Яблочный Спас : Лиго!

…я – юла, я – юла.

Детская. И по ободу искры стекаются радужным водоворотом.
Тянет в даль неведомую, как в омут, и нет сил противиться.

Юла, юла, юла…
Жги – муть - бересклет.
Страшно.

В детскую по вечерам приходили два беса. Бог смущался, лик воротил. А ведь писан образ Его еще архидиаконом поневежеским. Тем, что рейтузами тряс, полынным семенем полными, над свечами. Злого гнал. Гнал, да не выгнал, видимо.
Остался Злой в опилочном духу меж замшелых стрех. Остался – сдох.
Коли может дух сдохнуть. Но вместо него в мире видимом, нам существенном, поселилась отара злая оводов размером с ладонь.
Выстроили гнездо кувшином, расплодились. Бесы.
Жужжат – гудят.
Это первый.

Второй – рыбу отвадить стал посередь седьмиц. Бывало, в начале августа выйдешь и полны мерёжы после ночи. А сейчас нет. Пусто.
«Черти побрали!» - орали пьяные мужики, толпясь в угаре субботнего клуба.
«Мне очко, мне, паскуда!» - ставил на черви дохлый, и умирал, уходя в заросли папоротника.
Это – второй.
Он подбивал мужиков-братанов на пьянь горькую. Бузотерил и гнал порожняк.

Я – юла, юла, юла.

Потом, ни откуда возьмись, прибыл маленький. Тихий. И лет ему было пятнадцать от Рождества Христова. А, в общем-то, и пяти не было… Бес, Бесёнок, Босоногий Чёрт. Вредный.

Парни терпели, терпели выходки его. Терпели, а потом взяли, и распяли на крыше амбара. Как Господа нашего, в которого никогда не играли. Руки привязали к перекладине. Ноги к колу.
«Виси, дрянь».
«Виси, стукач недорезанный».
«Виси, падаль, виси».

А под шиферной крышей совхозного сарая копилась тьма-зло.
Да такое, что словом Божьим не опишешь, не выскажешь.
Забьёшь и забудешь. Ибо страшно.
Вороны вили там гнёзда. Вороны. Черные, как ночь кромешная. Черные, как туманные облака Нибелунгов в созвездии Лиры.
Черные вороны.
Последние.

Я обвязал его сухую лодыжку веревкой и скатился обратно. Вслед за всеми.
Ждать кары, видеть её, чувствовать. И слышать.

«Они выклюют суке глаза, и пожрут плоть!»
«Как Прометею, да!»
«Пошли отсюда, пацаны!»

Вороны слетались по-одному. Тяжек был свист воздуха, разрезаемый маслянистыми крыльями. А над шиферной крышей клочками светилось пробитое градом небо.

О чём думал он, распятый на сломанном громоотводе? Маленький зануда – новичок, сдуру укравший пару священных Граалей из шалаша четырнадцатилетних старожилов деревни? Да уж точно не о всепрощенье и кильке, способной насытить не просыхающих местных паяцев.

Уверен, что он просто смотрел в голубиную даль, заканчивающуюся изломанной линией бора, и, возможно, плакал.
Плакал, а потом закричал, когда первый ворон выдрал русый локон из его головы.

Я – юла, юла, юла.
Я – Радуга – дуга.
Но, Я – русский.
А ты – фашист, мразь.

Впрочем, таким я нашел его, когда бросив подельников, вернулся и вскрыл люк, чтобы вытащить засранца.
Кровь заливала бледное лицо, склёванный глаз стекал на щеку. Но он, даже не отгоняя птиц, равнодушно уставился туда, где уже зажигали костры его дружки - латвийские псы, празднуя Лиго.
Я скользнул через дощатый люк, разрезал веревки. Освободил спутанные вервием ноги.
- Давай, придурок. Беги. Они ушли.
Он недоуменно посмотрел, сфокусировав уцелевший глаз.
- Как – ушли?
- Так. Беги, если жить хочешь, югенд.
Он еще раз покосился на меня, потом неловко распутал руки и соскользнул вниз, оставляя за собой вязкий след из слизи и крови. «Blood & shit», как пела Фармер. Кровь и говно.
- Беги, дрянь.

Я не люблю убивать бывших своих. Какие-никакие, но в них есть часть того, что мы называли раньше Родиной. А потому, пусть живет, поскрёбыш. Когда-нибудь он одумается, и мы сделаем это вместе. Нажмём кнопку – есть враги пострашнее.

Время, оно как юла. Мелькают картинки, радугой расцвечивая небо.
И кружимся мы вместе с ним. Уходим за горизонт, пропадаем, таем в сливовых грозовых.

Время – волчок. Время – юла.
Я – юла. Ты – юла.
Лиго, лиго – хмельная юность.

Лиго!