hemof : Соня

«Каждый человек представляет собой конкретную личность, для которой характерно то или иное отношение к окружающим людям, явлениям, предметам, характерно определённое поведение в разных жизненных ситуациях».
В.С. Кузин
Психология.

Когда, где-нибудь на шестом этаже, с подветренной стороны, плохо заклеивали на зиму окно в комнате, оставалась маленькая щелочка, которую и находил ветер. Тугая струйка холодного воздуха с силой проникала внутрь, плохо приклеенная бумага мелко и часто вибрировала, и получалась заунывная песня. Звук напоминал сердитое жужжание большой зелёной мухи. Она то бешено билась между оконными стёклами, то, меняя тон, переходила на тонкий комариный писк. Временами мелодия резко обрывалась, наполняя комнату тягучей тишиной, но вскоре, с новым порывом ветра, с новой силой, взрывалась хаотичным движением мушиной экспрессии.
Соня, с крепко зажатой в зубах тлеющей сигаретой, мерно покачиваясь, старательно подвывал, пытаясь петь в один голос с ветром. Иногда жужжащий бас резко сменялся высокой нотой, и Соня, не успевая вовремя перестроиться, тихо матерился и снова ловил ускользающий звук.
Прошуршал на пол осыпавшийся пепел. Сигарета, дотлев до фильтра, тихо угасла, пустив последний тоненький завиток дыма. Соня выплюнул обслюнявленный фильтр, стараясь попасть на подоконник, и тут же закурил снова.
Снова тлел в сгущавшихся сумерках красный уголёк. Снова поскуливал человек, подражая ветру.
Зимний вечер наступает быстро и неотвратимо. В течение получаса сумерки влезают в людские квартиры и начинают там хозяйничать, пока их не прогонит свет электрической лампочки.
Соня не гнал сумерки. Он встречал их, как друзей, как самую любимую, самую некрасивую женщину, подставляя губы под усталые вечерние поцелуи. И темнота была благодарна ему за это. Она обнимала его, ласкала, покрывала лицо долгими страстными поцелуями, покусывала маленькими остренькими зубками, заставляя трепетать душу и сердце.
Время быстро перебирает минуты-чётки, складывая их в часы. Так же быстро за вечером наступает ночь, и так же быстро она уходит, освобождая место утру. Но для некоторых людей, ночное время способно остановиться, и тогда не видно конца-края ночи, и приближение утра становится похожим на многолетнее ожидание близкого человека. Из-за такого ожидания некоторые особи способны пойти на самоубийство, и тогда разлука с утром для них становится вечной. Такова игра времени. Утро коротко, как миг, день длиннее, вечер ковыляет мимо нас усталой лошадью, а ночь остаётся навсегда.
Соня спал, положив руки на подоконник и уронив на них голову. Между стёклами загнанно билась зелёная муха, а в нём жил один из его странных снов.
Вокруг него натянутая крупноячеистая металлическая сетка. Везде, куда ни поверни голову, сплошная сеть. Что-то должно произойти, что-то сейчас начнётся. Он напряжённо всматривается в маленькую дверь в сетке напротив. Оттуда должен прийти тот, кого он ждёт. А за сеткой стоят люди, много людей. Они все чёрно-белые, как на графических рисунках, исполненных карандашом. Люди все смотрят на него, оживлённо переговариваясь, друг с другом. Он не может понять их речь. Все слова, вроде бы, ему знакомы, но он не может расшифровать ни одну фразу, как будто все сразу стали иностранцами. Чего они хотят, эти чёрно-белые карикатуры на людей. Он поднимает голову и смотрит на ослепительно белое солнце в вышине. Оно опять будет жечь ему спину, пока в жилах не закипит кровь. Ненавистное солнце, оно похоже на нарисованный белый круг на альбомном листе. Кто изобразил этот сон? А может, это не сон? Может быть, вот это и есть реальность. Тогда кто нарисовал тот сон, в котором бьётся между стёклами жирная зелёная муха? Или это комар? А может дурацкий зимний ветер? Как и во всяком сне, нет ничего определённого, только несуразные превращения. Превращения в комнату с плохо заклеенными окнами.

В баре «У Потёмкина» мягко струился зеленоватый свет. Соня присел за столик, стоявший рядом с большим красивым аквариумом. Разноцветные рыбы бесшумно шевелили причудливыми плавниками. На Соню аквариум навевал лёгкую дрёму. Не было желания пошевелить даже пальцем. На столе стояла небольшая фарфоровая чашечка с коньяком. «У Потёмкина» в дневное время обычно было тихо. Он иногда заглядывал сюда. Он любил смотреть на рыб.
Соня отхлебнул полчашки коньяка, медленно сцеживая напиток в горло. Коньяк обжигал глотку и был отвратителен.
Лена за стойкой включила магнитофон. Музыка слегка наполнила бар уютом.
Соня закрыл глаза, он мысленно танцевал. Раз, два… мягкая рука на талии, плавное покачивание бёдер. Раз, два… «Танцы вдвоём, странные танцы, в переходе подземных станций…»
На плечо легла чья-то рука. Соня слегка вздрогнул.
- Э-эй. Ты чего, спишь, что ли? – Лена, улыбаясь, пыталась заглянуть ему в глаза. – Сон – наше лучшее лекарство?
- Мне не нужно лекарство.
- Тебе нужно лекарство, чтобы поспать спокойно. Измотанным ты выглядишь, слишком.
Соня допил коньяк, задумчиво покатал пустую чашку по столу. Разговаривать не хотелось. За стеклом молча раскрывали рты фантастические птицы.
Лена, вздохнув, взяла чашку и ушла за стойку. Там уже крутился шустрый напарник, бармен Серёжа.
Соня пробарабанил пальцами по столу. Пора было идти. Рыбы прооткрывали ртами безмолвные слова прощания.
- Пока, — кивнул он им, вставая из-за стола.
Лена с Серёжей переглянулись. Лена недовольно пожала плечами.

Первый, второй, третий… Этажи мелькали с бешеной скоростью. Четвёртый, пятый… Соня постоял, восстанавливая дыхание. Около перил на площадке стояла консервная банка, доверху наполненная окурками. Рядом валялись два бычка. Кто-то бросил мимо.
Соня нажал чёрную кнопку звонка. Дверь открыли не сразу. Некоторое время его долго рассматривали в глазок. Наконец дверь распахнулась, и на пороге, подбоченившись, встал крупный взлохмаченный мужчина с маленькими красными глазками.
- А Веру можно? – негромко произнёс Соня.
- Чего?
- Вера дома? – повторил он.
- А ты кто такой? – Пьяные глазки сердито забегали по лицу. — Ты кто?
- Я? – Соня слегка замялся. — Я – друг.
- Чего?!
Из-за широкой спины мужика вдруг вынырнула Вера и начала отталкивать его в сторону.
- Всё, уходи. Это ко мне. Щас я выйду, погоди, — бросила она Соне, захлопывая дверь.
Соня отошёл к перилам, доставая сигарету. Подвинул к себе ногой банку с бычками. Он докурил почти до фильтра, когда, обитая дерматином дверь открылась. На Вере была знакомая чёрная шуба из искусственного меха и мужская нутриевая шапка. Соня бросил бычок мимо пепельницы и широко раскрыл объятия. Вера, шумно дыша, повисла у него на шее. Соня внимательно рассматривал её некрасивое лицо. Широкий, неправильной формы, нос, поражённые угревой сыпью щёки и подбородок. Он мягко, но уверенно отодвинул её от себя.
- Ой, я так рада тебя видеть, – затарахтела Вера, — так рада!
Соня присел, облокотившись спиной о перила, пристально глядя на неё снизу вверх. В своей шубе она выглядела бесформенным толстым обрубком.
- Чего это ты расселся? – Вера игриво схватила его за шиворот. — Пошли куда-нибудь.
- Давай просто пройдёмся.
- Холодно, просто по улице-то ходить.
- Пошли, пошли. — Соня, встав, крепко поцеловал её в губы и увлёк за собой вниз по ступенькам.
На улице было холодно, сердито потрескивал заиндевевшими ветками колючий мороз. На канализационном люке, расположенном над теплотрассой, съёжился большеголовый дворовый пёс. Всё его тело, время от времени, сотрясала мелкая дрожь. Холодный или голодный озноб. Дворняга провожала их долгим заискивающим взглядом.
- Я ей говорю: «Галка, дуй ко мне, у меня посидим, чай попьём». Ну, она и залезла ко мне. Пирожков притащила, которые утром в столовке брала. Прикинь. Мы так с ней у меня на кране почти до конца смены и просидели… — Вера тараторила без умолку, цепляясь иногда, на накатанных, на тротуаре местах, за Соню обеими руками. — У Галки, офигеть, жених новый – Мишка-формовщик. Тискает, падла, всё время её в цеху, где-нибудь за машинами. Я ей говорю: «Дура ты, Галка. На хрена он тебе — алкоголик — нужен. Он же каждый день заквашенный ходит». А она не понимает. Смеётся, зараза. — Вера, понизив голос, перешла на интимный шёпот. — Говорит у него ялда большая. У него, говорит, как у жеребца. Ни фига себе, да? Так мы с ней почти до конца смены и протрепались. В конце только ребята снизу покричали. Я им корыто зацепила крюком и в другое место перетащила. Ой, какой гололёд на улице. Ты, меня держи, чтобы я не упала, а то у нас недавно Ирка с четвёртой бригады на работу шла, уже почти к самому цеху подходила и как навернулась, представляешь. Ногу в двух местах поломала. Батя сегодня опять забуханный с работы пришёл, задрал уже всех дома, ходит, цепляется. Ненавижу алкоголиков. Ты у меня не такой. Молодец. — Вера ласково погладила его по плечу. — Тебя Танька как – то со мной вместе видела, ну, это которая со двора. Мы с тобой тогда в кино ходили. Говорит мне: «Где ты такого парнишку классного отхватила?» А я ей: «Уметь надо». Чем мы хуже других, да? – Вера дёрнула его за рукав. — Ну, расскажи чё-нибудь, что ты у меня такой молчаливый всё время?
- Пошли мороженого поедим, — предложил Соня.
Рядом находилось кафе-мороженое «Чебурашка».
Вера, быстро соглашаясь, закивала головой. Изнутри «Чебурашка» был разрисован известными сказочными персонажами. Как ни странно, несмотря на многочисленных посетителей, один столик у окна был не занят.
Соня усадил её на стул, а сам отправился к стойке. Вернулся он, неся в одной руке две креманки с мороженым, а в другой – бутылку «Кагора».
- Ой, а вино зачем? – удивлённо посмотрела на него Вера. — Ты что, тоже напиться хочешь?
- Этим не напьёшься. — Соня сходил за стаканами. — Это хорошее, церковное вино. Напиток христиан.
Вера недоумённо пожала плечами, она уже энергично принялась ковырять ложечкой оранжевое мороженое. Соня подмигнул нарисованному на стене крокодилу Гене и разлил по стаканам вино.
- И ничего в нём хорошего нет, — сказала она, выпив полстакана. — Галка мне сегодня тоже забухать предлагала. Пойдём, говорит, к слесарям, они там сегодня самогон квасят. Но я не захотела. Ну их со своим самогоном. Я последний раз их самогона, как выпила, так потом полдня из туалета не вылазила, думала – и рожу там.
Он молча выпил вино. Три розовых поросёнка весело погрозили ему своими пухленькими пальчиками.
- Мороженое класснецкое. Здесь всегда такое вкусное, Мне вообще наше мороженое нравится больше импортного. Импортное, какое-то пресное, а наше жирное, вкусное.
Соня разлил оставшееся вино по стаканам. С горлышка бутылки стряхнулись последние красные капельки. За окнами начали сгущаться сумерки. Сказочные герои строили рожи посетителям и показывали неприличные жесты.
- Вера, ты можешь меня выслушать молча?
- А чего, конечно могу. Я ведь много говорю от того, что ты молчишь. А если ты хочешь что-то сказать, пожалуйста, я могу и помолчать.
- Тихо, тихо, подожди. — Соня умоляюще поднял правую руку. — Подожди, не тараторь. Знаешь что? – Он сделал небольшую паузу. — Мне на некоторое время нужно уехать отсюда, из города. Я хотел тебе сказать, что нам придётся расстаться. Но это ненадолго. Я вернусь.
- Когда?
- Что когда? Когда уеду, или когда вернусь?
- Когда уедешь? – Она говорила непривычно коротко. Лицо, от унылого выражения, сделалось ещё некрасивее.
- Завтра. Это наша с тобой последняя встреча. Я давно тебе хотел сказать, но всё оттягивал, боялся тебя расстроить.
Он допил вино. Показал язык нарисованному волку. Волк в ответ скрутил дулю.
- Ну конечно. Я знала, что ты меня бросишь. Ты себе новую кобылу нашёл, да? – Вера говорила быстро, хриплым глотающим голосом. С соседнего столика за ними с интересом наблюдали молодые пацаны. — Ты же говорил, что любишь меня. Какого хрена ты мне свистел?
- Я люблю тебя, успокойся. Я же сказал, что это ненадолго. Я буду тебе писать. Вот увидишь, мы с тобой снова встретимся.
На стене, кривляясь, засмеялся Карлсон. От смеха судорожно дёргался маленький пропеллер на пухлой спине.
- Ага, конечно, встретимся, так я тебе и поверила. — Вера бросила десертную ложечку на стол. — Не бреши!
Соня огляделся по сторонам. Пацаны за соседним столиком начали хихикать.
- Пойдём отсюда, — сказал он, вставая. — Пойдём лучше пройдёмся.
На улице вечерние сумерки окрасили снег в синий цвет. Морозный воздух был чистым и звенящим, как натянутая сольная струна. Казалось в вечернем воздухе звучит неповторимая ледяная музыка.
Соня постоянно слышал эту музыку. Иногда она становилась настолько громкой, что было невозможно разобрать все остальные звуки окружающего мира. Он, время от времени, встряхивал головой, пытаясь сбить этот слишком навязчивый фон.
Он остановился возле старого продрогшего тополя и прижал Веру к себе. Некоторое время они молча стояли обнявшись.
- Не уезжай — попросила она. — Ты обещал, что всегда будешь меня любить.
Соня пожал плечами
- А? – Вера непонимающе уставилась на него.
Они долго бродили по зимним улицам, пока на тёмном небе не рассыпались десятки звёзд. Она слишком много говорила ни о чём. Пустые фразы, пустые слёзы, нелепые слова обид. Соня улыбался, он чувствовал, что мир начинает становиться чёрно-белым. Это было плохо. Надо успеть отвести Веру домой.
В полутёмном подъезде была на удивление тёплая батарея. Он долго целовал некрасивое Верино лицо. Слишком сильно начала болеть голова.
- Поклянись, что ты не уедешь. — Она взяла его лицо в свои руки. — Поклянись, что не уедешь.
Соня скривился от боли. Музыка заиграла с оглушающей громкостью.
- Я не могу. Я потом приеду. Мне надо к родственникам. Я потом тебе напишу. Мне надо, короче. Я напишу…
- Иди ты! – Вера неожиданно сильно оттолкнулась от него руками. — Отвали, моя черешня! Скотина! Брехун!
Она побежала вверх по лестнице. На площадке второго этажа её попытался остановить спускавшийся сверху мужик.
- Э, Верка! Э! Шо такое!? Э! – Мужик долго орал вслед, наполняя гулким эхом подъезд. Во, блин горелый. — Он наконец-то заметил стоявшего у окна с закрытыми глазами Соню. — Э, ты. Ты шо мою крестницу обижаешь?
- Что? – Соня непонимающе открыл глаза. В голове слишком долго ныло писклявое соло.
Мужик, подойдя, схватил его за куртку. Пьяной злобой тускнели маленькие, в красных прожилках белки глаз. Соню окутал устойчивый, тошнотворный дух самогонного перегара.
- Ты шо, сука, крестницу мою обижаешь? – Он резко потянул Соню на себя.
Музыка сменилась хаотичными криками: кто-то настойчиво звал его, пытаясь докричаться до сознания.
Соня, дёрнувшись вперёд, резко ударил головой в красное лицо мужика. В районе висков, что-то щёлкнуло и музыка захлебнулась. Наступила тишина
«Ах, перестаньте, мадам».
Соня, с оттяжкой, вкладывая в удар вес своего тела, пригвоздил мужика к потрескавшейся стене. Мужик, встав на колени, вместе с кровью выплюнул несколько грязных ругательств. Соня, низко подсев, провёл апперкот, и мужик медленно завалился на выщербленный цементный пол.
«Вальсируйте, Машенька, вальсируйте. Вальсируйте, как будто это всё в последний раз. Так приятно, когда музыка звучит в голове, а в глазах ваше лицо. Раз, два, три..., раз, два, три…»
На улице стояла тихая, безветренная морозная ночь. Соня шёл по снегу, и от ног поднимались вверх бесноватые язычки красного пламени. Шаг вперёд: и оставшийся на земле дымящийся след, ещё шаг: и ещё один чёрный след.
«И снова тени танцующих пар
Переплетаются между собой.
В дрожащем воздухе танца угар.
Смывает образ твой, или мой…»
Пёс, на люке от теплотрассы, уже почти перестал дрожать. Стыли старые собачьи кости на лютом холоде. Скоро смерть. Над люком изредка вспыхивает тоненькая дымка пара. Скоро смерть.