висел телевизор, по нему транслировали чёрно-белые новости без звука. Всем было наплевать на них. И мне тоже. Эти смехотворные видеокадры не имели никакого отношения к нашей действительности. Здесь мы все были одной семьёй. По крайней мере, я надеялся на это.

Я взял свои стаканы и подсел к местной достопримечательности — долговязому ханурику по имени Бахтияр. У Бахтияра была чудовищно микроскопическая голова — как Меркурий на астрономической карте. На этой крохотной головёнке распологалось крохотное-же лицо. От него невозможно было оторвать взгляд — так оно было ужасно. Люди, бесплатно раздающие на улице воздушные шарики, обходили Бахтияра стороной. Никогда не доставалось ему воздушных шариков. Но была одна странность — возле него всегда вились женщины, как комары, около присевшего в кустах человека. Я не знал в чём был его секрет. Может у него только голова маленькая, а всё, что нужно — колоссальных размеров? Или он, собственно, головой и орудовал? Бахтияр пил свой семьсот семьдесят седьмой и добродушно улыбался.

Я прикончил напитки и вышел на улицу. И вдруг почувствовал опасность. Увидел знаки. По кустом сирени кот сношал кошку. Сверху на них взгромоздилась дворняга. Надвигалось лето. Солнце припекало. Мир полнился похотью. Дворняга усиленно трудилась. В песочнице мальчики и девочки просеивали песок и отбрасывали в сторону собачьи колбаски. Родители (немногим старше своих детей) курили и пили пиво в теньке. Всё это показалось мне чрезвычайно опасным. И я решил немного переждать. Решил притаиться. Я вернулся в гадюшник.

В гадюшнике. Я взял сто пятьдесят минус томатный сок. Денег было впритык. Мужики постепенно расходились по рабочим местам, Бахтияр куда-то исчез. Скоро сюда должны были прийти работники культуры из местной филармонии, похмеляться. Я не выносил эту публику. Я выпил свои сто пятьдесят и снова вышел на улицу.

Всё было по прежнему. Только ещё хуже. Я опустил голову и быстрым, как мне казалось, шагом пошёл к автобусной остановке. Возьму-ка я, пожалуй, за свой счёт. Задним числом. На остановке я зашёл за ларёк и закурил. Здесь воняло мочой, но зато не было ни души.
- Аф-аф, — услышал я за спиной.
Я обернулся. Передо мной стоял чумазый пацан, лет шести. Это он лаял.
- Тебе чего, малыш? — спросил я.
- Аф-аф-аф, — снова протявкал он.
- Денег нету.
- Рррр-аф-аф-аф! — разошёлся пацан.
- Иди отсюда, долбоёб.
- Сука, — спокойно сказал пацан, равернулся и ушёл.
Я начал паниковать.

Подошёл мой автобус. Я купил билет и принялся считать заклёпки на полу. Мне казалось, что все пассажиры смотрят на меня. Они что-то такое знают обо мне, о чём я и сам не догадываюсь. Какой-то компромат. Я боялся поднять голову. На тридцать четвёртой заклёпке я вышел и пошёл пешком. Я поднялся к себе домой, запер дверь, разделся и встал у окна. Напротив была кирпичная стена, без единого окошка. Хорошая, прохладная стена.

Я вглядывался в кирпичи и думал о том, что человек счастлив до своей первой эякуляции. А потом — страдания. Не знаю как у женщин. Не хочу знать. Своего дерьма хватает. Всё было суррогатом — любовь, жизнь, секс. Перед тем как потрахаться, мы с женой решали, у кого трусы останутся на ноге — чтобы быстро натянуть их и завернуть внезапно проснувшегося сына обратно к себе в комнату. Мы мучали друг друга. Я пытался воспитывать своего ребёнка, хотя самое лучшее, что я мог для него сделать — оставить в покое. Отъебись от человека и спасёшься.

Мне исполнилось тридцать пять и что я видел хорошего? А вот что — однажды в армии дежурный послал меня в офицерскую столовую, вызвать командира к телефону. А я отправился на кухню — разжиться хлебом. И узрел я там НЕЧТО. Повариха баба Маня лепила пирожки. Она клала кусок теста на одну ладошку, а другой похлопывала его, словно по попке. «Ата-та, ата-та» — приговаривала она и словно пружинка слегка приседала и выпрямлялась в такт похлопываниям. Потом она отправляла касатика на сковородку, к своим братцам. Ничего прекраснее я в жизни не видел. И не увижу. Это был ангел — с райскими пирожками. Я не мог оторвать глаз. Всё дерьмо исчезло. Осталась только эта красота. Я смотрел, смотрел и смотрел. И вдруг я вспомнил то, что давно и прочно похоронил в себе. Однажды в детстве я повздорил со своей бабушкой — она упрашивала меня пообедать. Я разозлился, схватил спокойно спящего на полу кота и швырнул им в бабушку. Кот вцепился когтями в бабушкино плечо и съехал вниз, сдирая кожу и оставляя глубокие борозды. Я смотрел на бабушкину руку и не верил своим глазам — крови не было. Старое тело экономило кровь, не расходовало по пустякам. Бабушка плакала, на слёзы лимита не имелось. А крови всё не шла. Мне стало страшно и я убежал на улицу. Я пришёл лишь поздно вечером. Бабушка надела платье с длинными рукавами. Мы все вместе мирно поужинали, а на следующий день она умерла. Её похоронили с МОИМИ ранами.

И теперь с этим, и многим другим, разнообразным дерьмом, я стоял у окна. Собрать волю в кулак. Не тронуться умом. Заканчивался день. Скоро придут мои. Я поцелую жену, обниму сына. И страх уйдёт. Останется ужас.