Барыбино : ШУТ

Все повторится – в этом суть:
Жизнь и слова, дела, гробницы,
И взглянет шут какой-нибудь
В мои безглазые глазницы.

Забыв и мужество, и страх,
Безжизненно, давно бездушно,
Я у него в живых руках
Лежу спокойно, равнодушно.

Дорожки кладбища темны,
В них ночь рисует лунным мелом,
И его мысли мне ясны,
Как строки черные на белом.

Не поднимая вверх лица,
Он думает, как думал часто,
О странной гибели отца,
Канатоходца и гимнаста,

Что, всем законам вопреки,
Мать свадьбу новую сыграла,
Не износивши башмаки,
В которых мужа провожала.

А сам он – раб и царь царей,
На круглой, как Земля, арене,
Пугает и смешит людей,
Наедине один со всеми.

Колпак, бубенчиков кайма...
Беспечным притворяясь, шумным,
Сошедшим со смеху с ума
Весельчаком полубезумным.

Не катаньем, так хоть мытьем...
Аплодисменты, крик и свисты...
Мир – это цирк, а в цирке, в нем
Все люди – зрители, артисты.

И мир смеется шуткам: “Бис!”
“Вот это клоун!”, “Вот умора!”
И хлопает из-за кулис
Его любовь – сестра жонглера.

Кричат: “Вон сын наш! Каково!
Другие рядом с ним – подтирка!”, –
Царица танца – мать его,
И новый муж – владелец цирка.

Круг завершается орбит
Земли, Вселенной, мира, сцены,
И гаснет солнечный софит
Над плоскостью его арены.

Лежит забытое манто,
Уснул медведь вдвоем со львицей,
Мир мертв – распято шапито
На перекрестке плащаницей.

Цирк отошел и в цирке спят
Полубогини, полубоги,
А он – куда глаза глядят
Идет, куда шагают ноги.

Вот поворот — один, другой,
И у ограды цикламены.
Там рядом с цирковой стеной
Стоят кладбищенские стены.

Он за оградою, внутри:
Кресты и бронзовые лица.
Здесь похоронены цари,
Здесь похоронены царицы.

Здесь декорации висят
Последней бесконечной пьесы,
Тут – принцы мертвые лежат,
Там – похоронены принцессы.

Давным-давно мертвым-мертвы:
Массовка, зрители, солисты,
И укротители и львы,
Жонглеры и эквилибристы.

Одна всем, равная цена
За жизнь предательств и возмездий,
И светит в этот цирк луна
Средь вечных зрителей-созвездий.

Жизнь – это сон, смерть – это сон,
И все на свете повторится,
И поднимает череп он,
И смотрит он в мои глазницы.

Спокойно попирая прах
Моих костей в смердящей гнили,
Сидит у смерти он в гостях,
Одной ногой в моей могиле.

Шут, клоун, рыцарь без герба,
Он размышляет, он не знает,
Что час его, его судьба
Исчислена и истекает,

Что уж ни слов, ни слов, ни слов,
Ни снов, ни действий не осталось,
Что вышло что-то из пазов,
Подгнило что-то, расшаталось,

Что мойры ножницы острят,
Что нить натянута богами,
Что лопнет в вышине канат
Над сценой, под его ногами…

И все. Подошвами стуча,
Сюда, где черви и где слизни,
Четыре стащат силача
Его со сцены и из жизни...

А он сидит, а он глядит
В оскал гнилой, оскал мой адский,
И, усмехаясь, говорит:
“О бедный Гамлет, о принц Датский”…