Поэт Пупкин : Опера

На Дунае-реке стоит город, овеянный музой,
Прибалдевший от грез, от накала житейских страстей.
Кто-то любит его за возможность покушать от пуза,
Ну а кто-то за флер и утробное пение фей

По дворцам и церквям, в утопающих в роскоши залах,
Что столетья подряд внемлят грустной эстетике нот
И патетике фуг, где презревшие всё феодалы
Да всесветский народ под влияньем октав и красот

Начинают молчать, уязвленные магией звука,
И уходят в себя — чтоб никчемность свою осознать.
А в пеленках секунд тихо хнычет их стылая скука
С уясненьем простым: жизнь не только «купить» и «пожрать».

В средоточье путей, в самом центре имперского блеска,
Весь в скульптурной понтах, Франц Иосиф воздвиг четкий храм:
Под конвоем кобыл, изнутри — все в лепнине и фресках;
Позолота, хрусталь. Словом, Мекка для герров и дам.

Там танцует балет — поголовно из наших красоток.
Там Нетребко поет в «Травиате», а также Массне.
Надрывается хор децибелом натруженных глоток.
Грациозное па Терпсихору терзает во сне.

Там «Летучая мышь» крутит срамный роман с «Дон Жуаном».
«Дочь полка» с бодуна угодила на «Бал-маскарад».
Саломея в бреду признается в любви Иоанну.
Герман в Лизу влюблен — и вся жизнь превращается в ад.

Цепенеет партер под угрюмый басок Титуреля.
Как натянутый нерв Парсифалю внимает балкон.
А мадам Баттерфляй, от любви потихоньку дурея,
Бьет кинжалом в живот — ах, неверный моряк Пинкертон!

Атонально поник странный Воццек, терзаемый бредом,
Дикий Мавр задушил Дездемону и вышел в антракт.
На галерке фанат, закипая, мутузит соседа
За оплошность одну — тот пел арию с фальшью, не в такт.

Мельпонема ушла. А Эвтерпа лишившись рассудка,
Растеряла вконец вдохновения чистый запал.
На подмостки слегла. Расходился в смятении жутком,
Весь в соплях и слезах просветленный трагедией зал.

Догорает софит, изнуренный вседневною драмой,
Возведенной рукой режиссера на сцене в квадрат.
Опустели ряды. А в душонке тщедушненькой самой
Приоткрылись врата в новый мир, в новый рай, в новый ад.